Недавно мне пришлось рассказывать о достижениях современной экономической науки менеджерам высшего звена крупных российских компаний. Все без исключения слушатели были мотивированы, соображали очень быстро и демонстрировали незаурядный здравый смысл — иначе и не могло быть, они без этого не стали бы топ-менеджерами. Каждый из них вовлечен в принятие экономических решений, и опыта таких решений у них наверняка гораздо больше, чем у меня, преподавателя экономики.
Возникает вопрос: чему, в сущности, я мог их научить? Какую пользу они извлекли из нашей встречи? И даже более радикально: есть ли в экономике вообще научное знание помимо общего здравого смысла? Вот кривая спроса, например: и так понятно, что, когда цена на товар растет, величина спроса на него должна падать. Или искажающее налогообложение: разве не очевидно, что при высоком подоходном налоге работники станут меньше трудиться и совокупный выпуск в экономике снизится?
Экономика — наука о принятии решений. Каждый день любой человек принимает сотни экономических решений, от выбора продуктов в супермаркете до выбора времени отхода ко сну. В теории производства обычно считается, что решения (например, об объеме выпуска, количестве и составе сотрудников и т. д.) принимают «фирмы», но на самом деле их тоже принимают люди, как раз менеджеры. Что может исследователь экономического поведения рассказать субъекту этого поведения?
Хуже того, экономическая наука основана на постулатах, каждый из которых можно оспорить. Например, обычно предполагается рациональность экономических агентов: они принимают решения, имея в виду оптимизацию определенного результата, причем считается, что эту задачу они решают мгновенно и безошибочно. Ясно, что это не так: мы все совершаем ошибки, жалеем о принятых неверных решениях, испытываем эмоции. Разве может исследователь, вынужденный пренебрегать большинством аспектов изучаемой ситуации, знать о ней больше, чем ее участник?
На самом деле может, примерно так же, как в некоторых ситуациях вам может быть полезен психотерапевт, анализирующей содержимое вашей же черепной коробки. На вооружении у экономиста огромный запас чужого опыта, обычно обобщенный в виде моделей. Исследователь может прикинуть, в какой класс задач попадает та, что стоит перед вами, что в ней предписывает делать теория (причем если он смог выбрать наиболее подходящую теорию, то, скорее всего, лучше делать то, что предписано), иногда задать уточняющие вопросы.
В голове у исследователя масса моделей, и очень может быть, что ваша теория подходит под одну из них, а тогда вам подойдет и опыт тех, кто в такой же ситуации принимал решения в прошлом, тех, чей опыт модель обобщает и систематизирует. Искусство исследователя в том и состоит, чтобы адекватно выбрать, что в данной конкретной ситуации является самым важным, а от чего можно абстрагироваться. Когда этот самый сложный шаг сделан, остается подогнать ситуацию под одну из моделей (или построить новую), получить из модели выводы, и если выбор модели был удачным, то и выводы окажутся полезными.
При этом не нужно думать, что у менеджеров высшего звена нет преимуществ перед исследователем-экономистом при принятии важных решений. Это было бы странно, с учетом того что крупный менеджер зарабатывает намного больше, чем академический ученый, — ведь тогда ученые массово бы становились менеджерами, чего мы не наблюдаем. Одно из таких преимуществ — отлично работающая интуиция. Некий очень крупный бизнесмен, выступая как-то перед студентами РЭШ, примерно так ответил на вопрос, пользуется ли он услугами консалтинговых компаний: пользуюсь, но в основном затем, чтобы укрепиться в правильности уже созревшего интуитивного решения. Сами консультанты (а консалтинговые фирмы любят нанимать дипломированных экономистов) при написании рекомендации, скорее всего, на интуицию не полагались.
Качества, необходимые для успешной предпринимательской деятельности, и качества, необходимые для успешной карьеры ученого-экономиста, не совпадают, хотя, конечно, встречаются выдающиеся фигуры, совмещающие и те и другие качества. Самый влиятельный экономист первой половины XIX века Давид Рикардо сделал немало денег на Лондонской бирже. Правда, самый влиятельный экономист первой половины XX века Джон Мейнард Кейнс там же деньги потерял. Хороший футбольный комментатор вовсе не обязан быть (даже в прошлом) хорошим футболистом, а если последнего посадить на полтора часа к микрофону, вовсе не факт, что ему удастся обычная связная речь без ошибок.