Принцы Госплана

Экономическое планирование вновь входит в моду. Премьер Михаил Фрадков говорит о том, что необходимо подстраивать направления развития страны под конкретные параметры экономического роста — это, отмечает он, «принципиально новый элемент планирования нашей работы». Экономический советник президента Андрей Илларионов полагает, что удвоить ВВП нужно не за 10, а за восемь лет.

«Разговор о темпах роста свели к математике, игре в проценты, оторвавшись от качества экономического развития», — комментирует эти планы известный аналитик. А вот еще высказывание: «Цифирь заслонила и подавила экономическую концепцию и перспективу…» Правда, похоже? Но это совсем из другой эпохи: экономист Альберт Вайнштейн писал так в 1927 году по поводу одного из первых проектов пятилетнего плана СССР.

Аналогии можно продолжить. Сейчас нужно вырваться из экспортно-сырьевой ловушки, тогда — в индустриализацию. Нынешние прогнозные темпы роста, как и в 20-е годы, считаются недостаточно амбициозными, хочется рвануть дальше.

Дискуссия 1919–1920 годов, такая не современная по терминам и всему антуражу, очень похожа на нынешнюю по содержанию. Опасно делать вид, что той дискуссии не было, и не помнить, как трагически она закончилась. О необходимости помнить уроки первых советских лет писал в начале 90-х публицист и экономист Владимир Мау в книге «Реформы и догмы: 1914–1929». Сейчас имеет смысл ее перечитать.

Столкновение подходов

После поворота от «военного коммунизма» к новой экономической политике в советской науке сложилось два подхода к планированию — аналитический (или, как тогда говорили, «генетический») и целеполагающий.

Заметным представителем первого был Николай Кондратьев, эсер, в 25-летнем возрасте ставший товарищем (заместителем) министра продовольствия во Временном правительстве. Кондратьев относился к хозяйству как к живому организму: изучай его — и сможешь определить направление развития. К тому же он придерживался врачебного принципа «не навреди»: вмешательство в организм возможно только на основе анамнеза, изучения его прошлой жизни и болезней. Построение плана в форме точного баланса Кондратьев считал утопией. Он предлагал вносить в план качественные, а не количественные показатели.

Другой подход был сформулирован Владимиром Базаровым, переводчиком «Капитала» Маркса, позже экономистом в Госплане. Он защищал «телеологический подход» — построение плана с опорой на стоящие перед обществом цели. Такой план, считал он, можно описать в виде баланса. Правда, достижение желаемых показателей Базаров не привязывал жестко к датам. Как указывает Мау, Базаров понимал опасность календарно-планового фетишизма. Но те, кто позже использовал его идеи, в том числе, чтобы громить «генетиков», эту опасность понимать отказывались. Любопытна еще одна особенность базаровской теории, 
которую также забыли: он предлагал применять свой целевой подход для 
национализированных отраслей, а генетический — к частному хозяйству, особенно к сельскому.

Возвращаясь к теме аналогий, заметим: в те годы в структуре власти выявилось аппаратное противоречие, характерное и для нынешнего правительства.

Регулированием текущей хозяйственной деятельности занимался Наркомфин, а проработка общеэкономических планов была, естественно, за Госпланом. Целью комиссара Григория Сокольникова было укрепление финансовой системы, вытеснение совзнака крепким червонцем, удержание инфляции и исполнение бюджета. В комиссариате работали серьезные экономисты безотносительно партийной принадлежности, разрабатываемые ими контрольные цифры бюджета были на практике самым важным плановым документом. А Госплан только еще создавал методики учета, и первым его плановым продуктом были «Контрольные цифры народного хозяйства СССР на 1925/26 гг.» — годовой, а не пятилетний план, так, кстати, и не утвержденный.

Госплан был порождением «военного коммунизма». Он был создан в феврале 1921 года на базе комиссии ГОЭЛРО, в которой работали инженеры, а не экономисты и финансисты. Ленин считал план электрификации первым шагом к единому экономическому плану. Как и проектировщики «электрификации всей страны», госплановцы сначала создавали технико-экономическое обоснование, а потом дополняли его финансовыми деталями. Бюджет рассматривался как досадная помеха. Один из ведущих плановиков, будущий глава комиссии по пятилетке Станислав Струмилин вообще был знаменит своей невероятной идеологической гибкостью. Экономика была для него «служанкой» политики, о чем он сам писал и что доказывал на практике, разрабатывая сначала методику безденежного учета во время «военного коммунизма», затем исследуя рынок во время нэпа, а еще через некоторое время — борясь с нэпом и верстая планы пятилеток.

Путь к пятилетке

Политика большевика-монетариста Сокольникова не была и, наверное, не могла быть последовательной. Столкнувшись в 1925–1926 годах с усиливающимся товарным дефицитом и снижением курса червонца, он применил валютную интервенцию и ограничение эмиссии денег. Одновременно он добивался роста налогообложения обеспеченных слоев населения и снижения налогов для бедных. Это било по зажиточным крестьянам, но задачи ограничения растущего потребительского спроса никак не решало. А принимаемые тогда же административные меры по вытеснению частного капитала из торговли не помогали росту предложения товаров. В общем, чем дальше, тем сильнее становилось противоречие: экономическая целесообразность никак не вязалась с политическими установками — опорой советской власти на бедняка, недоверием к частному капиталу.

В 1926 году происходит окончательное поражение Наркомфина в аппаратной схватке. Сокольников, который мог хоть как-то противостоять давлению госплановских бюрократов, был уволен. «Диктатура финансов» была свергнута, и началась работа над генеральным планом и пятилетками.

Почему был выбран именно пятилетний срок? Глава Госплана Глеб Кржижановский объяснял это так: пять лет достаточно для завершения строительства крупных индустриальных объектов. Да и для сельского хозяйства, по его мнению, такой срок подходил: там присутствовала цикличность, а значит, можно было рассчитывать для плана «среднюю урожайность».

Струмилин, выпустивший в 1926–1927 годах три первых варианта пятилетнего плана, фактически объявил о принципиальном противоречии рынка и плана. Он писал о противоборстве двух факторов: «не зависящих от нашего планового воздействия объективных обстоятельств» и «свободных творчески-реконструкционных идей социального организатора». Именно здесь спор о «генетике» и целеполагании перешел в практическую плоскость — телеологический подход все больше стал смахивать на командный. «Теперь настало время и появилась возможность переходить от гаданий и предсказаний (то есть прогнозов) к «системе хозяйственных заданий в области социалистического строительства», — писал Струмилин.

Задания были такие: в течение пяти лет в строительстве планировался рост на 148%, в промышленности — на 75%. О коллективизации речи еще не шло, хотя цифры роста аграрной продукции в плане присутствовали: табака, к примеру, должно быть собрано на 48% больше, хлопка — на 74%, а свеклы — на 76%. Как добиться такого прогресса, было не совсем понятно. Цены-то в сельском хозяйстве планировалось держать неизменными, а в строительстве, кстати, и вообще снизить на 17,5%. Это и было наглядным проявлением оторванности экономических планов от финансов.

Конец дискуссии

По сути же речь шла уже о том, готовы или нет власти признавать существование экономических законов. Некоторые из критиков плана указывали, например, на то, что производство тракторов и другой дорогой сельхозтехники будет нерентабельным. Спрос будет низким из-за малого размера крестьянских хозяйств, которым ни покупать, ни эксплуатировать технику невыгодно. Экономисты Абрам Гинзбург и Базаров говорили о невозможности индустриализации «широким фронтом», предлагая выделять для развития конкретные отрасли и отдельные проекты по мере появления финансирования и в зависимости от рентабельности (как не хватает таких конкретных задач сейчас!). Бывший эсер Кондратьев писал, что превращение плана в директиву опасно, поскольку обрекает народное хозяйство на глубокие кризисы.

Дискуссию закрыл Сталин на XV‑съезде партии: «Наши планы есть не‑планы-прогнозы, не планы-догадки, а планы-директивы, которые обязательны для руководящих органов».

Но на пути директивы был целый слой населения — крестьяне, экономически не подконтрольные власти. Крестьяне могли продать государству зерно, а могли и не продать. Тогда, зимой 1927/28 года, у крестьян начали отбирать зерно силой. И проблему спроса на тракторы решили — стали сгонять крестьян в колхозы.

Когда весной 1929-го утверждался окончательный план пятилетки, никакой дискуссии уже не было. Она была прекращена серией политических обвинений в различных «уклонах». Кадровый состав Госплана и экономических наркоматов не раз вычищался. Даже Кржижановский был отставлен как «умеренный», а на его место пришел близкий Сталину Куйбышев, любимым экономическим механизмом которого была конфискация. В начале 30-х по делам Промпартии, «трудовой крестьянской партии», бюро меньшевиков и прочим арестованы Вайнштейн, Базаров, Гинзбург, Кондратьев, Сокольников и еще многие.

Спор о планировании экономики завершился вне экономики. Прямых исторических параллелей, конечно, не бывает. Но пусть эта история хотя бы заставит задуматься о том, какое опасное это сочетание — экономический план и внеэкономические методы.

Автор — редактор отдела «Комментарии» газеты‑«Ведомости»