Первое столетие доктора Киссинджера: о чем говорит карьера главного дипломата XX века
18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КОЛЕСНИКОВЫМ АНДРЕЕМ ВЛАДИМИРОВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КОЛЕСНИКОВА АНДРЕЯ ВЛАДИМИРОВИЧА
В былые времена, когда еще книжные заказы Amazon быстро и беспрепятственно приходили в Россию, я получил гигантскую квадратную коробку. И хотя заказ был немаленький — мемуары Генри Киссинджера и его биография пера Уолтера Айзексона, — масштаб бедствия меня совершенно потряс. Каждый из трех томов воспоминаний о работе в Белом доме был гигантского размера и в силу невероятной толщины представлял собой, как и коробка, почти квадрат. Киссинджер прожил такую длинную жизнь, что она уже сдана в архив, причем в буквальном смысле, а он все еще продолжает быть игроком: к его комментариям прислушиваются, по их поводу негодуют, ими восхищаются. В личном архиве Киссинджера, хранящемся в Йельском университете, по свидетельству другого его биографа (но выбранного на эту роль самим героем), Найала Фергюсона, более 100 коробок. Архив, относящийся непосредственно к работе в американской администрации, находится в библиотеке Конгресса.
Киссинджер — это легенда, это ненавидимый или воздвигающийся на пьедестал образ манипулятора или лучшего дипломата и закулисного политика XX века. Киссинджер — это история. Причем есть возможность — благодаря этим самым архивам — изучать ее объективно. А его мемуары, как, впрочем, и многочисленные книги, настолько подробны, что даже при предвзятом отношении к автору есть возможность всерьез разобраться в том или ином историческом эпизоде. Киссинджер работал в администрациях Ричарда Никсона и Джеральда Форда восемь лет, можно сказать — всего восемь, но его достижения (разрядка и мир во Вьетнаме), стиль (способность быть циничным в достижении цели и талант разговаривать с диктаторами, не стирая с лица всепонимающую улыбку), влияние на понимание международных отношений (в том числе через книги) превратили Хайнца Альфреда Киссингера, еврейского уроженца города Фюрта, в один из символов, причем символов живых, дипломатии XX века.
Удачливый неудачник
Киссинджеру, разумеется, повезло, что в 1938 году его, подростка, вывезли из нацистской Германии в Америку, но его бабушка и еще множество родственников погибли в Холокосте. Освобождение концлагеря Ганновер-Алем, в котором участвовал уже гражданин США Киссинджер, стало для него едва ли не важнейшим событием жизни, а то, что он там увидел, — травмой. Тем не менее, став политиком, он меньше всего обращал внимание на гуманитарную и правозащитную стороны мировых проблем, оставаясь к ним морально глухим. Что было, впрочем, не совсем так. Основав Гарвардский международный семинар и будучи с конца 1950-х регулярным участником Бильдербергских встреч, консультируя чиновников и политиков, он не призывался на государственную службу: это президент США Дуайт Эйзенхауэр, услышав о возможности нанять Киссинджера в администрацию, изумленно воскликнул: «Он же профессор!» Как же можно нанимать профессора в систему, где нужно не философствовать, а принимать политические решения?
Удивительным образом он понравился Никсону, слывшему антисемитом, но, вероятно, разглядевшему в гарвардском докторе Киссинджере идеального «еврея при губернаторе», незаменимого consiglieri. Так началась карьера самого влиятельного советника президента США по национальной безопасности (сравнимого по степени резонансности свой деятельности лишь со Збигневом Бжезинским), а затем госсекретаря.
Генри Киссинджер стал селебрити, чему способствовал в том числе его статус разведенного отца с многочисленными связями с женщинами. И чем тщательнее они скрывались, как скрывалась им многолетняя связь с Нэнси Магинесс, ставшей потом его второй женой, тем в большей степени распалялся интерес прессы к его личной жизни. А Киссинджер в принципе любил секретность, в том числе секретные поездки и миссии, включая переговоры в Париже с вьетнамцами, которые в результате привели к миру. И разговоры с Брежневым, которые облегчили дорогу СССР и США к детанту (ослабление напряженности в международных отношениях. — Forbes). Его пикировки с Голдой Меир (премьер-министр Израиля c 1969 по 1974 год. — Forbes) могли напомнить разговор матери и сына и вполне войти в качестве диалогов в какой-нибудь фильм Вуди Аллена. Однажды, расцеловавшись с советником по нацбезопасности, Голда Меир положила его на обе лопатки: «А я думала, вы целуетесь только с Ясиром Арафатом (председатель Организации освобождения Палестины с 1969 по 2004 год. — Forbes)». Она учила Киссинджера жизни своими монологами, за что он прозвал ее «невозможной женщиной». Словом, в этом было много человеческого…
Он был фантастически успешным человеком. И, собственно, остается таким, иначе бы к его столетию не состоялось восьмичасовое интервью с ним Зэнни Беддаз, главного редактора The Economist. Однако при всем этом его, лауреата Нобелевской премии мира 1973 года, можно было бы назвать неудачником. Разрядка, детище его фантастической переговорной активности, в результате провалилась, символическим образом завершившись гибельным для советского режима вторжением в Афганистан в 1979 году. Попытки построить прочный фундамент российско-американских отношений, в которых он участвовал в качестве пожилого мудреца, очень ценя саму возможность встреч с Путиным, закончились украинским конфликтом. И все, что всемирный гуру мог сказать по этому поводу, в последние дни выглядит как обычная констатация: стремление принять Украину в НАТО было ошибкой, но теперь деваться некуда, избранная Западом стратегия безальтернативна — примерно к этому сводятся его рассуждения сейчас. Самая большая озабоченность Киссинджера сегодня — возможность военного конфликта США и Китая и чрезмерное могущество искусственного интеллекта.
