Рост национализма в России в ближайшее время – неизбежность. Вопрос в том, какую форму он примет – имперскую или этническую, считает Эдуард Понарин, заведующий Лабораторией сравнительных социальных исследований НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге. Forbes публикует избранные фрагменты его лекции, прочитанной на Зимней дискуссионной школе GAIDPARK – 2016, организованной Фондом Егора Гайдара и Университетом КГИ*.
Популярность националистической идеи в нашей стране объясняется не только событиями последних лет. Ей способствовал ряд закономерностей, которые социологи отмечали еще с 1990-х годов.
Распад традиции
На знаменитой карте ценностей Рональда Инглхарта и Кристиана Вельцеля Россия расположена в верхнем левом квадрате рядом с другими посткоммунистическими странами. Это означает, что в России в целом успешно завершился «первый ценностный переход» – от традиционного религиозного общества к обществу секулярному. На уровне элит этот переход произошел в нашей стране в XVIII веке, а на уровне массового сознания – относительно недавно, в советское время.
В результате перехода побеждает вера в то, что человек способен контролировать свою жизнь и окружающую среду самостоятельно, без помощи высших сил. Тогда религия замещается верой в науку и прогресс, обоснованную представлением о рациональности человеческого познания и развития.
Но последствия этого перехода не всегда позитивны.
В традиционном обществе люди живут в небольших общинах, где все знают друг друга лично и часто родственны друг другу. При разрушении общины люди переезжают в города; традиционные социальные, родственные и соседские связи разрываются, и человек становится более одиноким, продолжая при этом испытывать потребность быть признанным и защищенным коллективом. Отсутствие коллектива ведет к неопределенности социальных норм, определяющих, что такое хорошо и что такое плохо: «Если Бога нет, то все дозволено». В ответ на эту социальную аномию появляются и приобретают популярность массовые идеологии, заполняющие вакуум и подчеркивающие принадлежность человека к большой и сильной группе – передовой нации или передовому классу. Эти учения определяют и новые нормы поведения. Учение Маркса и Ленина из этой серии.
Незавершенный переход
Второй ценностный переход – от ценностей выживания к постматериалистическим ценностям – происходит в развитых странах с 1960-х годов. Вследствие индустриализации и развития экономики возникает поколение людей, уверенных: что бы ни случилось, они не умрут от голода. Это чувство похоже на нашу неосознаваемую убежденность в том, что нам всегда хватит в воздухе кислорода, чтобы спокойно дышать. Поэтому мы не ценим кислород; мы ценим то, чего нам остро не хватает. Уверенность в выживании порождает затухание в человеке традиционной и естественной жадности и подозрительности: их вытесняет большее доверие, открытость и готовность активно вступать в экономические связи и политические объединения.
Второй переход в России не осуществлен.
Хотя в благополучных сегментах населения крупных мегаполисов нашей страны мы можем встретить таких "постматериалистов", но они составляют меньшинство. Более того, за время наблюдений – с 1981 года по настоящий момент – Россия в этом графике сместилась немного в сторону ценностей выживания и даже традиционных ценностей, хотя большая часть остальных стран мира идет в противоположном направлении. Смещение вниз означает рост веры россиян в сверхъестественное.
Помимо традиционной религиозности сюда же относится широкий спектр явлений от заряженной Чумаком воды до предсказаний Ванги и существования НЛО. Однако откат ценностей россиян по горизонтальной оси влево говорит о повышенном недоверии другу друг, социальной аномии и, как следствие, высокой предрасположенности к идеологиям эпохи ранней модернизации. Поскольку с коммунизмом мы экспериментировали и разочаровались недавно (а с либерализмом – совсем недавно), то из всей палитры идеологий остается только консервативная идеология. Ее религиозный вариант в масштабе всей России маловероятен в силу законченности первого ценностного перехода (хотя, например, в Чечне ситуация другая). Поэтому остается только национализм.
Новая надежда
Прогнозы, вытекающие из теории модернизации, в России уже сбываются. Посмотрите на данные опросов элит, полученных социологом Уильямом Циммерманом. Его исследовательская группа с 1993 по 2012 год опрашивала представителей российской элиты. Вопрос, который им был задан: «Считаете ли Вы, что США представляют угрозу для порядка и безопасности России?» Как видно, мнение элиты за прошедшие 15-20 лет резко менялось от изначально проамериканского состояния к антиамериканизму.
Позитивный настрой элиты по отношению к Западу в начале 1990-х объясняется надеждами, которые большинство возлагало на либерализацию режима после падения СССР. Элитные группы верили, что после того, как коммунистическая власть рухнула, мы наконец-то сможем достичь западного уровня жизни и благосостояния. Они верили, что либеральная революция сделает нашу жизнь лучше, и Россия благодаря демократическим и рыночным реформам сможет занять достойное место в ряду цивилизованных стран.
Однако быстрых перемен не случилось. К 1995 году значительная часть элиты осознала, что надежды и чаяния не оправдались. Уровень жизни падал, а Запад не спешил «принимать нас в семью». На графике четко видны два пика антиамериканских, антизападных настроений – это 1999 год и 2008-й. Они отмечены внешнеполитическими шоками для России: первый – Косовский кризис и знаменитый разворот Примакова над Атлантикой, второй – грузино-осетинский конфликт.
Рост антиамериканских настроений приводит к формированию «значимого другого» в лице носителя западной культуры, западных ценностей. Это, в свою очередь, увеличивает шансы развития «имперского национализма» – когда народ считает себя выше других не по этническому признаку, а по факту принадлежности к определенному большому государству – «империи». Еще сильнее растет национализм благодаря явлению, называемому «ресентимент».
Чувство обиды
Фридрих Ницше ввел понятие «ресентимента» для описания взаимоотношений между хозяином и рабом. Изначально раб восхищается своим господином – его умом, красотой, силой, властностью — и мечтает стать таким же, как он. Однако вскоре он осознает: мечта так и останется мечтой. Достичь такого же уровня у раба никогда не получится. И он переосмысляет образ хозяина и взаимоотношения с ним, переворачивая все с ног на голову. Все, что раньше казалось рабу привлекательным, теперь высмеивается, и в собственных представлениях раб становится лучше (как минимум «моральнее») хозяина. Чувство ненависти, зависти и досады начинает доминировать в отношении к бывшему объекту подражания.
Явление ресентимента свойственно многим нациям, которые ранее ориентировались в своем развитии на другие страны.
К примеру, германские княжества в XVII-XVIII веках мечтали стать в один ряд с французским государством, там были сильны франкофильские настроения. Однако после завоевания Германии Наполеоном возникает осознание: Германия так и не смогла дотянуть до уровня Франции. После этого ее образ внутри немецкой элиты меняется на противоположный. Возникает ресентимент, а следом за ним – довольно сильный национализм, который к 1871 году приводит к объединению разрозненных княжеств в единое целое. В итоге отношения между Германией и Францией на протяжении очень длительного периода – с начала XIX века до 1945 года – определялись именно эффектом ресентимента.
Это же явление затронуло и представителей российской элиты, особенно рожденных в 1960-х. Надежда стать вровень с западными державами по уровню благосостояния и влиятельности на мировые процессы окончательно умерла после дефолта 1998 года и Косовского кризиса 1999 года. Из ориентира западные страны превратились в главный источник ненависти и досады. Судя по приведенному выше примеру Германии, это чувство обиды будет занимать российское сознание еще довольно долго, поскольку оно совпало по времени с формированием новой русской идентичности.
Выбор масс
Интересно сравнить данные Циммермана о настроениях элит с результатами массовых опросов «Нового русского барометра» (совместный проект ВЦИОМ и социолога Ричарда Роуза) на ту же тему. Можно увидеть, что рост национализма на массовом уровне хоть и идет параллельно его росту у элит, но с отставанием – особенно на первых этапах.
Это связано, во-первых, со значительным символическим влиянием позиции элит на мнение масс в результате формирования политической повестки и контроля за СМИ. А во-вторых, в это же время в массах возникают очаги иного национализма – этнического. Массовые волнения на межэтнической почве от Кондопоги до Бирюлево демонстрируют возникновение «значимого другого» для русскоязычного населения в лице мигранта-мусульманина.
Этот вектор усиливается благодаря распространенной в национальных республиках России этнократии – интеграции в элиту на основе принадлежности к определенному этносу, а также осознаваемому массами неравномерному и несправедливому перераспределению бюджетных трансфертов между российскими регионами.
Дилемма русского национализма
Итак, с точки зрения теории модернизации и текущих тенденций в динамике ценностей российского общества падение России в объятия нового русского национализма – неизбежность.
Вопрос в том, каким именно будет этот национализм – этническим или имперским.
До событий в Крыму и на Юго-Востоке Украины противоречие между этими двумя вариантами национализма не разрешалось: массы предпочитали первый, а элита – второй. Однако нынешнее обострение отношений с западными странами в связи с украинским кризисом можно интерпретировать как решение в пользу «великодержавного сценария» – построения национализма по имперскому образцу с противостоянием большой русской нации западному миру.
Публичный выбор США в качестве «значимого другого» и основного объекта российской пропаганды легитимирует попытки построения новой евразийской державы, для чего необходимо ослабить межэтнические противоречия. Маргинализация и криминализация движений, ставящих своей задачей распространение этнического русского национализма в последние 2-3 года (дело против БОРНа, преследование лидеров движения «Русские»), также говорят в пользу курса на имперский национализм. Однако и этот процесс может выйти из-под контроля в случае системного кризиса, если, например, такие оппозиционные сторонники имперского национализма, как движение «Комитет 25 января», смогут оказаться в нужный момент в нужном месте и реализовать свой мобилизационный потенциал.
*Текст подготовил Михаил Комин.