Хорошо помню, с каким энтузиазмом мои друзья-муниципалы воспринимали создание Минрегиона в 2004 году. Были надежды, что теперь территориальным проблемам будут уделять больше внимания, что у территорий появится свой заступник и покровитель. Надежды не оправдались. Промучившись 10 лет в постоянной кадровой чехарде, в поисках собственного места под солнцем и функционала, Минрегин встретил свой бесславный конец. Вроде бы здесь можно поставить точку — управленческое решение о создании этого ведомства оказалось неудачным и от него в конце концов пришлось отказаться.
Но на самом деле точку ставить рано.
Думаю, ни для кого не секрет, что наша страна отличается достаточно специфической конфигурацией пространства. Причем не только благодаря ее географическому положению и огромным размерам, хотя и это само по себе является серьезным управленческим вызовом. Наше пространство проблемно. Известно, что центрами современного развития являются города, которые, способствуя порождению и распространению инноваций (и технических, и социальных) на окружающую периферию и повышая ее бизнес-привлекательность, трансформируют пространственную структуру. Но у нас недостаточно динамично развивающихся городов, которые могли бы изменять окружающее пространство, создавая современную и комфортную среду обитания. Особенно за Уралом. А в европейской части многие города не столько позитивно влияют на прилегающие к ним территории, сколько выкачивают из них ресурсы, приводя к обезлюживанию не только отдельных сел, но и целых районов. Добавим к этому огромную межрегиональную дифференциацию, концентрацию основных источников доходов в нефтеносных регионах с относительно небольшим населением. Список проблем можно продолжить.
В условиях подобных дисбалансов очевидно, что о пространственном развитии страны надо думать, на него надо оказывать какое-то управленческое воздействие. Необходимо постоянно принимать решения, на что потратить имеющиеся ограниченные ресурсы: строить новый БАМ или улучшать транспортную сеть густонаселенных регионов европейской части страны; вкладываться в первую очередь в крупные города и городские агломерации либо пытаться реанимировать умирающую сельскую местность; делать ставку на динамично развивающиеся регионы-локомотивы (и какие – нефтеносные или урбанизированные?) и мириться с возрастающим неравенством или стремиться привлекать бизнес на отсталые территории.
При решении подобных вопросов нужно оценивать реалистичность альтернативных вариантов, обсуждать экономические и социальные последствия, привлекать международный опыт. Кроме того, необходимо наладить взаимодействие с регионами в данной сфере, обобщать лучшую (и худшую) региональную практику по решению пространственных проблем, распространять и поддерживать удачный опыт, формировать типовые решения. В общем, работы достаточно много. Не очевидно, что для ее осуществления нужно создавать отдельное ведомство — вообще никакой особой заданности управленческой структуры не существует, она формируется под влиянием множества объективных и субъективных факторов. Но подобные управленческие задачи есть и требуют внимания, кто-то ими должен заниматься.
Когда создавался Минрегион, было некоторое подспудное представление о том, что он должен делать нечто подобное. Однако ведомство сразу же продемонстрировало полную неспособность выйти за рамки советской парадигмы пространственного развития. Вместо того, чтобы четко формулировать имеющиеся альтернативы и принимать решения исходя из необходимости повышения эффективности использования ограниченных ресурсов, оно поставило задачу обеспечить развитие всех территорий за счет их правильной специализации и правильного размещения производительных сил. Но, поскольку на дворе все-таки уже не то тысячелетие, из этого подхода ничего не вышло. Столь же печальную судьбу имела вполне современная инициатива поддержки развития городских агломераций.
Агломерации не поделили между собой губернаторы и мэры, на этом все и закончилось.
Но дело не только в том, что Минрегион оказался неспособен сформировать и отстоять стратегическое видение пространственных проблем. По мере формирования вертикали власти и огосударствления экономики сама потребность в подобном стратегическом видении все больше сходила на нет. Вопросы комфортности территорий для жизни и их привлекательности для бизнеса отходили на второй план, на первом месте оказывались гигантские территориальные мегапроекты, способные продемонстрировать величие и мощь государства, его геополитические амбиции. Для меня лично символом подобного рода проектов является Грозный. Современные небоскребы, проспекты. И полупустой, замерший, неживой город.
Здания есть. Жизни нет.
Собственно, в этих условиях вполне логично было бы трансформировать Минрегион в Министерство федеральных мегапроектов (или Министерство проблемных территорий, это зависит от точки зрения). Вместо этого мы получили достаточно сложный конгломерат из трех министерств, трех полпредств и еще в некоторых случаях курирующих вице-премьеров. Громоздкая, неповоротливая структура, плохо приспособленная не только для принятия стратегических решений (об этом речи вообще не идет), но и для распределения бюджетных средств. Откуда появляются подобного рода решения? И здесь опять нельзя не вспомнить советские времена.
В конце 1980-х годов мы, тогда еще совсем молодые ученые, пытались разобраться, как работает плановая система. Одна из выявленных закономерностей состояла в том, что, когда в этой системе возникает проблема, первое, что делается для ее решения — создается новый управленческий орган. Только в дальнейшем почему-то оказывается, что этот новый орган, вместо того чтобы решать проблему, начинает активно лоббировать свои интересы, бороться за функционал с другими ведомствами и вносит еще большую неразбериху в управленческую структуру. Однако при возникновении новой проблемы алгоритм действий оказывается тот же. Похоже, в данном случае проявился тот же управленческий рефлекс. Так что сторонники традиционализма могут не переживать — наше советское управленческое наследие всегда с нами, и из истории мы по-прежнему не извлекаем никаких уроков. Даже в таких мелких вопросах.