Британские традиции: как Борис Джонсон подтвердил миф о враждебных англосаксах
Подозрительные союзники
Можно привести много цитат россиян, в разные времена либо критиковавших Великобританию, либо констатировавших факт непростого восприятия этой страны в России. Приведу лишь одну, как представляется, важную для современной ситуации. Бывший командующий Белой армией генерал Антон Деникин, советуя в 1946 году президенту США Гарри Трумэну, как победить СССР в начинавшейся холодной войне, обращал внимание на то, что «Россия всегда испытывала определенное недоверие к русской политике западных держав, особенно Англии» и «в настоящее время это недоверие раздувается интенсивной большевистской пропагандой, что находит отклик не только в пробольшевистских, но и в антибольшевистских русских кругах». Деникин, сочувствовавший западным демократиям, писал свой текст вскоре после Фултонской речи Уинстона Черчилля и учитывал мнение немалой части своих коллег по эмиграции — весьма критичное в отношении британской политики.
Ситуация выглядит парадоксальной, если учесть, что в главных коалиционных войнах в российской истории (наполеоновские войны, Первая и Вторая мировые) Великобритания выступала в качестве союзника России. А единственные крупные сражения, в которых русские и британцы стреляли друг в друга, были только в период Крымской войны. Можно, конечно, вспомнить и гражданскую войну, но там было не вполне ясно, кто легитимнее — Ленин или Колчак, а роль британских экспедиционных сил была незначительной. Причем если красные считали, что британцы слишком активно вмешиваются во внутрироссийские дела, то белые, наоборот, полагали, что Лондон их бросил, как только стало ясно, что они проигрывают.
Впрочем, участия на разных сторонах в коалиционных войнах и непрямых противостояний было существенно больше. Британия была союзницей Швеции в Северной войне и Пруссии — в Семилетней, а «Большая игра» — конкуренция между Российской и Британской империями в Азии — оказала огромное влияние на международные отношения XIX века.
Коварство дипломатии
Но объяснить российскую англофобию только формальными аргументами, связанными с военной историей, было бы явно недостаточно. Есть еще целый ряд причин. В частности, отчужденность двух обществ — на российскую культуру с XVIII века прежде всего влиял фактор галломании, русские дворяне говорили (или пытались говорить) на французском языке, строители Петергофа брали за образец Версаль, а в учебниках, начиная с гимназических времен, Жанне д’Арк сочувствовали больше, чем Генриху V. Есть ментальная проблема: англичанин в России воспринимается как чопорный интроверт (вспомним знаменитый анекдот «Темза, сэр» или образ Бэрримора в «Собаке Баскервилей») — в отличие от экстравертного галла, способного быстро, подобно грибоедовскому «французику из Бордо», привлечь к себе внимание и вызвать симпатию.
Есть и проблема историко-политическая. Консерваторы в царской России ориентировались на опыт Пруссии, где революцию давили картечью, а Германию объединяли железом и кровью. Либералов и левых привлекала французская история, в который каждый мог найти любимого героя — от Лафайета до Марата. Британия и для тех, и для других была слишком рассудочно-умеренной, ориентированной на эволюционные реформы и средний путь, который отвергался в России как стране крайностей. Царское правительство раздражало то, что Британия стала убежищем для революционеров, а те, в свою очередь, были разочарованы антиреволюционным настроем скучного для них британского общества, в котором последняя революция случилась в 1688 году (да и то в ее результате один король сменил другого). К англофилам относился преимущественно узкий элитарный слой аристократов, тесно связанных с Британией своими биографиями и семейными узами (Воронцовы, Чичаговы).
Но главная проблема была связана с тем, что Британия из триады «армия, флот, дипломатия» делала ставку на два последних элемента. Британская армия была сравнительно немногочисленной, и компенсировать этот фактор за счет технических нововведений удавалось лишь частично. Добиться всех военно-политических целей с помощью только флота было невозможно. Отсюда и мощная дипломатия, нацеленная на раскол Европы (чтобы в ней не образовалось слишком сильной антибританской коалиции), и строительство империи, когда британцы завоевывали Индию, действуя не только силой, но и подкупом. России было психологически понятнее противостоять армии «двунадесяти языков» Наполеона, чем сложной дипломатии британцев, способной (не без потерь и провалов) привлечь на свою сторону афганских племенных вождей и персидских вельмож. Отсюда и представление о Великобритании как о стране опасной, коварной и двуличной — на контрасте с пушкинским «верным россом».
Современная политика
Что же до современности, то у россиян к Британии накопилась масса претензий, причем нередко взаимоисключающих. Так, поклонники Николая II недовольны тем, чем британцы отказались предоставить убежище свергнутому русскому монарху, необоснованно подозревая его в германофильстве. А приверженцы СССР вспоминают про антисоветскую интервенцию и подозревают Британию в стремлении захватить бакинскую нефть. Одни обвиняют англичан в затягивании открытия Второго фронта во время Второй мировой войны — это распространенное обвинение еще с советских времен. А другие упрекают в выдаче Сталину казачьих коллаборационистов в 1945 году — это уже отзвук исторического ревизионизма 1990-х. Но все эти разнородные инвективы объединены одним — устоявшимся восприятием коварства британской политики.
Союз США и Великобритании на основе англосаксонской идентичности и сейчас преподносится российской официальной пропагандой как главная угроза России, которой до момента полного разрыва с Западом были ближе континентальные игроки — Франция, Германия и Италия, с которыми было легче договариваться на прагматичной основе. И даже сейчас у части российской элиты есть надежды на восстановление привычных комфортных отношений с немцами или французами — но не с британцами. Правда, было время, когда советское общество было увлечено Маргарет Тэтчер, блестяще оппонировавшей группе официальных политических журналистов во время своего визита в Москву в 1987 году. Но сейчас период перестройки предан анафеме — и о нем стараются лишний раз не вспоминать. Разве что для того, чтобы в очередной раз разбередить старые раны.
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора