Досада и разочарование — так можно описать отношение профессора географического факультета МГУ Натальи Зубаревич к попыткам правительства противостоять кризису. «На помощь ГАЗу и АвтоВАЗу государство потратило больше, чем на выплаты по безработице по всей стране!» — восклицает она. Но существует ли другой способ предотвратить социальный взрыв в Тольятти? Гораздо дешевле и эффективнее было бы, по мнению Зубаревич, привести в порядок дорогу, соединяющую автоград с Самарой, пустить между ними скоростную электричку. В агломерации, состоящей из Тольятти, Самары и Новокуйбышевска с населением более 2 млн человек, работы хватит на всех, что бы ни случилось с крупнейшим автозаводом России.
«Спросите у Зубаревич», — можно часто услышать от эксперта, который затрудняется ответить на заковыристый вопрос о делах в глубинке. Владимир Федорин последовал этому совету и поговорил с самым авторитетным регионалистом России.
Как повлиял кризис на политику федерального центра в отношении регионов? Например, на политику выравнивания бюджетной обеспеченности?
В чистом виде эта политика прекратила существование примерно с 2005 года. Но не потому, что наверху прочитали какие-то фундаментальные исследования, а по причине неэффективности всех попыток. Власти поняли, что размазывать деньги ровным слоем по столу бессмысленно. Плюс подскочила цена на нефть, и в стране проснулись инстинкты могучих проектов.
Об их эффективности и окупаемости никто не думал, стремились доказать всему миру, какие мы крутые. Достали пыльные папочки, разработки 1930-х годов, 1970-х. Проект железной дороги от Салехарда до Норильска — это, например, сталинская папочка. А тоннель от Чукотки до Аляски… Если кто не знает географии, там и железной дороги нет. Вокруг этих гигантских проектов произошла удивительная интеграция разных групп интересов: большие компании, губернаторы, госкорпорации сбивались в кучки и лоббировали свой проект. Распил государственных денег становился большим совместным спортом.
Кризис все это остановил. Из всех мегапроектов, влияющих на региональное развитие, осталось три: Олимпиада в Сочи, саммит АТЭС во Владивостоке и труба «Транснефти» на восток.
Главный минус кризиса в том, что сильнее всего просели поджарые, спортивные регионы, больше остальной России готовые к внутренней модернизации.
О каких регионах идет речь?
Порядка 12–15 регионов являются лидерами второго уровня, с показателями экономического развития выше среднего. Практически все они ориентированы на экспорт либо сырья, либо продукции первичной переработки. Это Самара, Пермь, Красноярск, Екатеринбург, в каком-то смысле Липецк. Подтягивались приграничные регионы, не экспортные, но транзитные — Краснодарский край, Ленинградская область. В них уже были деньги на развитие и четкое понимание того, что рассчитывать надо в основном на свои силы.
Может ли выкристаллизоваться вокруг них политическая сила, лоббирующая модернизацию на федеральном уровне?
Для этого должен существовать какой-то клуб губернаторов, в котором ведется обмен мнениями, есть экспертные группы, способные вербальное недовольство превратить в какой-то текст. У нас такие клубы запрещены конструкцией политического режима. Снизу должны поступать не инициативы, а ответы на запросы и рапорты о достигнутых успехах.
Мы прошли все кризисы 1990-х по очень простой модели: их издержки раскладывались на все население. Недавно Татьяна Малеева и мои коллеги обсчитали начало этого года — конец прошлого: ровно та же модель. Мы прихлопнули всех. Если вы работаете в таком формате, значит вы прихлопываете и точки роста.
В следующем году центр перечислит регионам на 20% меньше средств, чем в этом. И это при 12-процентной инфляции. Ситуация в регионах будет критической. Практически нигде не индексируются денежные выплаты социально незащищенным группам, зарплаты бюджетников. Идет медленное затягивание поясов. Это не обвал 1992 года. Но то, как мы проходим через кризис, делает неизбежной деградацию человеческого капитала в России до уровня, при котором уже невозможна будет нормальная модернизация. Ее просто некому будет проводить.
Возможна ли конкуренция между регионами по качеству институтов?
Посмотрите, на что обращал внимание крупный западный автопром, когда приходил в Россию. Учитывалось не качество региональных институтов, а удобство местоположения, поэтому были выбраны Санкт-Петербург и Калуга. В Питере есть порт, дали дешевую площадку с близкой инфраструктурой. У Калуги конкуренты были — Нижний Новгород и Ярославская область. В итоге возобладали два фактора: на Калугу идет наименее загруженная трасса, и она ближе всех к Москве. Налицо абсолютный приоритет географического положения. Но это была «охота на слонов». А настоящая конкуренция — это изменение институтов, при котором будет развиваться любой бизнес.
Это пытались сделать пермяки, сократив всем компаниям, работающим у них, ставку налога на прибыль на четыре процентных пункта. Но у них не очень получилось, потому что регион территориально не очень удобно расположенный, достаточно северный.
Что такое институт в России? Сегодня губернатор — Иван Иванович, который все обещает, а послезавтра — Сидор Сидорович, и вы не знаете, как изменится отношение к вам. Сегодня вам сказали: «Все дадим», а послезавтра скажут: «Будьте любезны! Сегодня День города, оплатите подарочные наборы пенсионерам». Бизнес выбирает то, что не поменяется никогда. Зона вывоза, которая на 500 км ближе к портам, — это просчитываемое, понятное преимущество.
Примерно год назад вы говорили о российских городах, которые первыми начнут выходить из кризиса. Вы по-прежнему верите в то, что можно указать на карте регионы, которые станут «точками роста»?
Россия — страна с очень плохими институтами, с падающим человеческим капиталом, инфраструктурно и агломерационно недоразвитая. Мы не можем равномерно развивать 17 млн квадратных километров.
Ключ к развитию гигантской страны — развитие ее городов и транспортных коридоров между ними. К сожалению, нет политической готовности понять, что современная экономика — это экономика городов, экономика роста человеческого капитала. Он растет, только когда ему вольно, потому что города — очень живые организмы. Города не только продуцируют инновации, они еще и меняют институциональную среду. Вокруг них в пригородах начинает формироваться живая сельская территория.
Городов у нас слишком мало — от силы 1080, но в них концентрируется тот человеческий капитал, который мы еще не успели пропить. Городское развитие означает свободу муниципалитетов, запрет на изъятие из городов такого объема средств, который изымается сейчас. Власть этого не понимает по одной простой причине: вольность городов означает вольность общества.
А как вы тогда объясните парадокс Москвы — самого богатого человеческим капиталом города России с самым устойчивым авторитарным режимом? Напрашивается аналогия с Сингапуром, но она, согласитесь, хромает.
Любая большая агломерация имеет внутренний фактор развития — это снижение издержек, концентрация квалифицированного человеческого капитала. Это самодвигающийся механизм. В чем специфика благополучия Москвы? Она развивается не только за счет агломерационного эффекта, она стягивает финансовые ресурсы всей страны. Посмотрите на долю налога на прибыль в доходах Москвы: в 2007 году — 66%, в 2008-м и в этом году — около 50%. Город, в котором ресурсы развития формируются крупным бизнесом федерального масштаба, напрочь не зависит от своего населения, так как у него другой источник дохода. Бюрократия не живет для массового бизнеса, не живет для горожан. Она живет для себя, потому что есть электроэнергетики, есть «Газпром», «Лукойл», «Роснефть» и далее по списку. А если в городе ненормально отстроен экономический механизм, то странно было бы ждать модернизационных трансформаций политического механизма.
В Сингапуре не было таких источников экономического роста, как в Москве. Город развивался естественно, как агломерация на пересечении экономических потоков, создающая и использующая свои инфраструктурные преимущества. Когда экономика растет естественным образом, бюрократия скорее выруливает на правильные решения. Ведь ее доходы, в том числе персональные, зависят от продолжения естественного роста. А у нас нефтяные деньги перелетают в строительный бизнес — вот и весь механизм.
Москва устроена как аналог средневекового города, где все решают несколько крупных цехов. Эта машинка, к сожалению, может работать довольно долго. Во-первых, потому что отлажен механизм согласования интересов — существует хоть и неустойчивое, но равновесие. Во-вторых, мы страна нефтяных доходов.