18 мая статья председателя совета директоров банковской группы «Альфа-банк» Петра Авена, заведующего лабораторией Института экономполитики им. Гайдара Владимира Назарова и экономиста, советника директора НИФИ Минфина Самвела Лазаряна Twilight of the Petrostate была опубликована на сайте The National Interest. Специально для Forbes — русскоязычная версия.
В мире есть пара десятков стран, чья жизнь (в разнообразных аспектах) критично зависит от единственной цифры – цены на нефть. Часть этих стран полностью живет за счет нефтегазового сектора (прежде всего страны Персидского залива, в которых доля нефти, газа и нефтепродуктов (НГН) превышает 50% ВВП, а бюджет решающим образом зависит от нефтегазовых доходов (доля более 70%). Другие формально (по ВВП и бюджету) менее зависимы от нефти и газа, но в международном разделении труда занимают исключительно нефтегазовую нишу – у полутора десятков стран доля НГН в экспорте более 50%.
За последние десятилетия в большинстве нефтедобывающих стран не просто вырос подушевой ВВП, но и темпы роста существенно превышали среднемировой уровень: они богатели быстрее своих соседей по планете. В терминах ВВП в долларах США на душу населения на пике нефтяных цен в 2011 года Россия и Казахстан обогнали Малайзию и Турцию, Саудовская Аравия и Экваториальная Гвинея (!) почти догнали Южную Корею, Кувейт стал богаче Великобритании, а Катар вообще вошел в тройку самых богатых государств. В результате в нефтедобывающих странах выросло целое поколение политической элиты, привыкшей достигать всех поставленных целей за счет ренты. Однако многие видят в «нефтяной манне» не благословление, а проклятие: оборотной стороной благосостояния, обеспеченного не научным прогрессом, инвестициями и трудолюбием населения, а самим фактом наличия природных ископаемых, стала деградация политических систем, подавление конкуренции, популизм в бюджетной политике.
По нашему мнению, вне зависимости от того, чем считать период высоких нефтяных цен: «золотым сном» или институциональным кошмаром, - пробуждение неизбежно. Это статья о том, какое будущее и какие вызовы вероятны для стран, поставивших свое благополучие в зависимость от мировой нефтяной конъюнктуры. А также о том, как превращение нефти в «нормальный» нерентный товар будет менять мир.
Невидимая рука рынка против нефтяного Левиафана
История человечества знает массу примеров превращения некоего товара из «рентного», способного обогащать своего владельца самим фактом принадлежности ему, в «нормальный», цена которого определяется не столько редкостью, сколько себестоимостью производства. Наиболее очевидный пример — земля, рентная составляющая в цене которой последовательно снижалась в течение тысячелетий, и которая перестала постепенно являться главной причиной вооруженных конфликтов. Можно вспомнить пушнину (на ренту с которой жила Россия вплоть до XVIII века) или натуральный каучук (бразильская лихорадка начала прошлого столетия). Ну и так далее…
Во всех случаях причиной изменений в «степени редкости» товара был технический прогресс (географические открытия тоже его следствие). Во-первых, на рентный товар мог падать спрос – например ввиду появления более дешевых товаров с теми же потребительскими свойствами. История искусственного и натурального каучука именно про это.
Во-вторых, расширились возможность предложения – например, за счет разработки ранее недоступных месторождений или открытия новых территорий. Так, освоение северной Америки сильно ударило по ренте, изымаемой из пушного промысла в средневековой России.
В последнее время стало практически общим местом считать, что именно это происходит сегодня с нефтью. Причем с обеих сторон — и спроса, и предложения.
Что касается спроса, то, по нашему мнению, дело, прежде всего, не в замедлении темпов роста Китая – основного драйвера роста мировой экономики и потребления нефти в последние десятилетия. Дело в другом – в техническом прогрессе.
