Пираты XX века

Задачка у президента Трумэна была не из легких. На конференции победителей Германии в Потсдаме он долго советовался с помощниками, как лучше сообщить советскому союзнику о создании в Америке атомной бомбы. Нервировать «дядюшку Джо» президенту не хотелось. В конце концов после одного из заседаний Трумэн поспешно подошел к вождю Советского Союза и сказал, что Штаты обладают оружием невероятной силы. На лице вождя не дрогнул и мускул, он лишь высказал пожелание, чтобы американцы использовали сверхоружие против японцев. Президент решил, что Сталин ничего не понял. На самом деле в глупом положении оказался он сам. Вступая в должность после смерти президента Рузвельта весной 1945 года, Трумэн ровно ничего не знал о Манхэттенском проекте, тогда как советский лидер уже три года получал подробные сведения об успехах сверхсекретной ядерной программы США.

Кража атомных секретов Вашингтона — лишь один из эпизодов продолжавшейся десятилетиями советской погони за технологическим лидером. Экономические успехи СССР опирались на западные ноу-хау и секреты, добываемые в том числе шпионажем. Плановое хозяйство могло лишь воспроизводить то, что экономика свободной конкуренции и рынка порождала беспрерывно. Но отсутствие собственного «инновационного контура» сыграло злую шутку. Технологический шпионаж, экономивший стране дефицитную валюту, обрекал СССР на постоянное отставание от Запада. Информационная революция 1970—1980-х стала последней каплей.

Летом 1945-го «кроты» НКВД и ГРУ пронизывали ядерную программу Вашингтона на всех уровнях. Переданная ими информация сэкономила СССР не менее трех лет работы и сотни миллионов рублей. У советских физиков-ядерщиков считается хорошим тоном принижать значимость шпионских сведений, но в реальности каждый принципиальный шаг сотрудники Первого главного управления, ответственного за разработку атомной бомбы, сверяли с американским. Первый образец советской бомбы — точная копия сброшенного на Нагасаки «Толстяка». После первого испытания на полигоне под Семипалатинском в 1949-м Лаврентий Берия с подозрением спрашивал у физика Мещерякова, наблюдавшего ядерный взрыв тремя годами ранее на атолле Бикини: «Все как у американцев?» И на его утвердительный ответ Лаврентий Павлович ссылался в докладе Сталину на следующий день.

Немалую роль в советском атомном проекте играли и сведения из открытых источников. В августе 1945-го в США вышла книга профессора Смита «Атомная энергия для военных целей» — официальный отчет о Манхэттенском проекте, на удивление подробный. Уже в январе 1946-го перевод опубликовали в Москве, и он стал настольной книгой наших ученых, инженеров и конструкторов.

Успехи НКВД и ГРУ опирались на чудо-оружие, недоступное миру чистогана, — идеологию. Симпатии западной интеллигенции к коммунизму сделали возможным прежде невозможное — бескорыстный шпионаж во имя идеи. При Рузвельте сталинские осведомители сотнями инфильтрировались в Госдеп, Минфин и другие государственные учреждения — вплоть до Управления стратегических служб (предшественник ЦРУ). Директором-основателем Международного валютного фонда был советский шпион Гарри Декстер Уайт. С помощью этой сети были добыты чертежи первого американского реактивного истребителя P-80 Shooting Star, схемы дистанционных взрывателей и авиационных радаров. Недаром Сталин лично инструктировал Василия Зарубина, резидента внешней разведки в Вашингтоне, и указал, что в числе его приоритетных задач получение информации о новейшей военной технике.

Коммунизм стал волшебным ключиком, который отпирал замки самых секретных сейфов. Англичане в рамках проекта «Ультра» собрали в Блетчли-парке команду лучших экспертов для расшифровки немецких радиоперехватов и создали для взлома германской шифровальной машины «Энигма» первый в мире компьютер. Они смогли читать переписку Гитлера с генералами, а по своему значению для Второй мировой «Ультра» равна Манхэттенскому проекту. «Ультру» напрямую курировал Черчилль, о ней не знали даже министры его кабинета. Но то, что англичане получали ценой чрезвычайных усилий, Москва узнавала через разведчика-коммуниста в Блетчли-парке Джона Кэрнкросса.

О существовании атомного проекта «Центр» в Москве узнали от физика Клауса Фукса, который по собственному почину проинформировал СССР о начале работ в Великобритании в августе 1941-го. Путь Фукса повторили независимо друг от друга многие другие ученые. Не будь шпионских сведений, Игорь Курчатов до конца войны так и занимался бы проблемами борьбы с подводными минами. Известия о том, что США, несмотря на войну, тратят миллиарды на какой-то уран, заставила Сталина и Молотова начать подготовительные работы уже в 1942-м, в разгар Сталинградской битвы.

После того как Кремль понял стратегическую важность ядерного оружия, на его создание были брошены все силы — и не только в СССР. В последние недели войны и в первые месяцы после нее в Германии развернулась настоящая охота спецгрупп НКВД за запасами немецкого урана и тяжелой воды, которые позволили создать реактор в кратчайшие сроки, поскольку своего сырья у СССР еще не было. В Советский Союз были вывезены сотни физиков. Под Сухуми организовали два немецких института, которые возглавили нобелевский лауреат Густав Герц (племянник Генриха Герца, в честь которого названа единица измерения частоты) и Манфред фон Арденне. Николаус Риль, трудившийся со своей командой в Электростали, стал Героем Соцтруда. На Урале работали немецкие ученые-радиобиологи.

В СССР удалось завлечь итальянского физика Бруно Понтекорво, ученика Энрико Ферми. В Канаде на Москву шпионил Алан Нанн Мэй, из Великобритании информацию поставляла Мелита Норвуд — секретарша директора британского ядерного проекта. (После 1946-го Лондон разрабатывал атомную бомбу вне контакта с Америкой, таким образом Кремль имел возможность черпать сведения из двух независимых программ.) Как анекдот можно упомянуть тот факт, что великий Фредерик Жолио-Кюри порывался выехать в Москву и на месте помочь делу коммунизма. От его предложения в СССР вежливо отказались ввиду переизбытка иностранных помощников и ради сохранения секретности.

Первые послевоенные годы стали эпохой лихорадочного переоснащения советских Вооруженных сил. Чтобы не отстать в гонке вооружений, СССР прикладывал чрезвычайные усилия, добывая современные знания и технологии. Запуск спутника и знаменитый полет Гагарина имели в своей основе многолетние труды Вернера фон Брауна — «отца» ракетной программы Третьего рейха. Королев был в группе тех, кто в побежденной Германии по винтикам восстанавливал ракеты Фау-2 и технологию их изготовления. На их основе Королев создал ракету Р-1 — «дедушку» знаменитой «семерки», поднявшей в космос первый спутник. В Германии и СССР на ракетный проект трудилось до 5000 немецких специалистов.

Вторым циклопическим проектом послевоенного времени в деле обороны стало создание кольца ПВО вокруг Москвы, для чего активно привлекали немецких специалистов, которых поселили в особом поселке в Тушино. Мемуары наших конструкторов переполнены жалобами на то, что начальство в лице отца и сына (неплохого инженера-конструктора) Берия слушало в первую очередь немцев.

Успехи советской реактивной авиации в корейской войне базировались на крайне удачной сделке. В 1946-м Москве удалось вполне легально, с разрешения премьера Клемента Эттли, желавшего задобрить Сталина, купить в Британии реактивный двигатель Rolls-Royce Nene (и документацию к нему). Его поставили на МиГ-15 и запустили в серию под названием ВК-1. Вождь, у которого попросили разрешения на покупку, воскликнул: «Какой же дурак продаст свои секреты?!» Разумеется, в реактивной авиации немцы также поработали — главными конструкторами ОКБ-1 и ОКБ-2 Дубненского завода служили Вильгельм Бааде и Гайнц Рессинг.

