Проклятие нефти: как нефтяные доходы продлевают существование неэффективных режимов

«В поход за нефтью и ее секретами меня толкнуло желание больше узнать о причинах всемирной вражды и неискоренимой бедности, на которые она обрекает своих хозяев», — рассказывает Петер Маас, американский журналист, за свою карьеру успевший поработать в Wall Street Journal, New York Times, Washington Post и International Herald Tribune. Побывав военным корреспондентом на Балканах, он занялся изучением войн другого рода — тех, что ведут люди за обладание нефтью, — и того, какое влияние оказывает нефть на страны, в которых добывается. Итогом многолетних «полевых» исследований в Анголе, Экваториальной Гвинее, Азербайджане, Туркмении, Ираке, Иране, Судане стала книга «Жестокий мир. Сумерки нефти», выходящая в издательстве «Альпина Бизнес Букс». Forbes публикует выдержки из трех глав этой книги, вывод которой неутешителен: «У жителей большинства стран, богатых энергетическими ресурсами, почти нет возможности узнать, сколько денег и на каких условиях получили их правительства».

Венесуэла

После того как в прошлом столетии в странах Африки и Латинской Америки нефтяные доходы разворовывались или растрачивались впустую, победа Уго Чавеса на президентских выборах и его обещания использовать доходы от продажи ресурсов для помощи нуждающимся могли вселять определенную надежду. Хотя Венесуэла находится на седьмом месте по запасам углеводородов, большая часть ее 26-миллионного населения живет в нищете. Я приехал в Венесуэлу, чтобы понять, может ли Чавес сотворить чудо, оказавшееся не по плечу столь многим правителям. И первым пунктом моего путешествия стал район Грамовен, где строилась новая модель использования ресурсов.

Грамовен являет крайне убогое зрелище. Улицы, на которых всегда не протолкнуться от народа, усеяны лавками и магазинчиками, торгующими всем на свете: от мешков с мукой до шнурков для ботинок. Молодые люди ошиваются без дела буквально на каждом углу, обмениваясь новостями о работе, которую здесь так трудно найти.

Прообраз нового будущего Венесуэлы пришел в Грамовен под странным именем «Ядро эндогенного развития имени Фабрисио Охеды». «Ядро», расположенное рядом с центром района, состоит из трех кирпичных строений размером с небольшой концертный зал. В одном из них клиника, в двух других — кооперативы, выпускающие обувь и одежду. «Ядро» — пример усилий Чавеса направить нефтяные деньги на социальное развитие. По всей Венесуэле планируется построить тысячи таких комплексов. Проект целиком и полностью курирует государственная нефтяная компания Petroleos de Venezuela. В 2005 году, когда я был в Каракасе, «Ядро» получило от Petroleos de Venezuela больше $7 млн, а человек из администрации PDVSA с бейджиком компании на груди помогал в управлении комплексом.

Обувной кооператив, пропахший кожей и клеем, ярко освещен и раскрашен в веселенькие тона. Швейные и раскройная машины не жмутся в тесноте друг к другу, как в обычном потогонном производстве, не заметил я и особенной спешки — возможно, потому, что выпускается там всего лишь 600 пар обуви в день. Рабочие — новички в обувном деле, и большая часть продукции отправляется на Кубу, где не слишком привередничают, или распределяется по низким ценам среди бедных семей района. Освальдо Кинтеро, один из компаньонов, как называют себя сотрудники фабрики, объясняет мне, что 140 членов кооператива сами устанавливают себе зарплату (примерно $190 в месяц) и рабочее время (две смены в день по 6 часов). 40-летний Кинтеро, бывший таксист и отец пятерых детей, очень доволен своей новой жизнью, ведь теперь ему не приходится ездить по городу по 13-14 часов в день, постоянно рискуя быть ограбленным или лишиться машины. «Теперь PDVSA принадлежит венесуэльцам, — говорит он. — Раньше все доходы делила между собой горстка людей».

В первые годы президентства Чавеса PDVSA оставалась условно независимой от государства, которому принадлежала. В 2002 году после ряда политических конфликтов, в том числе и мятежа против Чавеса, сотрудники PDVSA устроили двухмесячную забастовку, в результате которой Чавес уволил 11 000 менеджеров и инженеров предприятия — большую часть его состава из числа белых воротничков. После этого Чавес перевернул с ног на голову всю прежнюю систему приоритетов компании. Вместо 40% доходов государство стало получать две трети. Если раньше нефтяные деньги шли в правительство, а оттуда министерствам, то теперь PDVSA была обязана сама курировать новые программы.