Связь экономического роста с потреблением нефти становится все слабее. За последние 15 лет средняя эластичность потребления нефти по ВВП в Китае составила около 0,7, а в развитых странах этот показатель еще ниже. Наглядный тому пример - Соединенные Штаты, где с 1980 по 2014 год реальный ВВП вырос в 2,5 раза, в то время как потребление нефти за тот же период выросло всего на 11%. Причиной является тот факт, что экономическое развитие обеспечивается за счет более энергоэффективных секторов. И даже снижение цены нефти не делает ее более привлекательной для потребителей, не компенсирует растущую энергоэффективность.
Кроме того, огромные инвестиции были сделаны в альтернативную электроэнергетику, развитие и глобализацию рынка газа, разработку электромобиля. Пусть не все эти инвестиции оправданы при низких ценах на нефть, но даже сама мода на не-нефтяные решения в транспорте, энергетике и химии способна притормозить рост спроса на нефть. При этом, значительная часть этих решений обеспечивается высоко конкурентными отраслями, что постоянно повышает эффективность. То, что вчера могло выжить только благодаря государственным субсидиям в условиях высоких цен на нефть, завтра станет прибыльным бизнесом, не нуждающимся в государственной поддержке даже в условиях дешевой нефти.
Еще очевиднее трансформация со стороны предложения. Несмотря на интенсивный рост добычи, доказанные запасы нефти, измеренные в годах текущей добычи, выросли с 49 лет в 2007 до 55 лет в 2014 году. Появление одной только возможности добычи сланцевой нефти уже повысило уровень доказанных запасов в США в 1,5 раза. При этом прирост доказанных запасов нефти произошел не только за счет трудноизвлекаемых запасов, добыча которых возможна лишь при очень высоких ценах. Сделанные в начале нынешнего цикла падения нефтяных цен оценки Moody’s демонстрировали, что более половины компаний, занимавшиеся добычей сланцевой нефти в США, прибыльны при цене $51 за баррель. Несомненно, что только за последний год эта цифра прилично изменилась, так как высокая конкуренция в этом секторе приводит к постоянным инновациям, благодаря которым производительность добычи растет, а издержки снижаются. Для нас не станет сюрпризом, если в дальнейшем развитие технологий сократит себестоимость добычи большинства скважин до $10-12 в текущих ценах.
Сегодня много обсуждают возможные соглашения между странами-производителями нефти об ограничении добычи, а также влияние на цену увеличения поставок из Ирана. Действительно, в краткосрочной перспективе это важно. Но не соглашения между продавцами и не иранская нефть создают новую реальность, определяя долгосрочный тренд на рынке НГН. В основе установления «рынка покупателя» нефти на многие годы лежит основной фактор – технический прогресс – инновации последовательно делают рентабельной добычу на большем числе месторождений при более низких ценах. Кроме этого, говоря о ближайшем будущем следует помнить, что за последние 10 лет (в 2005-2014 гг.) в отрасль был осуществлен колоссальный объем инвестиций — порядка $3,2 трлн, что почти в 3 раза больше, чем десятилетие ранее (1995-2004). Эти инвестиции обеспечат высокий уровень добычи даже при очень низких ценах. Изменение объема предложения все в большей степени зависит от частных инвестиций и инноваций, чем от политики крупных нефтедобывающих стран.
Иными словами, «нефтяной Левиафан» (возможность относительно небольшого числа стран-производителей значимо влиять на цену) падет от невидимой руки рынка, вооруженной новыми технологиями нефтедобычи, энергосбережения и не-нефтяными решениями в транспорте, энергетике и химии.
Кто пострадает больше всего
Бытует мнение, что мир несправедлив, и наличие нефти у одних и отсутствие ее у прочих – лучшее тому подтверждение. С одной стороны, это утверждение выглядит верным. У более чем десятка стран мира более 70% ВВП составляет нефтегазовая рента (грубо рассчитываемая как разница между производством сырой нефти по мировым ценам и локальными издержками).
С другой стороны, как показывает исторический опыт, большие запасы нефти и газа не только не гарантируют счастья, но вполне могут стать ему помехой. Во-первых, абсолютное большинство нефтедобывающих стран заплатили за «нефтяной дождь» стабильностью либо авторитарных, либо лево-популистских режимов, подавлением гражданского общества, дискриминацией женщин и т.п.
Во-вторых, как ни странно, доходы от НГН не принесли народам части из этих стран и материального богатства. Только в трети из них ВВП на душу населения превосходит $10 000 в год, в пяти (Анголе, Ираке, Нигерии, Венесуэле и Алжире) они и вовсе меньше $5 000. То есть, хотя в целом петрогосударства росли в последние годы быстрее своих соседей, некоторые из них полностью «профукали» предоставленный шанс — обилие нефти и газа всегда хорошо для правящих режимов, но часто – не для населения. И именно для небогатых долгосрочное падение цены на нефть наиболее болезненно.
Впрочем, падение цен теоретически можно компенсировать либо за счет накопленных резервов, либо за счет заимствований. Что касается резервов, то примерно половина из нефтедобывающих стран накопила значительные резервы. Причем Норвегия (усвоившая урок 1986 года, когда падение цены на нефть спровоцировало банковский кризис, в результате которого и был создан резервный фонд), Кувейт и ОАЭ накопили достаточно, чтобы в обозримой перспективе выдержать не только низкие цены, но и вообще обнуление нефтяных доходов. В то же время ряд стран – Ангола, Нигерия, Ирак, Венесуэла, Мексика и Эквадор не имеют достаточных резервов для компенсации выпадающих доходов даже в краткосрочной перспективе, Россия и Алжир – в среднесрочной. Не трудно увидеть, что у самых бедных (по душевому доходу) нет и резервов – это отражает «мудрость» экономической политики соответствующих правительств.
И, как обычно, возможностей для внешних заимствований больше у стран, которым они меньше нужны. Из тех петрогосударств, для которых заимствования актуальны, в наиболее комфортном положении находится Саудовская Аравия — высокий кредитный рейтинг позволяет привлечь кредиты под низкий процент. Могут использовать заимствования Мексика и Казахстан, а также Азербайджан, где, впрочем, возможность заимствований «убивается» огромным оттоком капитала (-10% ВВП в 2014 году). Ирану и России заимствовать мешают санкции. Остальным – низкий кредитный рейтинг, отсутствие доверия кредиторов и инвесторов.
Высокие доходы от НГН создавали у правящих режимов иллюзию всемогущества, провоцировали увеличение доли государства в экономике. Не случайно только в четырех петрогосударствах (Нигерии, Иране, Казахстане и Мексике) доля государства в экономике относительно невелика — бюджет расширенного правительства менее 30% ВВП. Во всех остальных – больше, что само по себе для стран среднего уровня развития является препятствием экономическому росту. Чем тяжелее бюджет, тем больше «завязано» на него, в том числе, социальных расходов, и тем болезненнее сокращение доходов, вызванное падением нефтяных цен.
И особенно трудно тем, у кого «тяжелый» бюджет разбалансирован. Заимствование у собственного ЦБ ведет к инфляции, налоговое бремя и так высоко, а в условиях растущей бедности его не просто увеличить. Единственный путь – сокращение расходов, в первую очередь, капитальных. В условиях «голландской болезни» масштабные капитальные стройки, мегапроекты использовались для занятости населения. Их прекращение может привести к массовой безработице и социальным протестам. Кроме этого, капитальные госрасходы – излюбленная кормушка для коррумпированной элиты и их сокращение может приводить к внутриэлитным конфликтам.
«Тяжелый» разбалансированный бюджет, особенно в небогатой стране, — ясное свидетельство безответственного популизма. Бюджетный профицит Норвегии (6% ВВП в 2015 году) – редкий пример разумной экономической политики богатой нефтью страны. В абсолютном же большинстве петрогосударств бюджет дефицитен – спровоцированный «нефтяным дождем» популизм раздвигал границы разумных бюджетных ограничений. В самом тяжелом положении сегодня оказались Венесуэла (дефицит бюджета 2015 года – 24,4% ВВП), Алжир (13,7%), Азербайджан (7,6%), Россия (5,7%) и Эквадор (5,1%) – их проблемы уже на повестке дня. Но и богатые страны Персидского залива, в первую очередь, Саудовская Аравия (с расходами бюджета в более чем 50% ВВП и дефицитом 2015 года 21,6%) столкнутся с необходимостью радикального пересмотра своей бюджетной политики в ближайшие годы. Последствия этого пересмотра ощутят не только народы этих стран, но и весь мир.
Как это было в СССР
Как нефтегазовая зависимость способна повлиять на судьбу страны и мира наглядно демонстрирует опыт последних тридцати лет существования СССР.
В начале 1960-х годов Советский Союз еще не был петрогосударством: выручка от экспорта нефти в капиталистические страны была менее $1 млрд; а доля сырья в экспорте СССР – чуть более четверти.
При этом СССР был страной догоняющего развития, а идея «догнать и перегнать» капиталистический мир была краеугольным камнем советской идеологии. Однако к шестидесятым невозможность «догнать» становилась все очевиднее. Во-первых, ведущие страны Запада демонстрировали после Второй мировой войны бурный рост (особенно в разрушенных войной ФРГ и Японии), темпы которого устойчиво росли (в США – удвоились с середины 50-х до середины 60-х). Во-вторых, темпы роста советской экономики, напротив, постоянно падали.
Существуют сильно различающиеся оценки темпов роста СССР в эти годы (официальной статистики СССР, советских ученых и их западных коллег), но все сходятся в одном: с середины 50-х эти темпы стабильно затухали. Главная причина состояла в том, что к этому времени в СССР заканчивалась индустриализация, целям которой более-менее соответствовал механизм плановой экономики. Для постиндустриального развития этот механизм, неспособный эффективно справляться с растущей сложностью хозяйственной системы, не годился. Кроме этого в стране уже случилась урбанизация – в 1962 года доля городского населения превысила половину — и рента в виде дешевой деревенской рабочей силы была исчерпана.
Разочарованная невозможностью «догнать» элита хотела к тому же лучше жить, но ресурсов для существенного улучшения уровня жизни в стране не было. Ощущение необходимости перемен стало причиной отставки Никиты Хрущева и разработки планов радикальной экономической реформы, получившей имя многолетнего советского премьера Косыгина.
Если бы этой реформе суждено было состояться, то, возможно, Советский Союз вступил бы на путь постепенных изменений в определенной степени напоминающий китайский (хотя начальные условия Китая Дэн Сяопина и СССР раннего Брежнева сильно различны – в первую очередь с точки зрения урбанизации). Однако в начале 60-х в Западной Сибири нашли нефть и пролившийся «золотой дождь» снял реформы с повестки дня. События 1968 года в Чехословакии окончательно похоронили надежды на перемены – советское руководство сделало из «Пражской весны» единственный вывод – даже незначительные уступки либерализму могут привести к непредсказуемым последствиям.
Все 60-е гг. в Западной Сибири шло открытие крупнейших месторождений. И если в 1965 году там добывался 1 млн тонн нефти, то в 1985 – 365 млн. Соответственно рос и советский экспорт нефти – с 75 млн тонн в 1965 до 193 млн тонн в 1985 году. Причем этот рост сопровождался и ростом цен: если в 1971 году среднегодовая цена нефти марки Brent была $7,7 (в долларах 2000 года), то в 1980-м – $66,3.
В результате только за 10 лет, с 1975 до 1985 года, выручка от нефтяного экспорта выросла в 4 раза. Советскому руководству уже не надо было ломать голову, как прокормить страну и где взять оборудование для модернизации промышленности. Уровень жизни рос, хватало ресурсов и на помощь «братским» социалистическим режимам (во всем мире) и на содержание армий стран Варшавского договора.
