Ряд новшеств со стороны власти, от выборов в отдельных городах до состава последнего «Валдай-клуба», выглядят симптомами понимания: стратегия лобового давления исчерпана, а при плохих экономических прогнозах и вовсе авантюрна. Но эти знаковые жесты производят эффект вспышки, еще более контрастно высвечивающей все, что продолжает твориться во мраке «политики под прикрытием». Страсти там адовы, события развиваются будто по инфернальному графику.
По Карлу Шмитту, это и есть собственно политическое (отношения в системе друг/враг, причем насмерть) — вот только когда и где это писалось! У нас же состояние войны — холодной, но уже гражданской — все чаще подтверждается словом и делом. Язык баталий с обеих сторон включает лексику разговора с врагом, если случится нашествие, усилить экспрессию этой речи невозможно — некуда, крепкие слова кончились.
Тот же накал отношений «вне политики».
В стремлении заживо похоронить очередную жертву власть идет на любое коварство, в том числе в мирных переговорах. «Обмани неверного!» — принцип и рабочий алгоритм этой политики, официальной и, страшно сказать, государственной. Не надо большого ума, чтобы реконструировать тактический план «реформы РАН» и оценить поистине восточную тонкость ее реализации. С вами вели переговоры, только чтобы подойти ближе и точнее прицелиться, лучше в упор. Если науку так вероломно реформируют, то как эти люди после «победы» будут обращаться с военнопленными? И какой идиот капитулирует при таких гарантиях элементарной порядочности?
Все это губительно отнюдь не только для академической свободы и самой науки. Когда потенциал солидарности и доверия в обществе близок к нулю, рассчитывать вообще не на что. Страна, в которой люди так боятся и ненавидят друг друга, обречена. Если на подобных этических принципах вести бизнес, экономика рухнет через месяц, ну, за год. Глупо думать, что в политике иначе и это не ведет к катастрофе, пусть отложенной. Может ли такое подобие нации заключить хотя бы тактическое перемирие — ну, например, в интересах общего выживания перед лицом небывалого исторического провала, выпадения в третий мир, что для народа с историческими амбициями чревато чудовищными травмами, моральными и физическими? Междоусобное выяснение отношений вплоть до полной и безоговорочной капитуляции одной из сторон в политике всегда означает не более чем переход «разбитой» регулярной армии на партизанское положение.
А дальше все по нотам: чем ближе кризис, тем злее партизаны. Мало Москвы — добавьте Екатеринбург.
Динамика конфликта описывается сложными кривыми напряженности и мечущимися траекториями машины войны. Только кажется, что здесь всего один вектор и конфронтация нагнетается линейно. Эта замысловатая кривая достойна как минимум дифференциального исчисления — анализа первых и вторых производных в изменении накала противостояний. Если понять, какие силы здесь влияют на скорости и ускорения, можно если не выйти из клинча, то хотя бы уйти от травм, опасных для жизни.
Для этого необходимо аналитически свести разбросанные противоборства в единое поле боя. А значит, отказаться от понимания политики только как отношения между кланами во власти и между властью и оппозицией. Пока у нас все ограничено тем, что на поверхности и на слуху: Путин и администрация, техническое правительство, парламент как исполнительный орган с инициативой бреда — и лагерь оппозиции: несколько фигурантов, ряд эшелонов актива и резерв главного командования, мобилизуемый с разным успехом, но все более угрожающе.
Конфликт пронизывает всю иерархию власти вплоть до сугубо бытовых, повседневных отношений. Это одна вертикаль, лишь венчаемая схватками на выборах, министерскими интригами и нездоровыми фантазиями депутаток. Ниже она выстроена уровнями локальных интересов, связанных с перераспределением ресурсов начиная с цельнотянутых статей федерального бюджета и заканчивая перемещением купюр из кошелька водителя в карман инспектора. Поэтому проблема легитимности не решается суетой вокруг выборов. «Право править» делегируется всей толщей жизни. В вакууме нелегитимности власть легко подвешивают даже не фальсификации, а серийные конфликты с людьми «вне политики».
Эти конфликты имеют, как правило, вполне корыстную природу и заточены на элементарно считаемые приватные интересы, хотя и прикрытые риторикой заботы о благе знания, культуры и вообще всех. Такая корысть может быть как материальной, исчисляемой в твердой валюте, так и статусной, даже символической (но в итоге все равно ликвидной и конвертируемой). Ничего уникального, но поражают размах и святая простота приватизации чужого посредством манипулирования властью изнутри и извне. Известно: чем однозначнее авторитаризм, тем больше возможностей вкрадчиво рулить верхом у всех видов «окружения» — друзей, соратников и даже просто подчиненных, включая среднюю и низовую бюрократию.
При усложнении ситуации в системе множатся и обостряются противоречия. До недавнего времени был один тренд: отчуждение между властью и обществом перерастало в конфликт с установкой на его эскалацию и подавление силой. Теперь оказывается, что против лома приемы есть и они срабатывают. В запросе на более тонкую игру политическая реальность расслаивается, на разных этажах, в разных коридорах и «башнях» власти возникают разнонаправленные импульсы. Хватает прогнозов ситуации в экономике, мировых и собственных, чтобы усомниться в том, что силовые сценарии оптимальны и единственно возможны. Все еще не так остро, как может быть, а протест уже перетекает из столиц на периферию, причем претензии адресуются уже не тем, кто ближе, а прямо центральному руководству — Москва, Кремль, лично. Нужна избыточная упертость, чтобы в таком положении не думать о путях отхода, например, через компромиссные фигуры. Есть явный запрос на «новый курс». Машина войны еще не включила заднюю передачу (если она там вообще есть), но уже загадочно маневрирует. И правильно делает.
Однако тут важны все те же скорости и ускорения — эффекты инерции, запаздывания, движения в противоход. На разных этажах вертикали доминируют разные интересы и стратегии, и реакции тут асимметричны. Стоит наверху начать завинчивание гаек, внизу тут же приступают к активному доению в извращенной форме — с элементами садизма. Но попытки ослабить лопающиеся вожжи воспринимаются низом вертикали замедленно, а в ожидании кризиса и с обратным знаком. Сейчас политический прогноз плохой, экономический не лучше, бюджет режут. Обязательства власти по частным и особо конфликтным проектам под вопросом: никому не нужны лишние проблемы, финансовые и морально-политические. Буквально через полгода у власти на такой рискованный погром РАН может не хватить даже не запаса прочности, а желания в ущерб себе потрафлять приватным амбициям, корыстным и статусным.
Это видно и в сфере культуры, которая тоже слабое звено, например, в истории с расширением ГМИИ. Деньги в бюджет собирают по сусекам, а тут даже нет проекта плюс резкое неприятие общественностью и таких аппетитов, и манеры их удовлетворения. Власть начинает понимать, что ее грубо используют, поэтому внизу предпринимаются судорожные попытки отхватить, что удастся, опередив скандал. То же на ТВ: сначала урезание бюджета практически угробит «Культуру», а уже потом все начнут выяснять, что это было, финансовая целесообразность или внутренняя конкуренция.
У этой политики очень сильная отдача: даже если власть имитирует шаги навстречу обществу, внизу это вызывает активность, лишь усиливающую встречное озлобление.
В результате очаги протеста консолидируются сначала локально, а потом и между собой, срастаясь в сплошной фронт. Еще немного, и правозащитное движение опознает академическую свободу и науку в целом как сферу своей прямой ответственности (а ученых в этой стране больше, чем не усыновленных иностранцами сирот). Это уже тренд: протест будет все более спускаться вниз, в сферу жизненных интересов людей, подобно тому, как его эпицентры смещаются на периферию. А настоящая консолидация как раз и начинается там, где люди понимают: если сегодня не встать за соседа, завтра с тобой сделают то же. И тогда складывается общенациональный народный фронт сопротивления произволу во всех его видах: политики высшего звена начинают отвечать за все, ранее не считавшееся политическим.
Скоро выяснится, может ли эта власть корректировать курс, не упираясь в саботаж своей же вертикали, или же этот фарш назад не проворачивается.