Недавно появился проект крупного театрального образования в Санкт-Петербурге, предполагающий объединение на базе Мариинки, Вагановской Академии балета, консерватории и РИИИ (Российского института истории искусств). Образовать единый «Национальный центр театрального и хореографического искусства». Говорят даже (!) об объединении Александринского и Малого театров.
По этому поводу режиссер и глава Союза театральных деятелей Александр Калягин написал письмо министру культуры Владимиру Мединскому, в котором вспомнил старую шутку: «Что будет, если объединить Большой, Малый и Художественный театр? Будет один Большой малохудожественный театр».
Доводы против объединения, которые приводит Калягин, просты и понятны. Будут уничтожены: Санкт-Петербургская консерватория – старейшее в России высшее музыкальное учебное заведение, Академия русского балета, начало которой в далеком XVIII веке, и Зубовский институт, положивший начало фундаментальным исследованиям в сфере искусства и культуры, ему уже тоже заметно больше 100 лет. Зачем Мариинке институт, тематика которого далеко за рамками интересов музыкального театра?
Но и по поводу слияния РАН с другими академиями тоже все было сказано, а это мало кого впечатлило.
Дело уже не в конкретных ситуациях, а в самой мании сливать все подряд, будь то наука, искусство, зимнее время или часовые пояса.
Почему именно сейчас не в меру шаловливые руки вдруг начали дотягиваться до предметов, которые власть оберегала столетиями, — и в либеральные периоды, и в приступах самовластья, и в просвещенные правления, и даже во времена идеологического мракобесия не хуже нынешнего.
Историю таких реорганизаций можно отобразить графиком активности власти и интенсивности ее деяний. Сейчас в этом графике очевиден ненормальный, болезненный всплеск. Что случилось, откуда это обострение?
Официальные документы эпохи абсолютизма венчались высочайшей сентенцией: «Нам так угодно». Это не каприз, а принцип легитимации решения. Сейчас концентрация политической и административной воли достигла почти предела. И вопрос уже не в персонификации этой воли, а в том, что она становится «большим стилем» – предметом подражания средней и низовой бюрократией. Настоящий тиран и деспот не терпит конкурентов ни в чем. Ему равно противны как умные с инициативой, так и дураки. Все должны знать свое место. Возомнил – на нары, в лучшем случае. Но когда власть слабая и лукавая, этим пользуются в первую очередь свои же: начинается безудержная эманация произвола. На передовую администрирования выдвигаются энтузиасты с инициативой, с претензиями на идеологию и всезнание. Как правило, это люди со стороны, а то и вовсе ниоткуда, предметом не владеющие и профессиональную среду не уважающие.
Страну поразила эпидемия «паразитарной агрессии»: никто ничего не создает, а лишь реорганизует уже существующее.
Например, главное в идее Музея современного искусства – обобрать Эрмитаж. Это становится знаком времени. Калягин точно пишет об опасности цепной реакции: если сделать по Гергиеву, почему тогда не подчинить Московскую консерваторию Большому театру? Чтобы в регионах и на местах уже не было никакого сомнения, чем надо заниматься от нечего делать – во славу культуры... и не во вред себе.
Премьер-министр Дмитрий Медведев недавно объявил: время простых решений прошло. Оставим вопрос о том, а когда оно было, особенно в последние годы. Но кажется, его не услышали в родном же кабинете. Или еще не успели? Властям в России вообще неуютно с этой сложностью страны и с ее размером. Но сейчас это усугубляется. Предкам была «мала кольчужка» – этим явно велика. Выдающийся российский экономгеограф Леонид Смирнягин как-то точно заметил: этим парням постоянно мешает, что страна большая (кстати, он сказал это по поводу часовых поясов).
Нынешние попытки создать нечто большое и сложное — это как из нескольких научных приборов сваять кухонный комбайн. Аспирантура Института искусствознания меня научила тому, насколько в этой среде все непросто, тонко и ранимо. Можно понять, когда этого не видит залетный администратор, думающий, что исследовательскими организмами можно руководить, как солдатами на плацу или как депутатами из Кремля. Поэтому вопросы обсуждают, даже не пытаясь узнать мнение самих реорганизуемых. Кто все эти люди для власти: рабы, крепостные, пролетарии умственного труда и оплаченного творчества?
Начальство искренне считает, что, раз оно платит, оно и является заказчиком, которого вся эта научно-художественная среда должна обслуживать. Ему невдомек, что это ему платит общество за работу приказчика, обслуживающего ученых и художников, не более. Но этого уже не чувствуют и сами деятели культуры. Сервилизм и подобострастие оборачиваются желанием дирижировать всем подряд. Есть закономерность: проекты, потрясающие нашу науку и культуру, всегда исходят от людей, эксплуатирующих личную вхожесть, способность втереться. Все это власти льстит, но в глазах приличных и заслуженных людей ее только опускает – неприлично, но заслуженно.
Экономические прогнозы плохие, политические тем более.
Эпидемия произвола вниз спускается легко и быстро, а вот понимание, что уже не время выкаблучиваться, доходит до низших эшелонов медленно и с трудом.
Власть готовится (не исключает возможности) перейти в глухую оборону, а новое поколение «молодых реформаторов», закусив удила, создает все новые фронты конфликтов и затяжных противостояний. Лидер нации на Валдае строит мизансцену «протягивания руки» – а его клевреты продолжают тех же самых людей дубасить по головам исключительно ради личной фанаберии и корысти приближенных.
Или пора сливать Минкульт, Минобраз и Роспотребнадзор? Геннадий Онищенко знает толк в успокоительных.