Реакции людей самые разные. Многие впечатлены вплоть до «никогда такого не видел и больше не увижу». Другим спокойно смотреть на всю эту красоту мешают политика, чужие амбиции и бесстыдные траты на фоне закрытия школ и больниц. Есть фрондеры, которые, тем не менее, в состоянии отделить отношение к власти от восприятия праздника. Вообще говоря, представление стоит того, чтобы разобрать его собственно эстетически, как большую композицию с гигантской претензией. Ведь сказали же на «второй кнопке», что шоу войдет в историю мировой культуры и... искусства.
В искусстве всегда важны целостность и мера.
Фрагменты могут быть шедевральные, но если целое разваливается, произведение не состоялось. Мера касается экономии выразительных средств: искусство живет не отчаянным навалом всего самого ударного, а скорее наоборот, достижением эффекта при минимуме «красок». Поэтому изделие из дерева, жил, волоса и канифоли выразительнее любого синтезатора, даже самого навороченного. Это как в споре Шаляпина с одним гением вокала, в итоге признавшим: я тебя перекричал, но ты меня перепел. В массовых постановках все чуть грубее, но и здесь решает соотношение средств и эффекта.
Церемония в Сочи произвела впечатление затратного капустника, в котором много классных профессиональных, мастерски сделанных номеров, есть пара «дыр», но в целом видны проблемы главного режиссера, пытающегося совладать с индивидуалами, каждый из которых вовсю оттягивается на своем участке. Кажется, что недополучившаяся сборка отдельных сюжетов повлияла даже на идеологию всей постановки и невольно вскрыла провалы в нашем отношении к собственной истории, обычно не так заметные.
Пока лирической героине спектакля девочке Любе снятся доисторические времена и все ограничивается мифологией и сказкой, идейная нагрузка минимальна, но уже возникают проблемы с хронометражем. Симпатичная рыба, на которой стоит г. Китеж и у которой все хорошо, кроме плавников-бояр (?), плавает ровно столько, сколько сама хочет, хотя и с ней, и с приемом, и с метафорой все уже давно ясно. Амплитуды трансформаций явно не хватает на этот кусок пространства-времени – тем более осмысленных. Обращение Руси в христианство (купола Василия Блаженного) случается быстрее, красиво, в легком приближении к узнаваемости, что хорошо. Но уже «птица-тройка» – синтез Палеха и машинерии с колесиками – еле поворачивается и опять явно натягивает время на музыку. Потом вдруг оказывается, что вся предыдущая желто-оранжевая пряничность куполов и узоров была... ледяной коркой, которую тройка растопила в видах на модернизацию, начавшуюся с градостроительства Петра. Два каре замечательно маршируют по движущейся карте города, все очень эффектно, форма здесь явно командует смыслом, что теперь знающие люди называют «картунизмом» и считают знаком времени. Так что – без претензий. Но все равно интересно: что курят девочки перед такими снами?
Потом в нашей истории наступает огромный провал: время «от Петра до супрематизма» целиком заполнено... балом Наташи Ростовой. Страна между двумя эпохальными модернизационными рывками только и делает, что вальсирует и любит, но уже по-новому. Оказывается, Пьер с самого начала заглядывался на Наташу, потом очень переживал появление в ее жизни князя Андрея, но по редкому своему благородству смирился и даже на пару с графом – отцом девочки протащил ее через половину арены прямо в объятья Болконского (но потом все равно переживал). Все закончилось появлением Анатоля Курагина, который выглядел и танцевал ярче всех и был за кадром рекомендован как «цвет русского офицерства». Поскольку эпизод тем и закончился, оказалось не принципиально, что князь Василий называл сына «дураком беспокойным» и что этот «цвет офицерства» сбежал из Москвы от перспективы разоблачения и дуэли.
Иронизировать по поводу эпизода легко, поскольку он и в самом деле выпал из композиции. Балет получился средний, не спасли даже звезды, что понятно для одноразовой постановки. Поскольку в танце работают масштаб индивидуального тела и его детальная пластика, общее измерение оказалось на время резко сбито, в трансляции пошли сплошь крупные планы и т.п. Для развития этой линии не хватило только массовки престидижитаторов...
Супрематизм получился красивый – и страшноватый.
Вся эта биополитика и социальная машинерия, выстаивающая и встраивающая тела, к тому же сплошь красная, показалась и напоминанием об истоках тоталитаризма – и скрытой пародией на все это гигантское шоу, в котором из сотен дрессированных людей постоянно делают что-то: то морду рыбы, то родной флаг. Лени Риффеншталь явно была где-то здесь. Правда, и этот супрематизм в какие-то моменты несколько тянул время и пробуксовывал, но это кусок лучший и правильный идейно.
Послевоенная эпоха выглядела просто умильно, где-то пересекаясь с «Фундаментальным лексиконом» Брускина, но без той окаменелости. Правда, поверх этой пасторали долго плыли отрезанные головы рабочего и колхозницы, а также экспроприированные у них серп и молот, что тоже наводит на мысли. То ли авторы шоу не знают, что мухинский шедевр сделан не после войны, а в 1937 году – либо они коварно намекают, что над всем этим послевоенным покоем царит мясорубка 30-х, но это уже слишком тонко даже для аудитории стадиона.
Тем не менее в этом несколько сусальном послевоенном куске было чуть больше внутреннего разнообразия и меньше того, что сами художники называют «тащиться на одном приеме». Его украсило обилие архитектурной графики, к тому же анимированной. Местами вышло стильно, даже несмотря на Валуева и милиционеров в белом, вовремя потеснивших пестрых стиляг. Однако после этого тем более однообразными, навязчивыми и затянутыми выглядели мерцавшие фигуристы и хоккеисты, бесконечно повторявшиеся, да и просто некрасивые.
В целом обозначились две сравнительно приятные неожиданности. Шоу делали больше для иностранцев и в основном иностранными силами, включая Цирк дю Солей. Получился несколько иной взгляд на историю и иной стиль нашего времени, чем в концепции единого учебника. Мы и «Жигули» в свое время на экспорт делали иначе по качеству. Кроме того, не все в спектакле погубила явная установка на то, чтобы любой ценой сразить всех наповал, сделать так, чтобы все упали, не встали и лишь повторяли одну фразу: «Такого еще не было нигде и никогда!» (кажется, что эта фраза как индикатор успеха была просто вписана в техзадание и типовой договор). При этом могло быть и хуже, хотя заказ на олимпийский рекорд по принципу «за ценой не постоим» все равно виден и периодически мешает.
Как бы там ни было, что-то во всем этом есть от разорительной дипломатии подарков, распространенной в примитивных культурах, когда племя, может потратить на ритуал одаривания соседей практически все, что было, оказавшись на грани выживания.
У нас запасы еще остались, но политическое шоу must go on и после Олимпиады, а там этот рекорд расточительства может обернуться очень по-разному.