Дзержинский и дети: почему в России не получилось декоммунизации
Европейский прецедент
Как известно, страны Восточной Европы в 1990-е годы признали советский период своей истории аномалией, временно нарушившей их нормальное развитие. Во всех из них, хотя и разными темпами, прошла декоммунизация. Например, в Венгрии при Викторе Орбане, которого в России многие считают чуть ли не союзником, темпы декоммунизации резко ускорились и распространились на неожиданные фигуры. В 2017 году в Будапеште был снесен памятник неортодоксальному марксистскому философу Дьердю Лукачу, установленный незадолго до крушения социализма. Для философов Лукач — один из виднейших левых мыслителей ХХ века. Для венгерских антикоммунистов — красный комиссар, приказавший в 1919 году расстрелять несколько солдат из бежавшего с позиций батальона.
Памятник левоцентристскому политику графу Михаю Каройи, которого правые сравнивают с Александром Керенским и обвиняют в предательстве национальных интересов, перенесли из Будапешта в провинцию. Яношу Кадару памятник поставить не успели, а то бы снесли и его, несмотря на все достижения гуляш-коммунизма — венгерской модели социализма.
Но в странах Центральной Европы одним из определяющих факторов перемен было отталкивание от Советского Союза, в сферу влияния которого они входили. В России это невозможно — нельзя отталкиваться от самой себя. А все попытки представить советскую часть российской истории как аномалию упираются в один простой вопрос: что делать в таком случае с Великой Отечественной войной, победу в которой большинство россиян считают главным событием XX века для России? Да и с космической программой, которой жители России тоже гордятся.
И в СССР не было альтернативной системы символов, связанных с исторической памятью. Например, польский школьник на уроках истории узнавал, что товарищ Дзержинский — это гордость польского народа. Но, приходя домой, он мог видеть на стене портреты папы Иоанна Павла II или лидера довоенной Польши Юзефа Пилсудского, а родители могли рассказывать ему о своих исторических представлениях, противоположных школьным. В СССР же трудно представить себе школьника, который дома видел бы каждый день портреты Николая II и Столыпина, равно как и Сахарова с Солженицыным. А родители стремились как можно меньше говорить о подобных вопросах.
Зато свобода слова сняла многие табу, существовавшие в брежневское время, когда партийные функционеры еще помнили, как сталинские спецслужбисты в любой момент могли сломать им жизнь. Свобода слова привела не только к публикации стихов Гумилева и романов Солженицына, но и со временем к фактической общественной реабилитации Берии как главы атомного проекта. А безымянный требовательный генерал-полковник из «Момента истины» Владимира Богомолова обрел фамилию Абакумов — тот самый министр госбезопасности из романа «В круге первом». И если вначале стоял вопрос о том, можно ли отделить Сталина от Победы (выяснилось, что не получается), то затем появились новые — например, можно ли говорить о СМЕРШе без Абакумова? И тоже — не выходит.
Железный Феликс
Что же до Дзержинского, то в советское время его образ не только не табуировался, но пропагандировался. В сталинские годы он был одним из соратников Ленина, чуть ниже по рангу, чем Сталин, — это хорошо видно на картинах тех лет. А после разоблачения культа личности остался ближайшим соратником вместе со Свердловым. Но в его образе появились и новые черты — цивилизованного силовика, якобы говорившего, что «чекист — это три слова, начинающиеся на букву «ч»: честность, чуткость, чистоплотность», спасавшего беспризорников гуманиста (откуда появились эти беспризорники, тактично умалчивалось) и заботливого покровителя полезных для советской власти буржуазных спецов, как в фильме «Крах операции «Террор», поставленного по сценарию Юлиана Семенова. Фактически Дзержинский стал «антиБерией», демонстрировавшим идеальный образец советского спецслужбиста, который противостоял «нарушителям социалистической законности».
И здесь есть важный момент. Существует точка зрения, что в этот образ Дзержинского, как и в другие сюжеты советской пропаганды, мало кто верил. Это не так — пропаганда была весьма эффективной. И даже если пустые прилавки второй половины 1980-х годов дискредитировали советский коммунизм, то быстрому реваншу СССР в умах и сердцах людей способствовали не только фрустрация от распада Союза, но и припоминание аргументов, заимствованных из советской пропаганды, часто непроизвольное. Люди нередко воспроизводили привычные с детства и юности формулировки, не задумываясь об их достоверности, — и Дзержинский выглядел в них другом детей, а не инициатором красного террора.