Сталин мечтал о бомбардировщике, способном долететь до Америки. Помог случай: в 1944-м после бомбежек Японии три «суперкрепости» B-29 совершили аварийную посадку на советском Дальнем Востоке. СССР тогда соблюдал пакт о ненападении с Японией, по условиям которого бомбардировщики были задержаны на нашей территории. По приказу вождя их скопировали с точностью до винтика. Даже размеры записывали не в миллиметрах, а в дюймах — чтобы, не дай бог, наши инженеры не напортачили. Так был создан Ту-4 — первый советский стратегический бомбардировщик, точная копия американского.

С конца 1940-х доверять Советскому Союзу совсем перестали, а трофеи доставались все реже. Тем отчаяннее стали попытки получить секреты. В структуре КГБ был создан отдел Научно-технической разведки (знаменитое Управление «Т»). Научно-технический шпионаж стал не менее важным направлением в деятельности советской разведки, чем военный и политический. Вторая половина XX века была эпохой научно-технической революции — в первую очередь электроники и компьютеров. СССР отчаянно отставал от Запада, и на легальное приобретение новейших технологий денег не хватало. Приходилось чуть ли не попрошайничать на уровне первых лиц. Никита Хрущев вспоминал: «Когда я был в гостях у президента США Эйзенхауэра и летел с ним из Вашингтона в Кэмп-Дэвид, то попросил его посодействовать нам в закупке двух вертолетов для Советского правительства. Мы купили пару вертолетов, близких к тем, что имелись у нас. Но мне хотелось, чтобы наши ученые и конструкторы позаимствовали лучшее от техники США, использовав покупку».

В числе наиболее фантастических операций была переброска в СССР американских инженеров Джоэля Барра и Альфреда Саранта (на новой родине их звали Йозеф Берг и Филипп Старос), которые прежде успели передать секретнейшие сведения по военным разработкам Массачусетского технологического института и AT&T. В Советском Союзе они возглавили КБ-2 электронной техники (конструирование ЭВМ), а после личного доклада Хрущеву Сарант стал заместителем гендиректора организуемого Научного центра микроэлектроники в Зеленограде. Так беглецы из Америки подали идею создания двойника Кремниевой долины. В Зеленограде Сарант сделал первую советскую ЭВМ УМ-2 для управления подлодками. В числе выдающихся достижений послевоенного научно-технического шпионажа — кража чертежей первой атомной подлодки Великобритании «Дредноут». Через польскую разведку СССР получил доступ к начинке ракет «Пэтриот», «Феникс» и «Хоук» и радаров для бомбардировщиков «Стелс».

Целью технического шпионажа были не только военные секреты. По заграничным образцам налаживалось производство образцов бытовой техники и автомобилей, компьютеров и пассажирских самолетов, обуви и одежды, спортивной экипировки и лекарств. В первую очередь это касалось тех отраслей, где отставание СССР было особенно велико. Под маркой «Электроника» клонировались изделия Sony, Panasonic, Nintendo. Популярная электронная игра «Ну, погоди!» была, по сути, копией Nintendo EG-26 Egg. Причем некоторые пиратски скопированные изделия вполне успешно экспортировались.

Уровень советских «заимствований» с Запада принял такой угрожающий размах, что для противодействия ему был создан CoCom — «Координационный комитет по многостороннему экспортному контролю». Из европейских столиц десятками высылались сотрудники советских посольств, уличенные в промышленном шпионаже. Но Москве иногда удавалось обходить препятствия. Так, в начале 1980-х были тайно получены от Toshiba фрезерные станки с ЧПУ, позволившие резко уменьшить шум гребных винтов атомных субмарин.

Несмотря на противостояние двух систем, все 74 года своего существования СССР находился в странном симбиозе с Западом. Изначально нежизнеспособная командная экономика выживала, паразитируя на достижениях свободного рынка. С первой пятилетки Советский Союз черпал из-за рубежа оборудование и технологии. Лимузин ЗиС в основе своей имел модель Buick; Сталинградский тракторный завод стал буквальной копией тракторного завода Caterpillar, а Горьковский автомобильный завод — копией фордовского. Ленд-лиз не просто спас СССР от разгрома (Жуков признавал это не раз, без американских тушенки и студебеккеров, пороха и алюминия, авиационного бензина и спецсталей мы бы войну не выиграли), но и стал началом массового копирования полученных по нему образцов техники.

С 1940-х годов промышленно-научный шпионаж приобрел невиданный до тех пор размах. Он обуславливался целым рядом причин — и хроническим недостатком твердой валюты, и невозможностью легально купить нужную технологию ввиду агрессивного имиджа, и желанием скрыть собственную отсталость. Запад же фактически ничего не взял у СССР, поскольку наши разработки для него интереса не представляли. Даже угоняемые из Восточного блока самолеты были ему интересны не для копирования, а для нахождения их слабых мест.

Несколько раз СССР эффектно опережал идеологических противников в технологической гонке. Самый яркий пример — освоение космоса. Но здесь Москва имела возможность учитывать публично объявляемые планы американцев и потому огорошивала мир сюрпризами, всякий раз обходя Штаты на чуть-чуть, в запуске то спутника, то человека. Соратник Сергея Королева академик Борис Черток писал: «История нашей авиации, первые годы атомной и ракетной техники богаты примерами успешного заимствования чужого опыта в интересах ликвидации собственного отставания… Такое копирование (вплоть до точного воспроизведения) не только не возбранялось, но получало статус правительственных постановлений». Однако у этого метода были свои ограничения. Министр по ракетно-космическому комплексу Афанасьев кричал на совещании: «В США по программе «Аполлон» работают день и ночь. Они жалуются на то, что график по лунному модулю срывается на 80 часов! Нам смешно. Мы срываем на сотни дней, а не часов!» Несмотря на разведданные, первым на Луну шагнул Нил Армстронг.

Ориентация на чужие достижения ставила СССР в положение вечно догоняющего и приводила к консервации технической отсталости. Особенно это было заметно в гражданской сфере, где завод ВАЗ, построенный в 1970-х по технологиям начала 1960-х, автоматически, ввиду негибкости системы, закладывал отставание автопрома на 15–20 лет. То же самое касалось изготавливаемой на вывезенном в счет репараций немецком оборудовании (которое наполовину проржавело и сгнило, будучи невостребованным) «трофейной» продукции, например мотоциклов Иж.

Бюрократический аппарат не просто не успевал переваривать поступавшую с Запада научно-техническую информацию. В специально созданных «мозговых трестах» вроде Всесоюзного института научной и технической информации (ВИНИТИ) полный цикл анализа полученных сведений занимал, по оценке самих сотрудников, до пяти лет. Еще несколько лет уходило на налаживание массового производства, в которое пускали только ту продукцию, которая доказала свою эффективность за рубежом. СССР был обречен плестись в хвосте научно-технического прогресса. Историк Мартин Малиа подчеркивает: «Имитирование чужих моделей, хотя и обеспечивало быстрый рост, имело и свою цену: советская промышленность, очень быстро наладившая выпуск продукции в гигантских масштабах, редко бывала способна обеспечить конкурентоспособное на международном рынке качество и почти никогда не могла изобрести новых образцов продукции или новые технологии».

Если в 1949-м или 1957-м отсталость удавалось маскировать эффектными жестами вроде ядерного взрыва или запуска спутника, то к 1985 году тайное стало явным. Научившись доставать чужие секреты, советская машина не смогла позаимствовать основное — устройство экономики и организацию производства. Промышленный шпионаж продлил существование СССР, но оказался бессилен предотвратить его распад. Он был чудо-лекарством, создавшим иллюзию неуязвимости и мощи, но лишь в краткосрочной перспективе. Прожорливый советский ВПК, во многом основанный на заимствованных секретах, в конце концов стал могильщиком командной экономики. Что толку было бы воровать Microsoft Windows, если народное хозяйство зрелого социализма было органически не способно пожать плоды информационной революции. Протяни империя еще несколько лет — без интернета и мобильной связи она стала бы посмешищем в глазах всего мира.