Однако, за все надо платить, поскольку доля НГН в экспорте к 80-м годам превысила 50%, зависимость страны от конъюнктуры нефтяного рынка критически выросла. Когда в 1986 году цена нефти резко упала, советское руководство оказалось застигнутым врасплох.
Конечно были остановлены некоторые мегапроекты – на них просто совсем не было денег. Прежде всего (и к счастью), проект переброски части стока северных рек (Обь и Енисей) в Среднюю Азию. Однако, если очевидно невозможные капитальные затраты и удавалось сократить, то в целом с бюджетной консолидацией дело обстояло плохо.
Дело в том, что за годы долларового изобилия в стране сложилась система нескольких отраслевых и политических лоббистских групп, привыкших стабильно получать свою долю нефтяной ренты и научившихся отстаивать свои интересы. Сюда в первую очередь относились водо- и сельскохозяйственное лобби, армия и военно-промышленный комплекс, аппарат поддержки «мировой социалистической системы».
Робкие попытки Михаила Горбачева срезать финансирование любой из перечисленных групп встречали резкое сопротивление. В результате финансирование сокращали понемногу всем и явно недостаточно. Бюджетный дефицит устойчиво рос, достигнув 10% ВВП в 1990 году (до 1985 года бюджет был профицитен). В восемь раз за пять лет вырос дефицит сальдо платежного баланса. Увеличение экспорта в капиталистические страны не помогло. Единственным выходом виделось финансирование дефицита за счет внешнего долга – традиционно высокий кредитный рейтинг СССР позволял на первых порах заимствовать без проблем.
Однако резкий рост внешнего долга (с $28 млрд в 1988 году до примерно $100 млрд к 1992 году) с параллельным разладом государственных финансов делал новые заимствования все более проблематичными и дорогими. Новые кредиты становились политически мотивированными, но и это не спасало.
К осени 1991 года стало очевидно: СССР — страна банкрот. Золотовалютные резервы практически отсутствуют, дефолт неизбежен, закупать «критический импорт» не на что, а о поддержке «друзей» можно просто забыть. Уровень жизни населения, критично зависящего от бюджетной поддержки, резко упал. В конце 1991 года Советский Союз распался.
Безусловно, главной проблемой экономики СССР была не зависимость от нефти. И крах советской плановой системы рано или поздно был неизбежен. Но именно колебание цены на нефть определили динамику процесса: вначале высокие цены «заморозили» реформы, а затем резкое их падение сделало переход к демократии и рынку максимально болезненным. А не случись этого падения СССР мог бы просуществовать еще пару десятков лет. И реальность сегодняшнего мира была бы совсем иной.
Низкие цены на нефть – что нас ожидает сегодня?
Последствия долгосрочного снижения нефтяных цен для каждой отдельной страны прогнозировать сложно – все зависит как от текущего состояния экономики, так и от будущей экономической политики правительства. Однако некоторые глобальные последствия снижения цен несложно обозначить.
Во-первых, под ударом окажутся наиболее сегодня финансово уязвимые популистские режимы – в Венесуэле, Эквадоре, Алжире. Латинскую Америку вообще ждет неминуемый поворот вправо. Уже сейчас правящие группы Эквадора и Венесуэлы, субсидируемой Венесуэлой Кубы напуганы победой праволиберальных сил в Аргентине. Конечно, либеральные реформы вряд ли приведут к немедленному улучшению жизни, но в целом мода на левый популизм в этом регионе явно пойдет на убыль.