Поскольку цены на нефть начали расти почти тогда же, когда Чавес стал президентом, он смог тратить десятки миллиардов долларов. Ему так же повезло со временем, как и еще одному государственному деятелю, чей приход во власть совпал с ростом цен, — Владимиру Путину. Чавес называет свои реформы Боливарианской революцией, благодаря которой в выигрыше оказались простые венесуэльцы. Благодаря клинике «Ядра», в которой работают шесть педиатров, два гинеколога, рентгенолог и три терапевта, есть аппараты рентгена и УЗИ, Кинтеро впервые в жизни получил доступ к приличному медицинскому обслуживанию. Все здесь — здание, медицинское оборудование, телевизор и кондиционер в выкрашенной в веселые цвета комнате ожидания, даже ложечки-шпатели — построено и закуплено на деньги PDVSA. Нефтяные деньги еще и кормят Кинтеро: он покупает продукты в льготном магазине по соседству с «Ядром», входящем в сеть под названием Mercal. Сахар, рис, молоко, сыр и другие продукты в этом магазине продаются со скидкой 50%. Стены Mercal в Грамовене испещрены рисунками, на которых раб разрывает свои цепи. В стране тысячи таких магазинов.

«Ядра» и дотируемые государством магазины Mercal держались на плаву благодаря нефти. При Чавесе добыча превысила 2 млн баррелей в день, то есть при цене $100 за баррель каждые 24 часа Венесуэла добывала нефти на $200 млн. Для страны с населением 26 млн человек это очень и очень неплохо.

«Ядро» Грамовена растиражировано по всей Венесуэле, но эти кооперативы, очень недешево обходившиеся PDVSA, обеспечили лишь небольшое число столь необходимых стране рабочих мест. Каракас захлебывается в условиях традиционного соединения нефти и безработицы. Суть ресурсного проклятия в том, что нефтяная промышленность, доминируя в экономике, создает крайне мало рабочих мест. В Каракасе процветает торговля роскошными автомобилями, и в то же самое время он на первом месте в мире по уличной преступности с применением огнестрельного оружия. Шоссе в аэропорт пришлось закрыть на несколько месяцев, поскольку мост, по которому оно проходит, оказался под угрозой разрушения. Путь в аэропорт, раньше занимавший час, теперь с учетом объезда растягивался на 3–4 часа.

Чтобы понять, куда Чавес ведет Венесуэлу, я решил присмотреться к прошлому. Когда в 1980-х цены на нефть рухнули, Венесуэла оказалась на краю пропасти, потому что внешний долг стремительно рос, а население нищало. Система экономических противовесов была разрушена: поток нефтяных денег привел к резкому сокращению сельскохозяйственного и промышленного секторов, взвинтив цену на их продукцию. Беднейшие слои населения — а теперь таких было большинство — считали главной причиной своих несчастий не нефть или долги, а капиталистическую экономику. Военные организовали два мятежа, и, хотя они были подавлены, руководитель первого неудавшегося переворота, харизматичный подполковник, прославился как национальный герой и защитник интересов бедноты. Проведя два с лишним года за решеткой, подполковник Уго Чавес вышел на свободу.

Кто-то метко заметил, что в Венесуэле не бывает плохих или хороших президентов, но только президенты, чье правление приходится на период высоких или низких цен на нефть. Чавесу, который начал борьбу за президентское кресло в 1998 году, невероятно повезло — к моменту выборов нефть стоила всего $12 за баррель. В начале его президентства цены пошли вверх, и через шесть лет баррель уже стоил больше $65, а вскоре перевалил за $140. Под его руководством Венесуэла пошла на новый виток самозабвенного спускания денег.

Трудно представить себе, что цены могут вернуться к уровню $12 за баррель, как в годы, когда Чавес пришел к власти, но даже высокие цены не гарантируют высоких доходов. Как почти все экспортеры нефти, Венесуэла борется за сохранение объемов добычи. После массовых увольнений 2002 года добыча PDVSA снизилась почти на 50%, и далеко не все удалось с тех пор наверстать. Геология не сильно помогает улучшить картину, потому что у Венесуэлы мало легкой нефти, которую удобно перерабатывать.