Мировой беспорядок
Киссинджер был всегда внимателен к деталям, которые могли повлиять на отношения — ситуативные и долгосрочные — с важными для него людьми. У польского писателя Яна Юзефа Щепаньского, участвовавшего в 1958 году в Гарвардском международном семинаре и регулярных еженедельных семинарах Киссинджера, завершавшихся по субботам обедами с почетными гостями, есть рассказ «Ланч в Гарварде». Он о почти болезненной щепетильности нашего героя. Однажды Щепаньский потерял в ворохе бумаг приглашение на субботний ланч, точнее, считал, что потерял. О чем и сообщил Киссинджеру: «Это известие сильно его взволновало. Высоко подняв брови над толстыми стеклами очков, он спросил:
«Как это — пропало?» «Ветер смахнул со стола, я искал, но безуспешно». К моему удивлению, он развернулся и быстро зашагал к своему кабинету. Днем мне вручили новое приглашение. На этот раз я внимательно его изучил. Мне предстояло сидеть по правую руку от госпожи Рузвельт».
Спустя пару дней после ланча Щепаньский нашел в бумагах старое приглашение. Согласно приложенной схеме, писатель должен был сидеть вовсе не рядом с гостьей, а совсем далеко от вдовы президента США: «И тут я понял, почему разволновался Киссинджер. Он мне не поверил. Логика дипломата подсказала ему, что я был оскорблен, получив недостаточно почетное место».
Это внимание Киссинджера к деталям, помимо его опыта и профессорских знаний, определяло и его осторожные представления об устойчивости мирового порядка. Три десятка лет тому назад вышел его фундаментальный труд «Дипломатия». На волне посткоммунистической эйфории он выражал некоторые сомнения по поводу успеха в строительстве мирового порядка, которым заняты «государственные деятели, представляющие совершенно разные культуры». А спустя еще два десятка лет в книге «Мировой порядок» писал, что результатом окончания холодной войны стали «не просто многополярность власти, но и мир усиливающихся противоречий». И совершенно неочевидно, что они автоматически приведут к балансу и сотрудничеству или «вообще к какому-либо порядку». Что, в сущности, и произошло.
Моральные обязательства
Ориана Фаллачи, знаменитая итальянская журналистка, бравшая интервью у Киссинджера, назвала его «холодным угрем» — такое впечатление на нее произвела бесстрастность бывшего госсекретаря. Ничего личного — только непроницаемое в своей ироничности лицо. Сам Киссинджер даже в своих масштабных политических мемуарах «Годы в Белом доме», последний том которых готовился уже в 1990-е годы (а первый увидел свет в 1979-м), если где и говорил о личном, то скорее в присущих ему иронических тонах — особенно ему удались эпизоды описания манер и поведения Брежнева, и в частности охоты на кабанов в Завидово. Тогда он заметил Леониду Ильичу, что при его, Киссинджера, меткости кабан скорее умрет от инфаркта, чем от пули. Однако третий том посвящен памяти матери, умершей в возрасте 97 лет, а заканчивается он несколько недоуменными рассуждениями об упреках как раз в этой самой холодности и пристрастии к «порядку», а не «справедливости». И это пристрастие, сдержанно-обидчиво писал бывший госсекретарь, критики объясняли детством, проведенным в нацистской Германии. И это они о еврейской семье! Между тем, продолжал он, его практические и этические представления формировались семьей, родителями. Мемуары заканчиваются полностью приведенным в них прощальным письмом отца 1946 года — прощальным, потому что он ложился на тяжелую операцию и не был уверен, что переживет ее: «Ваш дедушка Фальк, прекрасный и достойный человек, всегда говорил: «Человек должен выполнять свои моральные обязательства». Эти простые слова должны стать принципом вашей жизни. Всегда выполняйте свои обязательства прежде всего по отношению к вашей матери, вашим родственникам, еврейскому сообществу, этой великой стране, к самим себе». Киссинджер отмечал, что процитировал это письмо для того, чтобы объяснить свою благодарность за то, что он имел возможность служить стране, которая дала убежище его семье. И в самом деле — это многое объясняет.
Книга Фергюсона о Киссинджере называется на первый взгляд парадоксально — «Идеалист». При всем прагматизме этого «холодного угря»? Да, поскольку цели идеалистические — установление порядка, который позволил бы избежать войн. В «Дипломатии» Киссинджер писал о достоинствах Вестфальской системы, приспособленной к тому, чтобы страны соблюдали по отношению друг к другу определенные процедуры. Но недостатком ее, по Киссинджеру, было отсутствие идеалистической цели.
Чтобы быть прагматиком, нужно, оказывается, быть идеалистом. И наоборот. Возможно, это главный урок столетия, пережитого Киссинджером. Первого его столетия.
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора