Ясная стратегия СССР на Среднем Востоке — миф. Это мог почувствовать даже рядовой переводчик
Повод для этих заметок сугубо личный. Страшно подумать, но исполнилось четверть века, как я вернулся из Афганистана. «Вернуться из Афганистана» тогда, в 1981-м, для многих означало прийти домой с войны.
Попал я на эту войну двумя годами ранее. В один прекрасный день всех, кто тем летом оканчивал Институт стран Азии и Африки при МГУ с персидским языком, вдруг вызвали в деканат. А там как гром среди ясного неба: все распределения отменяются (в том числе и мое — в ТАСС), всем срочно оформляться в заграничную командировку — переводчиками в Афганистан. Никаких подробностей нам не объясняли.
Лишь спустя какое-то время мы узнали, что Инстанция (так на бюрократическом новоязе именовался ЦК КПСС) приняла специальное постановление: резко увеличить советское присутствие в Афганистане. Сразу оговорюсь: под этим тогда, в июне 1979-го, ни в коем случае не подразумевался ввод советских войск. Речь шла только о значительном увеличении экономической помощи, наращивании поставок оружия, энергоносителей, продовольствия. Кроме того, в Афганистан направлялись тысячи партийных, комсомольских, профсоюзных, военных советников. Им надлежало перестроить Афганистан по образу и подобию одной из среднеазиатских республик СССР. Разумеется, официально такая задача не ставилась, но все понимали, о чем идет речь. У всех в Инстанции сладко кружилась голова от захватывающей перспективы: первое по-настоящему союзническое, просоветское, более того, социалистическое государство на Ближнем и Среднем Востоке, в двух шагах от Индийского океана!
Советникам были нужны переводчики, поэтому-то нас и мобилизовали. Видимо, поначалу на нас претендовали разные организации, но вскоре мы достались военным. Хотя о том, что в Афганистане идет война, мы лишь догадывались. По-настоящему это стало ясно, только когда я приземлился в Кабуле, жившем уже по законам военного времени. Власть просоветского правительства распространялась лишь на афганскую столицу и другие большие города — в сельской местности хозяйничали отряды вооруженной исламской оппозиции.
Мне всегда было неловко говорить о каком-то собственном военном прошлом. Я считал, что настоящая война была в жизни у тех, кто попал в Афганистан в составе 40-й армии (как на самом деле назывался «ограниченный контингент»), или, в конце концов, у фронтовых переводчиков. У меня же была жизнь достаточно спокойная и безопасная, по сути дела жизнь штабного офицера.
Особенно на второй год службы. В первый год я занимался странным на сегодняшний взгляд делом: переводил курсантам Кабульского военного университета лекции советских военных советников. Представьте себе: полная аудитория полуграмотных афганских парней, в основном вчерашних крестьян, сидит и слушает, как преподаватель на непонятном им русском языке что-то талдычит, потом переводчик с грехом пополам переводит. Предметы при этом были такие: марксистская философия, политическая экономия, научный социализм. Бурю восторга неизменно вызывала лекция, на которой говорилось, что человек произошел от обезьяны. Афганцы искренне полагали, что преподаватель шутит.
На второй год меня приставили личным переводчиком к заместителю главного военного советника генерал-лейтенанту Виктору Самойленко. Только сейчас я по-настоящему понимаю, как необычайно мне повезло: я увидел, кем и как делалась советская политика в Афганистане, как сталкивались интересы различных ведомств и плелись интриги.
Мой шеф, генерал Самойленко, приехал в Афганистан с должности начальника политуправления Уральского военного округа, штаб которого находился в Свердловске. По статусу он входил в состав бюро обкома партии и часто по старой дружбе звонил туда первому секретарю. «Хороший мужик и далеко пойдет!» — любил говорить Самойленко, вылезая из будки спецсвязи, стоявшей у него в углу кабинета и смахивавшей на сортир. Так я впервые услышал фамилию Ельцин.
Что же до самой службы, то она обернулась скорее адъютантством, потому что услуги переводчика нужны были моему генералу крайне редко: его подопечный, начальник главного политуправления афганской армии, сносно говорил по-русски. Зато шеф всюду таскал меня за собой, словно оруженосца. Тогда я по неопытности никак не мог взять в толк, зачем я был нужен ему на совещаниях у Бабрака Кармаля в президентском дворце, или у советского посла, или у руководителя оперативной группы Минобороны СССР в Афганистане. На этих совещаниях работали другие, более опытные и высокопоставленные переводчики. Я сидел позади своего шефа на приставном стуле, делая вид, что веду запись разговора, — на самом деле ее также вели другие сотрудники. А шеф, по-моему, ни разу эти стенограммы не читал.
Не мог я уяснить и то, зачем я таскаюсь за начальником по разным кабульским адресам, где уж точно переводить не придется, к тому же у него было, помимо меня, двое помощников: офицер для поручений и адъютант. Потом мне стало ясно: короля играет свита. Помощники, охранники, адъютанты, переводчики, машины сопровождения — атрибуты власти и влияния, и генерал-лейтенант Самойленко демонстрировал это окружающим, стараясь не отстать от своего непосредственного начальника, главного военного советника генерала армии Александра Майорова.
Вот это была колоритнейшая фигура! В Кабул он приехал в конце лета 1980 года — приехал не просто руководителем над всеми военными советниками, но в ранге первого заместителя главкома Сухопутных войск. Командующий 40-й армией, таким образом, находился у него в оперативном подчинении. До этого Майоров был командующим Прибалтийским военным округом, одним из самых важных в СССР. За годы службы там он пристрастился к хорошим молочным продуктам. В Кабул сметану, творог, а заодно и черничное варенье ему доставляли спецрейсом из Риги…
Майоров был эдаким интеллектуалом-барином-сибаритом, причем напоказ. Его предшественник жил в обычной квартире в одном доме с другими военными советниками, а Майоров потребовал, чтобы ему предоставили особняк в тихом, зеленом «посольском» квартале. Черную «Волгу» ему заменили на золотистый «Мерседес». Поздним утром, часов в одиннадцать, он устаивал себе часовой перерыв на второй завтрак, за которым читал русскую классику и модных авторов, например Булгакова. Обед его превращался в настоящую сиесту — он уезжал с работы часа в два-три и возвращался только ранним вечером. Майоров отрастил бороду и стал похож на царского генерала со старинного дагерротипа. Похоже, он сознательно культивировал в себе соответствующий стиль поведения и манеру говорить. Хотя ему порой изменяло чувство меры.
Немудрено, что в Афганистане Майоров продержался недолго. Через год с небольшим его заменили. В историю же он вошел скорее как человек, причастный к другим, не менее драматическим событиям. В августе 1968 года он командовал печально знаменитой 38-й армией — так называлась группа советских войск, оккупировавшая Чехословакию. В весьма интересной книге воспоминаний Майорова о той операции есть фрагмент, блестяще характеризующий личность автора. Генерал вспоминает, что вскоре после ввода войск ему позвонил главком группы армий «Север» генерал армии Павловский и приказал, ссылаясь на распоряжение все той же Инстанции, арестовать группу «злостных контрреволюционеров», «верховодивших» в Остраве: секретаря обкома КПЧ по идеологии Немцову, главного редактора газеты «Остравске Новины» Кубичека и фельетониста этой газеты Нелепку и… инсценировать их расстрел, дабы припугнуть их. Майоров пишет:
«Утром 25 августа открылась дверь, и вошли полковник Комаров и трое арестованных в сопровождении двух автоматчиков...
— Мне приказано вас казнить. Расстрелять или повесить, — я выдержал паузу, — это он решит. — И я показал на Комарова.
Арестованные молчали. Верили они тогда в скорую смерть или нет — не берусь сейчас судить.
— Я принял решение: если вы исполните мой приказ и не будете заниматься — ни устно, ни печатно — пропагандой контрреволюции и возбуждать ненависть к нам, к Советской Армии и Советскому Союзу, то я вас помилую…».
По словам Майорова, дважды уговаривать «чехословацких товарищей» не пришлось. Насмерть перепуганные, они пообещали впредь хранить полнейшую лояльность. Генерал завершает этот фрагмент своих мемуаров неожиданно:
«Если вы живы, пани Немцова, пан Кубичек и пан Нелепка, пусть запоздало, через тридцать лет, я, старый человек, прошу у вас прощения за ту душевную травму, которую вам нанес. В тот день я пал так низко, как не следовало бы падать уважающему себя генералу. Да и вообще — человеку. Простите меня».
В Афганистане наши военные и не только военные вершили суд и расправу не в шутку, а всерьез.
Самый яркий тому пример — история со свержением афганского президента Амина в декабре 1979-го. Как и в большинстве случаев в тогдашней афганской политике, ключевую роль в той трагической истории сыграли две вещи: раскол в руководстве страны и ожесточенное соперничество, которое вели между собой за право играть первую скрипку в делах Афганистана четыре ведомства — ЦК КПСС, Министерство обороны, КГБ и МИД.
Практически сразу после того, как весной 1978 года в Кабуле произошел военный переворот и к власти пришли просоветские силы, среди победителей произошел раскол между двумя давно уже существовавшими фракциями: «Хальк» («Народ») и «Парчам» («Знамя»). Парчамисты были изгнаны отовсюду. Для внешней разведки КГБ СССР и отчасти для МИДа это стало тяжелым ударом: они лишились важных источников информации и политического влияния, поскольку в прошлом привыкли работать в основном в той социальной среде служилой аристократии и зажиточной интеллигенции, откуда происходило 90% сторонников Бабрака Кармаля. К осени 1979-го в недрах КГБ созрела навязчивая идея: вернуть к власти парчамистов. Сначала об этом говорили чуть ли не в шутку, а потом, 27 декабря 1979 года, стало уже совсем не до шуток президенту Афганистана Амину — лидеру халькистов. Несмотря на то, что это он дал согласие на ввод советских войск в Афганистан, его объявили врагом Афганистана, СССР и даже агентом ЦРУ. Спецназ КГБ взял штурмом его дворец, а сам Амин был уничтожен. В тот же вечер лидер парчамистов Кармаль и его ближайшие соратники по фракции были назначены на ключевые посты в правящей партии и государстве. Афганистан на много лет стал «страной Андропова».
Потом в Москве решили, что Бабрак Кармаль себя исчерпал. Ему в мягкой, но настойчивой форме напомнили, как он пришел к власти, и порекомендовали передать эту власть другому человеку. Этого человека звали «доктор Наджиб». После свержения Амина он возглавлял органы госбезопасности и, понятное дело, очень тесно сотрудничал с КГБ.
«Доктор» (он на самом деле получил медицинское образование) был заметной фигурой — высоченный здоровяк, совсем молодой, тридцати с небольшим лет, с широким красивым лицом, пышной шевелюрой и роскошными усами. В Кабуле он жил с нами в одном доме. И никто из нас не предполагал тогда, что через несколько лет Наджиб откажется от нарочито западной приставки «доктор», поменяет имя на более «мусульманское» Наджибулла станет президентом Афганистана вместо Бабрака Кармаля, целых три года продержится на своем посту после вывода советских войск и погибнет от рук талибов в 1996 году.
Но всего этого я, разумеется, не застал, потому что моя служба в Афганистане закончилась 25 лет назад. О чем я нисколько не жалею. Ни о том, что она выпала мне на долю, ни о том, что для меня она, слава богу, завершилась без единой царапины.