Территория свободы

Многие сразу узнают это великолепное здание в Петербурге — Русский музей. Раньше он назывался Михайловским дворцом, и в нем жил младший сын императора Павла I великий князь Михаил с супругой Еленой Павловной. Если Михаил в николаевское время прославился как редкостный бурбон, то жена его была женщиной замечательной, необычной. Немецкая принцесса Фредерика Шарлотта Мария, выданная замуж в юные годы, она не просто ассимилировалась в русской среде, но стала тонким знатоком русской культуры и даже превратилась в заметную фигуру на политическом небосклоне России середины XIX века. Конечно, этому во многом способствовало прекрасное образование принцессы (Николай I называл ее «ученым нашей семьи»), а главное — ее глубокий ум.

Те, кто побывал в Михайловском дворце на каком-нибудь празднестве, которые часто устраивала вдовствующая великая княгиня (Михаил умер в 1849 году), навсегда запомнили изысканную роскошь этих торжеств, украшенных то зимним садом с фонтаном, отражавшимся в огромных зеркалах, то аллеей апельсиновых деревьев, цветущих посредине петербургской зимы. Но не это более всего влекло людей в Михайловский дворец. Он был не только чертогом непревзойденных по красоте балов и обедов, но и местом, в котором собирался знаменитый салон Елены Павловны. Вообще великая княгиня была предрасположена к иной, более содержательной, чем придворная, жизни. Как писал Модест Корф, она «мало находит удовольствия в праздниках и блестящих балах придворных. Она более расположена к тихому и более скромному образу жизни и любит окружать себя умственною аристократией столицы: науки, художества, политика составляют любимые ее занятия». Отличное выражение: «умственная аристократия столицы» — есть ли такая ныне? У Елены Павловны были все данные хозяйки салона.

И когда в России началась эпоха великих реформ, Михайловский дворец стал их штабом.

Девятнадцатый век был подлинной эпохой светских салонов. Салоны (термин, пошедший от названия зала для приема гостей) могли называться по-разному: «гостиными», «вечерами», «средами», «четвергами», «пятницами», но суть оставалась одна — это была одна из форм неформального (в отличие от двора) общения дворянства, а потом и интеллигенции, это было жизненно необходимым для мыслящего человека образом социальной жизни. Устройство салона было делом непростым, от хозяев требовались вкус, такт, фантазия и некая программа. Это могло быть свободное общение гостей в удобных креслах и на диванах. Кроме того, в салонах устраивались концерты, литературные чтения, старики играли в карты, а рядом, в танцевальном зале, веселилась молодежь.

По общему признанию, главной движущей силой таких вечеров всегда была хозяйка. Как писал Петр Вяземский, «салоном может руководить только женщина. Ум женщины тем обольщает и господствует, что он отменно чуток на чужой ум». Хозяйка салона подбирала гостей, учитывая их характер, склонности, продумывала темы для беседы и — в меру своего такта, ума и способностей — направляла беседу. Читатели помнят, как вела вечер в своем салоне героиня романа Толстого «Война и мир» Анна Павловна Шерер: «Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, — так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину».

Великая княгиня Елена Павловна была истинной королевой своего салона. Гости отмечали глубокий ум, необыкновенное обаяние и такт хозяйки, ее умение беседовать с гостями «по приличности каждого». Иван Тургенев писал о своей первой встрече с Еленой Павловной: «Она женщина умная, очень любопытствующая и умеющая расспрашивать и — не стеснять. На конце каждого ее слова сидит как бы штопор — она все пробки из вас вытаскивает». В ней замечали и знание людей, и большую, разнообразную образованность. Как писал либеральный правовед Борис Чичерин, «она много читала и умела ценить всякую книгу. Сила и возвышенность мысли и разнообразные оттенки чувства были ей равно доступны. Чуждая философским вопросам, она с участием следила за чисто логической аргументациею. Но особенно развит у нее был эстетический вкус. Все отрасли искусства: музыка, живопись, ваяние, поэзия были ей понятны не только внешнею, но преимущественно внутренней своею стороною». Елена Павловна принимала Пушкина, разговаривала с ним о Пугачеве, и он даже давал хозяйке почитать тогдашний самиздат — запрещенные «Записки» Екатерины II. Дружила она и с Василием Жуковским, Федором Тютчевым, но особенно увлечена была прозой Гоголя — а это уж явное свидетельство неординарности этой женщины. Только благодаря ее усилиям увидело свет первое собрание сочинений великого писателя. Елена Павловна славилась как меценат. Хорошо разбираясь в живописи, она помогала художникам Александру Иванову, Карлу Брюллову, Ивану Айвазовскому. Кроме писателей сюда приходили ученые (Николай Миклухо-Маклай посвятил ей свои исследования о Новой Гвинее).