Если же говорить конкретно о разведке, то в 1996 году начался выпуск шеститомника «История российской внешней разведки» под редакцией Евгения Примакова. Тогда поиск дореволюционных традиций в разных ведомствах достиг, кажется, максимума, и авторы были мотивированы к поиску дореволюционных сюжетов. В результате истории разведки от древнейших времен до Александра Керенского был посвящен только первый том, причем не самый объемный. Сотрудники СВР честно собрали целый ряд интересных историй, посвященных разведывательной деятельности графа Петра Толстого, графа Александра Чернышева, генерала Николая Батюшина и других российских государственных деятелей.
Все остальные пять томов были посвящены Дзержинскому и его последователям, для которых основатель ВЧК был бесспорным героем. Тут и масштабные операции против эмиграции, запущенные под руководством Дзержинского (наиболее крупная из них, операция «Трест», рухнула уже после его смерти), и «кембриджская пятерка», и атомный шпионаж, и огромная сеть нелегалов, и многое другое. Причем главные персонажи антиэмигрантских операций, такие как руководители советской разведки Артур Артузов и Сергей Пузицкий, были расстреляны при Сталине; так что их образы честных чекистов активно пропагандировались в советское время не только для прославления органов, но и, подобно их шефу Дзержинскому, как альтернатива бериевцам.
На фоне масштабных результатов деятельности советской разведки главные успехи царских спецслужб, такие как вербовка Чернышевым сотрудника французского военного министерства или работа Батюшина в качестве куратора русского агента — австрийского полковника Редля, выглядели менее эффектными. Тем более что создать образ идеального имперского разведчика на реальном материале не получалось. Чернышев в конце своей долгой карьеры был одним из главных виновников поражения России в Крымской войне, а Батюшин был одержим шпиономанией в Первую мировую.
Ради экзотики можно сказать, что православные активисты полтора десятилетия назад пытались найти разведчикам святого покровителя, но ничего из этого не вышло — больно разные это сферы деятельности.
Эклектичные скрепы
В результате другого ведомственного главного героя у разведки и контрразведки нет. Конечно, Борис Ельцин в 1991 году мог бы сокрушить не только СССР, но и советские исторические представления о должном, и советские же силовые институты, исходя из точки зрения Солженицына о преступности советского режима, зафиксированной и в «Архипелаге ГУЛАГ», и в «Круге первом». Но сторонники таких идей не учитывают, что в этом случае он вряд ли удержался бы у власти в условиях углубляющегося кризиса и падения популярности. А так служилые люди в большинстве своем не перешли на сторону Верховного Совета в октябре 1993-го. И не оказались на улице, как иракские силовики после свержения Саддама, а занимались своими делами — кто в Абхазии, кто в Приднестровье, а кто и в дальнем зарубежье.
Теперь же современное российское государственничество пытается механически соединить разные традиции на основе принципов защиты порядка и суверенитета и жесткости в отношении всех, кто кажется угрозой для этих принципов. Условно говоря, если бы Батюшин допрашивал Дзержинского при царе, то прав был бы Батюшин как государственник и патриот. А если Дзержинский Батюшина при советской власти, то прав был бы уже он, так как большевики, придя к власти, стали строить свое, хотя и социалистическое, но отечество.
Так что теперь получается государственническая эклектика. У Дома правительства стоит памятник Столыпину. У Петербургского университета вместо выдержанной в античной традиции скульптуры «Крылатого гения» собираются установить памятник министру времен Николая I графу Уварову, который как государственный деятель исходил из того, что государству нужны не воспитанные на античной литературе интеллигенты, а квалифицированные лояльные исполнители. Министерство обороны настоятельно рекомендует Русской православной церкви канонизировать генералиссимуса Суворова, чего церковь с традиционными критериями святости стремилась избежать много лет. А разведчики устанавливают в Ясеневе «Железного Феликса» — церковь этим тоже вряд ли довольна, но вмешиваться не будет, так как тоже тесно связана с государством. Она отбилась от изображения Сталина в главном военном соборе — но это все же ее сакральная территория. А здесь территория светская.
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора