Дипломатические виражи, которыми сопровождается сирийский кризис, отражают не только запутанность этой конкретной региональной проблемы, но и конец целой эпохи в международных отношениях. Началась она после холодной войны, ее сутью стала попытка заменить формальные институты (классическое международное право) и неформальные практики (дипломатическая работа) моральным пафосом.
Сторона, победившая в холодной войне, считала, что она не просто сильнее, она идеологически права. Это легитимировало насилие — в отношении тех, кто «не понимает», куда надо двигаться. В международный обиход внедрилось противопоставление «правильное — неправильное» применительно к моделям развития и формам поведения — сначала на мировой арене, а потом и во внутренних делах. В практику урегулирования кризисов вошло понятие «гуманитарная интервенция», которая потом трансформировалась в «ответственность защищать», в право и обязанность сообщества наций пренебрегать незыблемостью суверенитета.
Полигоном стала Босния, где принуждение сербов к покладистости не потребовало больших затрат.
В Косово все далось труднее. Афганистан и Ирак не были гуманитарными кампаниями, но оставили осадок беспомощности перед чуждой культурной средой. Ливия стала чуть ли не модельной акцией — тут и санкция СБ ООН, и гуманитарная угроза, и победа над злом. Но она же показала, насколько шатки и моральная, и военно-техническая, и политическая составляющие такой победы.
Арабская весна и, в частности, Сирия обнажили слабые места схемы. Тугой узел самых разных противоречий делает невозможным определение «правильной» стороны. На Ближнем Востоке нагляднее всего проявилось многообразие проблем, которые не укладываются в двухмерную схему. Но похоже, что именно там, в череде конфликтов, будет формироваться мировое устройство, совсем не похожее на то, которого ожидали после «конца истории».
«Гуманитарная интервенция» была его сердцевиной.
Моральные императивы, как их понимает развитая, но находящаяся в меньшинстве часть человечества, были поставлены выше, чем международное право. Но на глобальной арене все громче заявляет о себе большинство, претендуя на совсем другую трактовку того, что хорошо, а что плохо.
Глобализация способствовала экономическому подъему многих стран, которые претендуют на влияние, но универсальность законов экономики не привела к столь же универсальному восприятию морали и ценностей. В том мире, контуры которого начинают угадываться сейчас, совпадение ценностных представлений, взаимопонимание стран на понятийном уровне снова будет значимым активом и критерием построения тесных общностей, альянсов, как это было в идеологизированном ХХ веке.
А поскольку таких общностей явно будет несколько — помимо возрожденного Запада возможно формирование азиатской политико-идеологической сферы, более четко оформленного мира ислама и т. д. — потребуются и принципы их «мирного сосуществования». И в их основе, вероятно, будет лежать классическая дипломатия сделок, разменов и компромиссов. Если же ее не восстановят, мир обречен на постоянные очаги противостояния. Кстати, инициатива России по решению проблемы сирийского химического оружия, редкий пример действительно конкретного плана урегулирования, предложенного Москвой (Кремль гораздо чаще просто отвергает то, что придумывают другие), — шаг в верном направлении.
Прагматичная сделка, которая позволяет всем заинтересованным сторонам выйти из острой фазы кризиса, сохранив лицо.
После окончания холодной войны показалось, что миру больше не нужны правила, их заменяет «моральная правота». Во втором десятилетии XXI века дефицит правил становится фатальным. Исторически правила всегда возникали в крупных конфликтах. Сегодня крупные невозможны из-за наличия у их потенциальных участников ядерного оружия. Значит, остается ждать множества локальных стычек.