Музыкальные вечера в Михайловском дворце затмевали все, что было в Петербурге. Самой яркой звездой на них был талантливый, энергичный и честолюбивый Антон Рубинштейн. Он, при полной поддержке Елены Павловны, основал консерваторию, первым выпускником которой стал Петр Ильич Чайковский. Развитие этого, явно прозападного (в пику кругу Балакирева и «Могучей кучке»), направления в музыке шло под эгидой Елены Павловны, известной космополитки среди Романовых. Она не любила православия, считала его «религией беспрестанных поклонов», выступала сторонницей эмансипации женщин. А о ее благотворительности и щедрости, как писал один из авторов в 1881 году, «нечего повторять, это знает каждый нищий».

С воцарением Александра II в 1855 году началась новая история салона в Михайловском дворце. В первые годы нового царствования в России происходил своеобразный процесс «разогрева» общества. Великим реформам предшествовало активное обсуждение предстоящих преобразований, о которых открыто заявила власть. Началась эпоха не свободы печати, а «гласности». Это слово при Горбачеве вдруг вынырнуло из глубины прошлого неслучайно — Россия в очередной раз пошла по новому кругу преобразований… И для нас, и для современников Елены Павловны это был истинный глоток воздуха — общество задыхалось под могильной плитой омертвевшего режима.

Молодой император ценил свою тетку, прислушивался к ее мнению и охотно соглашался посмотреть переданные через нее всевозможные записки и проекты о реформах — иначе они застряли бы в бюрократическом частоколе. А тут они сразу ложились на стол государя. Так случилось, что салон Елены Павловны стал «территорией реформы».

Это был своеобразный салон. Традиция требовала от членов царской семьи соблюдения жестких норм придворного ритуала, вынуждала их вращаться только в придворном кругу, жить только его жизнью. Елена Павловна, при своем высоком статусе, никакой салон устроить не могла. И она придумала, как обойти придворные обычаи. В ее дворе, помимо пышных празднеств, стали устраивать «четверги» от имени ее фрейлины княжны Львовой, особы тихой, неяркой, но воспитанной и тактичной. Именно она формально приглашала гостей, и среди них оказывалась как гостья и сама Елена Павловна. Другой уловкой стало назначение вечеров якобы для развлечения болезненной дочери Елены Павловны великой княжны Екатерины Михайловны. Для молодых устраивались танцы, шарады, фанты, а в соседних уютных гостиных пили чай и спокойно обсуждали острые политические вопросы люди, которые в ином месте (а тем более при дворе, куда лиц ниже первых четырех классов и близко не подпускали) увидеться не могли.

Высокопоставленные сановники, да и сам царь Александр II могли здесь без ущерба для светских приличий, избегая тягостных норм придворного церемониала, встретиться с так называемыми либеральными бюрократами — тогда еще скромными чиновниками и профессорами, которых переполняли новые идеи, столь важные для верховной власти, искренне желавшей перемен. Не будем забывать, что реформы всегда придумывают и осуществляют не полупомешанные прожектеры и плодовитые публицисты (хотя «для затравки» и они нужны!), а либеральные ученые и молодые, рвущиеся к власти бюрократы, так или иначе вмонтированные в систему власти, пусть и на невысоком поначалу уровне.

Одним из первых новичков в салоне великой княгини стал чиновник Министерства юстиции Дмитрий Оболенский, который привел Николая Милютина, чья работа о новом городовом управлении понравилась Елене Павловне, а также и других своих молодых коллег, вошедших потом в реформаторское правительство. «Часто в разговорах, — вспоминал Оболенский, — великая княгиня расспрашивала и о молодых способных людях, служащих в разных ведомствах, с целью ознакомиться с молодежью, не придворною, и не военною». Один из таких новых людей, Борис Чичерин, писал потом, что напрасно Елену Павловну обвиняют в честолюбии, в желании вмешиваться в государственные дела: она хотела добиться, «чтобы царствующие особы привыкали видеть известные физиономии», — словом, способствовала сближению власти и мыслящей части общества. Поистине это была встреча двух миров: «В небольшом, тщательно избранном кругу обычных четвергов дипломаты и государственные деятели, светские красавицы и изощренные царедворцы встречались со скромными, дичащимися, ни в какой гостиной не показывавшимися учеными; русский писатель обменивался здесь речью с иностранным собратом, с путешественником, только что вернувшимся из какого-нибудь неведомого угла Вселенной (может быть, имеется в виду Миклухо-Маклай или другой экзотический гость салона — Семенов-Тян-Шанский. — Е. А.), многообещающий художник внимал поучительной для него беседе патентованного специалиста со много видевшим любителем или меценатом искусства». И всем этим дирижировала великая княгиня.