Во-вторых, произойдет изменение баланса сил на постсоветском пространстве. Модель, при которой экономическая интеграция осуществлялась за счет российских нефтегазовых доходов, торговых преференций и возможности миллионов трудовых мигрантов из Средней Азии кормить свои семьи за счет работы в России уходит в прошлое. Необходимо искать иные модели сотрудничества, иначе Россия рискует снова потерять роль регионального лидера. Необходимы и внутренние реформы – и России, и Азербайджану, и Казахстану (где они робко заявлены), иначе зависящие от российской или своей нефтяной ренты страны столкнутся с серией экономико-социальных катаклизмов. Результаты этих катаклизмов в виде сотен тысяч или даже миллионов беженцев могут выплеснуться и за пределы бывшего СССР.
В-третьих, изменится баланс сил на Ближнем Востоке. Перспективы усиления влияния в регионе есть у Ирана, Турции и Израиля. Роль Саудовской Аравии по мере падения нефтяных доходов будет снижаться. Есть шанс на либерализацию режима в Иране. При этом падение цен на нефть может стать одним из триггеров существенного пересмотра границ в регионе с целью создания моноэтнических и/или монорелигиозных государственных образований. В этой связи вероятно раздробление Сирии и Ирака на несколько государств. Причем эскалация насилия (и рост миграции в Европу) наиболее вероятна именно в ближайшем будущем, как способ отвлечения населения от внутренних проблем и попытка с помощью захвата чужих ресурсов решить внутренние проблемы. Не случайно, в прошлый раз падение нефтяной ренты у Ирака сопровождалось его вторжением в Кувейт. Вместе с тем, в долгосрочном периоде, если цены на нефть будут стабильно низкими, уровень насилия на Ближнем Востоке пойдет на спад: не будет ресурсов для спонсирования войн, для попыток решить свои проблемы за счет захвата ресурсов соседей.
Сегодня, увы, огромные нефтяные доходы провоцируют петрогосударства на исключительно высокие военные расходы – намного более высокие, чем в «обычных» странах. Особенно явно это видно на примере того же Ближнего Востока: доля военных расходов в ВВП Саудовской Аравии – 10,8%; Омана – 11,7%; ОАЭ – 5,7% (данные 2014 года). В Саудовской Аравии и ОАЭ эти расходы съедают около 25% бюджета.
В-четвертых, не столько низкие цены, сколько меньшая зависимость от нефти (как источника доходов, так и важнейшего ресурса роста) станет фактором растущего изоляционизма США. Многолетний спор между сторонниками активного вмешательства Соединенных Штатов в мировую политику и изоляционистами решится (на какое-то время) в пользу последних. А это освободит место мирового лидера для Китая и, может быть, в отдаленной перспективе, пары иных претендентов. Существенно поменяются от этого и региональные расклады сил.
Высокие цены на нефть увеличили количественные параметры глобализации (объем торговли, инвестиций, туристического потока), но резко снизили ее качество. Русские массово путешествовали по всему миру, арабы скупали недвижимость в Лондоне, венесуэльцы покупали импортные товары. При этом элиты нефтедобывающих стран консервировали институциональную отсталость своих стран. Это был перевернутый мир, где рост благосостояния и материальная интеграции с развитыми странами сопровождался отчуждением элит и населения от ценностей рыночной демократии и зачастую курсом на политическое противостояние с Западом. Тело глобализма росло, но дух его слабел.
Низкие цены на нефть возвращают все на круги своя. Тело глобализма вначале сбросит лишний вес: уменьшатся объемы внешней торговли, инвестиций и миграционных потоков между нефтедобывающими странами и остальным миром. Но дух его окрепнет: нельзя будет в полной мере наслаждаться комфортом и технологиями развитого мира, полностью отрицая его ценности и институты. Только те страны, которые проведут решительную модернизацию (гораздо более радикальную, чем во время предыдущего периода низких цен на нефть) смогут остаться на исторической арене. Те страны, которые этого не сделают, обречены остаться на обочине исторического процесса, их ждет «анклавизация» экономической жизни вокруг все более дешевеющих ресурсов и нарастание хаоса насилия вокруг этих анклавов.
Выбор между первым миром и третьим надо делать уже сейчас, иначе из нефтяного сна петрогосударства могут отправиться прямиком в историческое небытие.