Чавес побился об заклад — едва ли не в буквальном смысле, — что нефтяная компания справится с проблемой, которая не по зубам министерствам. В 2006 году PDVSA потратила на социалку почти $10 млрд, то есть почти вдвое больше, чем на собственные нужды ($5,9 млрд). Можно сказать, компания превратилась в агентство по социальному развитию, владеющее помимо всего прочего нефтяными скважинами. Ни одна другая нефтяная компания, будь то акционерное общество или госкорпорация, не тратит такие деньги на посторонние программы.

Когда цены на нефть вернулись к двузначным цифрам, популярность Чавеса также начала уменьшаться. У него не так много денег, чтобы засыпать ими все проблемы своей страны. В 2008 году кандидату от оппозиции даже удалось победить на выборах мера Каракаса. Магические представления могут замаскировать реальность, но не в силах ее изменить.

Нигерия

За годы, прошедшие с начала добычи нефти в Нигерии, эта страна, ставшая восьмым по величине мировым экспортером нефти, заработала на продаже ресурсов больше $400 млрд — и все же девять из десяти ее граждан живут менее чем на $2 в день, а каждый пятый ребенок не доживает до пяти лет. Доход на душу населения здесь в пять раз меньше, чем в Южной Африке. Даже в Сенегале, экспортирующем рыбу и орехи, этот показатель больше. Но сокровища Нигерии не испарились по волшебству. Их разворовали президенты, генералы, руководители компаний, посредники, бухгалтеры, бюрократы, полицейские — словом, все, кто имел к ним хоть малейший доступ.

Достаточно закономерный исход для страны со слабыми механизмами, обеспечивающими соблюдение законов, и неразвитым гражданским самосознанием; здесь каждый привык быть сам за себя — каждый район страны, каждое племя, каждая семья. Впрочем, не все воровали одинаково. По оценкам Всемирного банка, 80% нефтяных доходов присвоил 1% населения страны. Несколько лет назад главу национальной полиции обвинили в хищении $98 млн; кульминацией процесса стал приговор: шесть месяцев тюрьмы — по месяцу за каждые $16 млн. Что же до тех денег, которые не были украдены, огромная их часть была потрачена на проекты вроде сталелитейного комплекса в Аджаокуте стоимостью несколько миллиардов долларов, на котором так и не было выплавлено ни грамма стали.

Нигерия напоминает пациента, страдающего сразу множеством заболеваний. Тысячи молодых людей, бросая тяжелую и низкооплачиваемую работу в сельском хозяйстве, переезжают в города, веря, что найдут там легкий заработок. Но занятия для них там нет, и мигранты пополняют армию городской бедноты, так что сегодняшняя Африка очень напоминает Англию из романов Диккенса. Некоторые используют свои экономические познания и знания английского для занятий мошенничеством в интернете — Нигерия прославилась на весь мир как родина «писем счастья», рассылаемых по электронной почте. Польский писатель Рышард Капущинский заметил, что очень похожая атмосфера безумия царила в Иране времен правления шаха. «Нефть пробуждает необычайно сильные эмоции и надежды, потому что прежде всего это сильнейший соблазн, — пишет он. — Она сулит покой, богатства, силы, удачи, власти. Это мерзкая, отвратительно пахнущая жидкость, услужливо выстреливающая в воздух и падающая на землю золотым дождем… Нефть рождает иллюзию совершенно изменившейся, свободной жизни, жизни, когда не надо работать. Нефть — субстанция, которая усыпляет разум, затуманивает зрение и развращает душу».

Как ни парадоксально, нефть часто действует особенно разрушительно там, где ее добывают. Вместо того чтобы разбогатеть и переехать в город будущего, как семейство Клампетт из комедийного сериала 1960-х годов «Деревенщина из Беверли-Хиллз», жители дельты Нигера становятся только беднее, в то время как на их глазах промышленность, которая им не принадлежит, никак ими не контролируется, даже не приносит почти никакого дохода, все больше отравляет их землю и воду. В дельте, когда-то богатейшей водной экосистеме, вымерла рыба и гибнут посевы. Возмещение, которое получают жители региона, ничтожно. Доходы от продажи нефти, которые не успевают разворовать, идут напрямую в казну, потому что процесс контролируют власти в столице. Племена, населяющие дельту, лишены инструментов влияния на национальную политику.

В 1966 году армейский офицер Исаак Боро, уроженец дельты, вместе с несколькими сторонниками создает движение «Добровольческие отряды дельты Нигера» и провозглашает отделение дельты от республики. Армия подавила восстание Боро за 12 дней, нагрянув на катерах, предоставленных компанией Shell. Накопившиеся противоречия — связанные не только c нефтью — привели к масштабной гражданской войне, унесшей жизни почти 2 млн человек. В 1990-х заявило о себе новое поколение гражданских активистов во главе с харизматичным Кеном Саро-Вивой из племени огони, населяющего район, где впервые была обнаружена нефть. Его представители стали первыми ее жертвами. Саро-Вива организовал мирную кампанию народного протеста против Shell и военного режима, которые на тот момент действовали сообща. В 1994 году, накануне объявления на его мятежной родине военного положения, Саро-Вива предсказывал: «Ну вот, начинается. Они хотят арестовать нас и казнить. И все ради Shell». Вскоре по приказу военного диктатора генерала Сани Абачи Саро-Вива был арестован и после показательного суда повешен. Расследование, проведенное через несколько лет после смерти Абачи, показало, что диктатор присвоил $4 млрд государственных средств.

Жестокость порождает новую жестокость, и продолжением этой истории стало восстание Асари. Военное противостояние приняло затяжной характер, из года в год унося жизни тысяч повстанцев и мирных жителей, со своеобразным постмодернистским отпечатком, потому что против военных вертолетов выходили люди с амулетами, останавливающими пули (во всяком случае они в это верили). Для 30 млн злополучных жителей дельты — население всей Нигерии составляет порядка 150 млн человек — жизнь превратилась в адское видение, отчасти напоминающее «Безумного Макса», отчасти «Водный мир», а отчасти, учитывая число подростков в рядах повстанцев, «Повелителя мух».

Асари ведет войну с альянсом иностранных компаний, добывающих нефть в дельте (большая часть приходится на Shell), и с федеральными властями, нанявшими их и обеспечивающими их безопасность. Против этого же альянса воевали Саро-Вива и Исаак Боро. Для них государство и компании — соучастники длящегося не первое десятилетие и приобретшего общенациональный размах преступления. Правда, бойцы Асари тоже получают деньги от нефтяных компаний — в виде выкупа за захваченных в заложники нефтяников или платы за охрану буровых вышек от… их собственных нападений. Снова замкнутый круг насилия.

«Нефтяные компании сотрудничают с оккупационной властью, которая не имеет права распоряжаться ресурсами, — говорит Асари. — Пусть собирают манатки и валят отсюда, они слишком долго грабили наш народ, угнетали его и приносили ему страдания. На Аляске и в Сибири тоже много нефти. Пусть качают оттуда!»

Россия

Однажды Владимир Путин приехал на бензоколонку в Челси. Звучит как начало анекдота, но это чистая правда.

Бензоколонка находится на углу 10-й авеню и 24-й улицы Манхэттена, где к ней неизменно выстраивается очередь из желтых нью-йоркских такси. 26 сентября 2003 года этот перекресток запрудила флотилия черных джипов с тонированными стеклами, из которых высыпали агенты спецслужб в черных костюмах. Церемония перерезания ленточки была устроена на только что отремонтированной колонке, среди высокопоставленных гостей можно было заметить сенатора Чарльза Шамера и российского миллиардера Вагита Алекперова, главу компании «Лукойл», купившей у Getty Petroleum сеть из 1300 бензоколонок. Свежевыкрашенная АЗС на пересечении 10-й и 24-й обращала на себя внимание новенькими колонками, на указателях и флажках красовался красно-белый логотип «Лукойла».

О приближении Путина возвестил вой полицейских сирен. Как только президент вышел из лимузина, тут же прилипшие к нему Шамер и Алекперов повели его осматривать закусочную Kripsy Kreme при бензоколонке, где президент отведал калорийный пончик, не вполне соответствующий его мужественному имиджу подтянутого дзюдоиста. Когда группа приблизилась к телерепортерам, сенатор Шамер взял инициативу на себя — в очередной раз напомнив о ходящей в кулуарах сената шутке, что нет ничего опаснее, чем оказаться между Чаком Шамером и микрофоном. Цены на бензин росли, Ближний Восток становился для Америки все большей головной болью, и Шамер всеми силами старался выразить признательность своему новому лучшему другу. «Мы рады приветствовать «Лукойл» здесь, в Нью-Йорке, потому что мы стремимся к конкуренции, — сказал он журналистам. — И чем сильнее будет конкуренция, особенно с ОПЕК, тем лучше для Нью-Йорка и для всей Америки».

Широко улыбаясь, Шамер протягивал руку Путину, даже слегка склоняясь перед ним. Российский президент улыбался без всякой сердечности (это не так просто, как кажется, попробуйте как-нибудь на досуге) и ответил на рукопожатие, ни на йоту не отходя от протокола. Известный своей резкостью, Путин уехал, не сделав ни одного заявления для публики. Его присутствие было уже достаточно красноречивым жестом. Алекперов озвучил подретушированную версию точки зрения Кремля. «Американские потребители получают новый источник энергии, — заявил он. — Источник, расположенный на надежной российской территории».

Возрождение России на заре XXI века — один из наиболее впечатляющих сюжетов современности. После распада Советского Союза в начале 1990-х Россия представляла собой огромный, растянувшийся на 11 часовых поясов черный рынок, на котором можно было купить все что угодно — от содействия министра или убийства, заказанного сотруднику милиции, до килограмма урана. Но затем происходит чудо. Цены на нефть начинают расти, и за несколько лет 10 млн баррелей в день, выкачиваемых в России — она становится вторым в мире производителем нефти после Саудовской Аравии, — позволили поймать новую удачу. Вместо того чтобы деградировать, медленно, но верно превращаясь в государство-банкрота с арсеналом ядерного оружия, Россия вновь расправляет плечи при подобранном Ельциным себе в преемники Владимире Путине. Вот почему Путин, вместо того чтобы робко приезжать в Нью-Йорк с протянутой рукой, выпрашивая финансовую помощь, празднует покупку российской компанией части корпоративной Америки.

Но какой курс при этом выбрало руководство страны? Почти все без исключения местные СМИ, непривычно независимые при Ельцине, были национализированы Путиным. Оппозиция, игнорируемая или очерняемая СМИ и вытесняемая с улиц, потеряла сколько-нибудь заметное влияние. На фоне сворачивания демократии расцвела коррупция, продолжительность жизни сокращается, а спецслужбы прибрали к рукам все руководящие посты не только в правоохранительных, но и в экономических ведомствах.

Через полгода после того, как Путин отведал пончик в Krispy Kreme, я оказался в московской штаб-квартире компании, которой теперь принадлежала открытая в присутствии президента бензоколонка в Челси.

Громадное здание, в котором разместился «Лукойл», доминирует над площадью, скорее пугая, чем радуя глаз. Стеклянные стены непрозрачны, покрыты светоотражающим материалом и копотью, а очертания сооружения, если задержаться на нем взглядом, внушают уныние — башня выглядит зловещим кинжалом, впивающимся в небо. Но внутри, на этаже, где располагаются кабинеты руководства компании, офисы оборудованы с не меньшим шиком, чем в любой нефтяной твердыне Хьюстона.

Вагит Алекперов, президент и крупнейший акционер «Лукойла», явно прошел ту же школу отрицательного обаяния, что и Путин. Его жесткий как лазер взгляд, кажется, способен резать лед. Ежик волос в сочетании с коренастым сложением делает Алекперова похожим на высокооплачиваемого головореза. Его речь то и дело срывается в едва различимое бормотание, как будто это не его задача говорить внятно, а твоя — тщательно внимать. Большинство собеседников предпочитают прислушиваться, потому что его компания распоряжается большими запасами нефти, чем Exxon, а работает в ней 150 000 человек. Личное состояние Алекперова исчисляется миллиардами долларов, и расторопность, с какой подчиненные выполняют его распоряжения, наводит на мысли о королевском дворе, в котором правит страх.

Мир большой нефти известен жесткими личностями. Техасские бурильщики, которые искали нефть наугад, были суровыми парнями под стать прериям и гордились этим. Но по сравнению с Алекперовым они выглядят просто маменькиными сынками. В начале карьеры в 1970-х Алекперов жил на буровых платформах в Каспийском море, где выбросы нефти и пожары считались чуть ли не дежурными происшествиями. Однажды взрывом его выбросило с платформы в воду; ему пришлось выплывать в штормовом море. В конце 1970-х его занесло в Сибирь, где, согласно легенде, при разрыве на трубопроводе ремонтная бригада отказалась приближаться к трубе, опасаясь взрыва. И тогда Алекперов уселся верхом на трубу, чтобы вселить уверенность в испуганных рабочих. Такого же смелого и решительного подхода глава «Лукойла» придерживается и в корпоративной этике. Когда застопорились переговоры о допуске «Лукойла» к казахскому месторождению Тенгиз, Алекперов подарил президенту Казахстана личный самолет за $19 млн. На вопрос журналиста об условиях, на которых договорились стороны, Алекперов ответил: «Задаром ничего не бывает». «Лукойл» получил значительную долю участия в казахском проекте.

Поскольку нефть и политика в России теснейшим образом связаны друг с другом, даже такой магнат, как Алекперов, подотчетен верховной власти. Я понял это сразу же, как только вошел в его кабинет.

Покои Алекперова, из которых открывается роскошный вид на Москву, обставлены в строгом германо-скандинавском стиле, пол и стены обшиты полированными панелями светлого дерева, а диваны и кресла обиты красной кожей. На одной из стен располагается большая рельефная карта мира, светящиеся точки на ней обозначают места, куда инвестирует «Лукойл». На стене красуется нарядный резной двуглавый орел, российский герб. Из-за карты мира и официальной символики кабинет напоминает скорее рабочее место военачальника или политика, и это впечатление только усиливается единственной фотографией, стоящей на столе у Алекперова: на цветном снимке не жена или сын, на нем Владимир Путин.

Если двуглавого орла заменить на серп и молот, а фото Путина — на портрет Брежнева, мне легко было представить себя снова в СССР. Вывеска изменилась, но принципы очень напоминают прежние. Алекперов понимает, что в России, как и в Советском Союзе, центром экономической и политической власти остается Кремль. Желания Кремля не обсуждаются, а исполняются.

«Я нахожусь в тесном контакте с политиками, но в политике иные способы взаимодействия, — говорит мне глава «Лукойла», тщательно подбирая слова. — У меня нет личных амбиций. У меня только одна политическая задача: помогать моей стране и моей компании». На вопрос о том, регулярно ли он видится с Путиным, Алекперов утвердительно кивает. И неожиданно взволнованным голосом добавляет: «Я отношусь к нему с огромным уважением».

Как отметили эксперты по России Майкл Макфол и Кэтрин Стоунер-Вайс, российская экономика между 1999-м и 2006 годом по темпам роста, столь впечатляющим, если смотреть на них вне контекста, оказалась лишь на девятом месте среди 15 постсоветских государств. После распада Советского Союза его государства-наследники отправились в свободное экономическое падение, остановить которое удалось, лишь начав срочные реформы, к которым все они незамедлительно приступили.

«Путин появился на политической сцене в очень подходящий для этого момент российского экономического цикла, и ему все больше и больше везло, поскольку цены на нефть по всему миру росли», — пишут Макфол и Стоунер-Вайс. Они отмечают, что положение с коррупцией и здравоохранением при Путине ухудшилось. Судьба России вновь оказалась в жесткой зависимости от такого ненадежного источника средств, как сырьевой сектор экономики, оказываясь, как и в советскую эпоху, в ловушке. «Усиление институтов, отвечающих за ответственность власти перед обществом — реальных оппозиционных партий, по-настоящему независимых СМИ, свободной от контроля Кремля судебной системы, — поможет обуздать коррупцию и обеспечить права собственности, а тем самым будет способствовать увеличению инвестиций и экономическому росту», — пишут эксперты. Когда, вскоре после этих предостережений цены на нефть опустились ниже $100 за баррель, российский фондовый рынок рухнул, а с ним — и курс рубля, и недавно столь обширные резервные накопления правительства вместе с резервами других государственных фондов стремительно истощались, уходя на поддержание падающей экономики. На российских супербогачей обрушился холодный душ, и Москва вновь пропустила Нью-Йорк вперед по количеству миллиардеров. Даже популярность Путина начала снижаться.

Наблюдая, как Россия переживает падение цен и сокращение доходов от продажи нефти, Макфол и Стоунер-Вайс опасаются повторения ангольского сценария, когда у власти оказываются силовики, заботящиеся больше о контроле над нефтяными деньгами, чем об управлении страной.