Постепенно, шаг за шагом власть (невиданное в России дело!) привыкала обращаться к независимым от нее экспертам, специалистам, прислушиваться к их мнению. Это было чрезвычайно важно для России. Известна концепция «карцеризации» правящей верхушки, которая в силу разных причин и обстоятельств (в том числе и соображений престижа, безопасности, псевдозанятости «работой с документами») оказывается как бы в заточении. Отрезанные от общества, от объективной информации, от правды, люди власти замыкаются в узком кругу себе подобных, а также безгласных секретарей и охраны. Елена Павловна видела в такой замкнутости порок всей властной системы: «Маленький круг, la coterie, делает большой вред, он развивает предрассудки, из твердости правил он зарождает упрямство. Для сердца нужно водиться только с друзьями, но для ума нужны элементы новые, нужно противоречие. Надобно знать, что делается и вне вашего дома. Поверьте, нет такого тупого или невежественного человека, от которого нельзя бы было узнать чего-нибудь полезного, если хочешь дать себе труд поучиться».

С конца 1850-х годов «четверги у фрейлины Львовой» стали называться «морганатическими вечерами», то есть вечерами, на которых члены императорской фамилии, высшие сановники — да и сам царь! — могли видеться с людьми, не представленными ко двору и не имеющими никаких возможностей и права туда попасть. Кажется невероятным, чтобы в другом месте министр иностранных дел светлейший князь Александр Горчаков мог встретиться и мирно поговорить со славянофилом Аксаковым или кем-то другим из этого круга людей. Бывало, сам царь начинал разговаривать с не входившими в высший эшелон власти членами редакционных комиссий по крестьянскому вопросу или чиновниками — подчиненными своих министров (вещь немыслимая в чиновной иерархии) и узнавал для себя много нового о работе министерств. За это Елену Павловну не любили высшие чиновники — она нарушала каноны, лезла, по их мнению, в политику, интриговала. Это не так, ее помыслы были чисты. «С изумительным искусством умела она группировать гостей так, чтобы вызвать государя и царицу на внимание и на разговор с личностями, для них нередко чуждыми и против которых они были предубеждены; при этом все это делалось незаметно для непосвященных в тайны глаз и без утомления государя», — вспоминал Оболенский.

Частый гость четвергов славянофил Юрий Самарин отмечал умение Елены Павловны «разговорить» стесняющегося собеседника. Чичерин дополнял: «Она умела говорить со всеми и, как подобало ее званию, всегда приветливо и с участием». Это открывало ей человеческие сердца, вызывало чувство симпатии и восхищения, как некогда такие же чувства вызывала у людей Екатерина II, умевшая очаровать собеседника редкостным даром слушать и проникать в мысли другого, а не ждать паузы, что заговорить о себе любимой.

Елена Павловна стала своеобразным «медиумом» между либералами и той частью правящей элиты, которая остро ощущала необходимость перемен, но не знала, как их осуществить, с чего начать. Сравнение с медиумом кажется здесь уместным, ибо Самарин писал: «Великая княгиня умела, как немногие, выслушивать, проникаться каждою мыслию и потом передать ее выше в форме, приспособленной к пониманию той среды, в которой она жила», то есть придворной камарильи. Так салон великой княгини приобрел значение политического клуба, где вырабатывались, как писала дочь поэта фрейлина Анна Тютчева, «мысли и суждения, которые при большом дворе не обсуждаются, которых там даже не касаются».

Великая княгиня была не только гостеприимной и просвещенной хозяйкой салона, которая умеет слушать и не забывает подливать чай спорщикам. Она была смела, шла своим путем и в 1856 году, опережая реформу, решила освободить от крепостной зависимости крестьян собственных имений. Один из видных членов салона, а впоследствии крупный реформатор Николай Милютин написал для Елены Павловны проект освобождения крестьян ее имения Карловка. В этом, осуществленном, проекте было сказано главное: крестьян надо освобождать с землей, за выкуп. Потом эта мысль легла в основу актов об отмене крепостного права в 1861 году. Неудивительно, что Елена Павловна одной из первых прочитала еще неопубликованный Манифест 19 февраля 1861 года — уж она-то имела к нему непосредственное отношение.

Еще долго в Михайловском дворце сохранялись традиции и щедрых угощений, и роскошных балов, и музыкальных вечеров, где можно было поговорить с прусским послом Бисмарком и хирургом Пироговым, академиками Струве и Бэром, послушать скрипку Венявского, виолончель Давыдова, игру на фортепиано Рубинштейна или Гектора Берлиоза. Однако шли годы, здоровье великой княгини ухудшалось, все чаще она уезжала лечиться на воды. Постепенно отошла она и от политики.

Умерла Елена Павловна в 1873 году. Ее вклад в Великие реформы не был забыт. Александр II удостоил свою тетку медали «Деятелю реформ». Когда ее не стало, распалась связь общества и власти. Как писал Самарин, правительство с ее смертью лишилось «как бы щупа, которым оно соприкасалось с мыслящей частью русского общества. Теперь единственным посредствующим звеном между мыслящей Россией и двором остается Третье отделение», то есть тайная полиция…

Автор — старший научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН