«Институты — это фетиш», — возмущался полтора года назад первый вице-премьер Игорь Шувалов, обосновывая необходимость создания госкорпорации по развитию Дальнего Востока. И правда, зачем кропотливая работа по созданию институтов, если любую проблему можно решить точечной мерой?
Такой подход опровергается экономической литературой. Сила короля не в численности армии, а в убежденности каждого солдата в том, что все будут подчиняться приказам короля и что лучшая реакция — тоже подчиниться. Эти слова могли бы стать эпиграфом к книге экономиста и историка, профессора Стэнфордского университета Авнера Грейфа «Институты и путь к современной экономике: уроки средневековой торговли». Недавно ее выпустило издательство ВШЭ.
Поведение людей формируется институтами: если образ действий, который диктуется правилами, стал привычным, значит институт сформирован. Но как распространяются правила, как они становятся общепринятыми? Почему в одной стране все убеждены, что надо исполнять закон, а в другой (или в той же несколько лет спустя) и в грош его не ставят?
И почему правила начинают выполнять даже при отсутствии внешнего принуждения?
На эти вопросы Грейф и пытается ответить на примере средневековой торговли. Контракты и инструкции без мотивации их соблюдать ничего не значат. Моральный кодекс строителя коммунизма или правовая норма из закона о полиции, не влияющие на поведение людей, — это не институты. Большинство водителей следуют правилам движения, когда уверены, что так поступают и другие. Только для диктатора правовые нормы институтами не являются: он ставит себя над законом.
Социальные факторы, мотивирующие людей придерживаться институциональных норм, делают их поведение регулярным и предсказуемым. Люди могут заранее знать, какое действие будет наказано, а какое — поощрено. Важнейшее достоинство анализа Грейфа в том, что институты для него не монолитные образования, а сложные конструкции, состоящие из правил, убеждений, мотивов, норм и организаций.
Правила могут вырабатываться и усваиваться индивидуально или распространяться публичной организацией. Первый способ не подходит ко многим ситуациям, в которых есть экстерналии — внешние эффекты, влияющие на других людей. Если каждый водитель автомобиля будет узнавать правила движения опытным путем, это может слишком дорого обойтись пешеходам, другим водителям и ему самому. Помогают организации. Но их власть ограничена. Суды должны существовать до того, как вера в законное наказание начинает мотивировать честное поведение. Сообщество возникает до того, как его санкции и поощрения начинают мотивировать его членов вести себя «правильно».
У средневековых магрибских и генуэзских купцов (Магриб — арабское название земель к западу от Египта) выполнение правил контролировалось сообществом, которое умело наказывать нарушителей.
Средневековая торговля была организована не хуже, чем современные транснациональные корпорации. Торговцы передавали товары агентам, которых лично не знали, давали им платежные поручения. Рубеус де Кампо из Генуи в 1210 году заплатил в Лондоне долг в 100 марок серебром по поручению Вивиана Йордана из Лукки (Тоскана). Такие транзакции не были редкостью. Торговля и благосостояние в средневековой Европе росли без поддержки государства — оно не занималось ни содействием экспорту, ни поддержкой исполнения контрактов.
Магрибские купцы не сопровождали лично каждую партию товара. Они работали через заморских агентов, выполнявших функции таможенных брокеров, логистов (погрузка и разгрузка кораблей), иностранных торговых представителей, мерчандайзеров, менеджеров по закупкам и т. д. В спорных ситуациях на суды надежды не было: купцы не могли вести дела за морем, не могли проверить, не были ли товары украдены и по какой цене агент их продал.
В этих условиях купцы создали большую разветвленную коалицию — аналог саморегулируемой организации (СРО). Она позволяла купцам отслеживать действия агентов. Даже сделки заключались в присутствии других членов СРО (свидетели выполняли роль аудиторов). Если агент смошенничал, он получал кратковременную выгоду, но лишался долговременного выигрыша: никто из купцов его больше не наймет.
В результате агенты были готовы жертвовать даже «честной» краткосрочной выгодой ради сохранения репутации. Один купец в Александрии продал принадлежащий его партнеру перец дешевле собственного. Сделка с чужим товаром не принесла прибыли, но он поделился с партнером своим доходом.
Купеческое саморегулирование помогало справиться и с правителями-варварами.
На расправу с купцами и конфискацию товаров 
бойкотом отвечала вся коалиция. Английский король Эдуард I в 1283 году жаловался на плохой «инвестклимат» в стране: права иностранных торговцев в Англии недостаточно защищены, «многие торговцы боятся везти сюда товар — в ущерб себе и всему королевству». За 40 лет до того англичане избили и покалечили фламандских купцов, отняли у них деньги и украли товары, после чего вся гильдия отказалась возить на остров товары.
Если, прельстившись барышами, отдельные купцы нарушали эмбарго, гильдия их наказывала: штрафы, запрет селиться и столоваться с остальными купцами, запрет размещать свои товары на их кораблях. Таких историй Грейф рассказывает множество, показывая, как убеждения людей становятся регулярными моделями поведения и какие институты повышают эффективность экономики, а какие — нет.
Один из рифов, который должно было обойти общество для успешного развития, — соблазн перераспределения.
В Генуе не было государства, которое могло защитить купцов от внешних угроз и пиратства. Возникла система двух противостоящих кланов. С ростом богатства города политический контроль над ним стал привлекательнее совместного бизнеса. Кланы ввязались в «гонку вооружений» — скупку земель и создание сети патронажа, на которой основаны клановое единство и кровная месть (вспомните «Ромео и Джульетту»). К концу XII века город уже мало занимался экономической деятельностью. Возникла ловушка институционального равновесия, знакомая нам по современной России: существующее положение дел мало кого удовлетворяет, но и перемены многим не выгодны. Наоборот, Венеция за счет модели выборной монархии ввела соперничество кланов в «цивилизованное» русло.
Институты определяют технологические новации. Магрибских купцов объединял институт, основанный на репутации. Чтобы контролировать агентов, купцы записывали условия отдельных сделок. А в Венеции мониторингом агентов занялось государство, и разделение владения фирмой и управления товарными партиями заставило купцов записывать всю цепочку операций. Это привело к открытию «двойной записи» — системы бухучета, фиксирующей каждую транзакцию в активах и пассивах. Сначала ее называли венецианской.
Институты не вечны. Система коллективного контроля — былое преимущество — помешала дальнейшей эволюции магрибской торговли. Купцы уповали на передачу информации в рамках своей всеохватной «социальной сети». Наоборот, генуэзцы отличались большим индивидуализмом, у них не было системы коллективных наказаний. Генуэзцы разработали систему регистрации и исполнения контрактов (до этого договор заключался рукопожатием), кодифицировали право и создали суды. Возникла организация, следящая за исполнением эмбарго; торговцы, нарушившие его, предавались суду. Работая в одной культурной среде, индивидуалистически настроенные генуэзцы выработали прототипы современных форм хозяйствования. А магрибцы остались на месте.
К концу XIII века система коллективной ответственности в Генуе, Венеции, Магрибе и Англии пришла в упадок. Она уже не справлялась с задачей контроля за экономическими агентами из-за роста числа торговцев и мест торговли. Все реже купец знал своего контрагента или хотя бы члена его коалиции. Интересы отдельных купцов чаще не совпадали с интересами всей коалиции. Назрел переход от коллективной юридической ответственности к индивидуальной. Быстрее всего он произошел в Англии — но это другая история.