Либерал поневоле

В начале 1899 года министР финансов граф Сергей Юльевич Витте написал царю длинное письмо. Для Николая II, человека от экономики далекого, чтение наверняка не было занимательным. Министры вообще не перегружали российских самодержцев макроэкономическими выкладками — документов, подобных докладу Витте «О необходимости установить и затем непреложно придерживаться определенной программы торгово-промышленной политики империи», в царских архивах сохранились единицы. Но тут был особый случай. Царь что-то перестал визировать уставы новых компаний с иностранным участием, и Витте решил использовать свой дар убеждения — которым сам непомерно гордился, — чтобы исправить ситуацию. Николай доверял своему министру, считал его экономическим гением. И перестал сдерживать приток иностранного капитала в Россию.

Троцкий как-то назвал Витте «либеральной финансовой акулой». Но этот чиновник и сын чиновника, до последнего веривший в идею самодержавия, учился либерализму постепенно, на собственных ошибках. Экономические и политические идеи, с которых он начинал, сегодня поставили бы его в ряд скорее с достопамятным Юрием Маслюковым, чем с Анатолием Чубайсом. Нынешним наследникам Витте в правительстве полезно помнить, что у них нет столько времени на обучение, сколько было у царского любимца.

Ультрапатриот Витте был одержим той же идеей, что и многие чиновники в нынешней путинской администрации: догнать и перегнать Европу. Правда, не Португалию, а Англию, Германию и Францию. «Россия… в некоторой степени является… гостеприимной колонией для всех промышленно развитых государств, щедро снабжая их дешевыми произведениями своей земли и дорого расплачиваясь за произведения их труда», — с горечью писал министр государю. Однако тут же, уже гордо, отмечал: в отличие от настоящих колоний Россия — сама великая держава. «Она имеет и право и силу не хотеть быть вечной данницей экономически более развитых государств, — писал Витте. — У нас стала вырастать... национальная промышленность, обещающая стать надежным противовесом иностранному промышленному владычеству».

Ради этого, еще начальником одного из департаментов министерства финансов, Витте принимал участие в разработке таможенного тарифа 1891 года. Тарифом этим были введены практически запретительные ввозные пошлины на множество товаров. На чугун, к примеру, пошлина выросла более чем в 9 раз, на рельсы — в 3,5 раза. Как всегда бывает при введении протекционистских — или, как тогда говорили, протекционных — мер, внутренние производители сейчас же взвинтили цены. В 1899-м Витте и сам указывал в своем докладе: если англичанин платит за пуд чугуна 26‑копеек, то русский — до 90‑копеек. Будущий министр финансов, как и его начальники, прекрасно понимал аргументы против протекционизма: дарованное правительством увеличение маржи не только позволяет фабрикантам богатеть и накапливать инвес-
тиционный капитал, но и дает им возможность не повышать эффективность производства. Что ж, зато они — свои фабриканты. Ничего, подрастут — сами будут заинтересованы в развитии бизнеса.

В 1893 году, уже будучи министром финансов, Витте опасался, что «русская предприимчивость», несмотря на протекцию властей, может проиграть в соперничестве с «иностранной предприимчивостью». Те же опасения можно услышать и сейчас — к примеру, от банкиров или страховщиков, которым долгое время удавалось удерживать правительство от открытия рынка для иностранцев.

Витте передумал, увидев, к каким последствиям привел тариф 1891 года. С начала 90-х годов иностранные инвестиции стали быстро расти. Если раньше инвестиции эти делались больше в сырьевые отрасли — например в нефтяную — и в пищепром (знаменитую кондитерскую фабрику «Эйнем», теперь «Красный Октябрь», немецкие хозяева открыли еще в конце 1860-х), то теперь они потекли в обрабатывающую промышленность. Вслед за химическими концернами AGFA и BASF, за это десятилетие заметно расширившими свое присутствие в России, начал открывать машиностроительные производства Siemens. Бельгийская Dyle et Bacalan построила в Твери вагоностроительный завод. Бельгиец же Шарль Шарлье в 1895 году основал вместе с русским инженером Иваном Лихачевым «Взаимную компанию трамваев», которая контролировала городской транспорт в‑нескольких русских городах. Из 43‑компаний с французским капиталом, действовавших в России на 1901 год, 33‑открылись за 12 лет с 1888 года. Это отчасти объясняется успешной экспансией французских банкиров: Credit Lyonnais стал первым иностранным банком, которому царское правительство разрешило открыть в России филиалы — шаг, на который нынешний ЦБ до сих пор никак не решится.

В письме царю Витте уже отстаивал интересы иностранных инвесторов. В России, писал министр, не хватает капитала. Банки в год привлекают примерно 200 млн рублей сбережений (в сегодняшних долларах это 3,3 млрд). Но промышленность бурно растет — к примеру, с 1892 по 1905 год производство чугуна в России увеличилось в 2,5 раза, с 1/6 от британского показателя до 1/4. Для этого нужно гораздо больше денег. И где же их взять, если не в Европе? «Мы владеем дешевым трудом, огромными естественными богатствами, и только дороговизна капиталов препятствует пока из всего этого получать дешевые товары, — писал Витте царю. — Пусть иностранные капиталы помогут нам удешевить эту единственную производительную силу, которой мы не богаты, и мы сумеем довести нашу промышленность до такого положения, что она будет в изобилии давать дешевые товары». Иностранцы, помимо всего прочего, будут работать на создание самим себе российских соперников: «Заманиваемые в Россию ее сравнительно более высоким процентом, они несут в себе промышленную энергию, знания, риск, и все это для того, чтобы в конце концов содействовать понижению этого процента и накоплению в стране своих собственных капиталов».

Беда в том, что одного только протекционизма всегда было недостаточно, чтобы вынудить иностранцев открывать в стране свои производства. Теперь это должны понимать власти новой России —  высокие ввозные пошлины на автомобили привели лишь к открытию небольших местных производств Ford и Renault. Инвестиционного бума в автопроме не произошло.

Убеждая царя в том, что иностранные инвестиции — это совсем не страшно, Витте сам писал, насколько небольшими эти вложения все же оказывались в конечном счете. В 1897 году, например, прямые иностранные инвестиции составили 77 млн рублей — 1,3 млрд нынешних долларов. Иностранные предприятия в России исчислялись лишь десятками — и немудрено: такую компанию можно было открыть лишь с разрешения Комитета министров, представляемого на высочайшее утверждение. Было и еще множество ограничений: иностранцев в составе правления фирмы должно было быть меньшинство, а во многих губерниях компаниям с иноземным капиталом не разрешалось владеть недвижимостью. Витте жаловался царю на эти бюрократические препоны, но они в том или ином виде сохранились до самой революции. Потому что укладывались в генеральную экономическую линию последних царских правительств.

Изначально Витте был все же не либералом, а государственником. Он верил, что государство должно управлять экономикой и активно вмешиваться в нее, в том числе и борясь за промышленный рост своими средствами. За время министерства Витте резко выросли налоги. На пополнение бюджета работала и созданная хитроумным министром водочная монополия. С 1894 по 1899 год доходы госбюджета выросли почти на 45% — гораздо сильнее, чем сама экономика. Но этого всегда было мало. Госрасходы за то же время увеличились на 54%. Государство при Витте было крупным инвестором, действующим через специализированные банки, столь дорогие сердцу наших дирижистов, и крупнейшим заказчиком. За его счет строились, к примеру, железные дороги, которыми так гордился Витте — бывший железнодорожный кассир, а впоследствии министр путей сообщения и строитель Транссибирской магистрали. Да, при нем Россия обогнала по длине своих железных дорог все страны, кроме Соединенных Штатов. Но если в Штатах дороги эти строились на конкурентной основе, без всякой господдержки, то в России за них платила вся страна.

Иностранцев, как и теперь, пугала огромная роль Российского государства в экономике. Пугало и высокое налоговое бремя, которое Витте, как всегда, оправдывал необходимостью затянуть пояса, пока не догнали и не перегнали. Даже после перехода на золотой стандарт в 1897 году, даровавший инвесторам финансовую стабильность и возможность вывозить рублевую прибыль, главный фактор нестабильности оставался: бизнес в России слишком зависел от воли чиновников, а в конечном счете — царя.

Математик по образованию, Витте всегда был человеком трезвого расчета, прагматиком. Когда народ устал затягивать пояса ради светлого индустриального будущего и потребовал хлеба вдоволь, а заодно и свободы, Витте, к тому времени побывавший премьер-министром, а потом возвращенный на этот пост в качестве антикризисного менеджера, предложил царю ограничить самодержавие. Николай II доверился опыту министра, хоть это и противоречило всем царским убеждениям. Он подписал Октябрьский манифест и объявил выборы в 1-ю Государственную думу. Но либеральные уступки опоздали на годы, а может, на десятилетия. С нарастающим раздражением Николай наблюдал, как Витте теряет контроль над ситуацией, и в 1906 году, наконец, уволил его, записав в своем дневнике, что «больше никогда и ни в чем не поверит этому человеку».

За службу Витте выдали из казны 200 000 рублей. Этого с лихвой хватило опальному гению на те 9 лет, что он прожил отставником. Революцию, которая привела к еще более жесткому госконтролю, Витте не застал. Мудрые либеральные советы, которые он мог бы дать к тому времени, все равно не пришлись бы по вкусу большевикам.