Телодвижения власти последнего времени объединяет многое — начиная с политических репрессий, судебных расправ и странноватых законодательных инициатив, зарождающихся на Охотном, но не абортируемых Старой площадью, и заканчивая погромом в «большой академии» и в отраслевой гуманитаристике (техническая отраслевая наука, как справедливо заметил новый президент РАН, умерла ранее и «сама» — заботой профильных ведомств).
В первую очередь здесь видна попытка установления всеобъемлющего контроля и тотального присутствия власти при подавлении всего, что могло бы претендовать на независимую позицию и самостоятельность. Точнее, это уже не попытка, не тестирование возможного, а курс, не задающийся вопросом, где остановиться, озабоченный лишь одним — как накрыть все, вся и всех, пока режим не снесло очередным, как выражался социолог Борис Грушин, социотрясением. По-человечески это понятно: будущее экономики мрачновато, народ от театра власти устал и начинает распоясываться, кидаясь тухлыми яйцами уже и в саму приму. При этом самосохранение режима любой ценой прописано его главным фигурантам «по жизненным показаниям»: кошелек или власть.
Но есть здесь и более глубокое свойство, не сразу и не всегда учитываемое.
Эта попытка установления тотального присутствия и контроля предпринимается в стране и мире, которые таких чудес более не допускают по определению, по самой природе этой цивилизации, как бы к ней ни относиться. Такая попытка обречена и межстрановыми отношениями, экономическими и технологическими, и надгосударственным правом (позорно терпеливым, но не до бесконечности), а также необратимыми изменениями интеллектуальной среды и социальной психологии. Наконец, она обречена даже чисто технически: интернет — это не радиоточка в коммуналке. Поэтому всегда будет оставаться зона неподконтрольности и активного протеста, по масштабу и весу качественно иная, нежели в тоталитарном или даже в «раннем» посттоталитарном обществе. Всегда будет оставаться территория «массового диссидентства», причем освоенная, как на редкость точно заметил на пике своей славы Владислав Сурков, «лучшей частью общества». При всех возможностях перекупить, выкрутить руки или просто растоптать эта зона теперь неуничтожима, и любому неототалитаризму придется жить по китайской модели: «одна страна — две системы», Поклонная и Сахарова. При этом никакой экстерриториальности: идеологически чуждые Гонконг, Макао и Тайвань будут здесь маячить не где-то на периферии и за горизонтом, а непосредственно в столицах, в миллионниках и, как теперь выяснили в ЦСР, даже в очагах провинции, глубинки. А у нас в идеологии и политике хотят в этом «большом скачке назад» перепрыгнуть через Дэн Сяопина прямо к Суслову и Жданову, а то и Вышинскому.
Нынешняя российская власть где-то в глубине остатков своей души не может не понимать, что фронду уже не уничтожить, но изобретательности ее стратегов и технологов хватает только на то, чтобы просто «забить» на мнение «лучшей части». Установка проста: базовый электорат и пассивная массовка должны быть обработаны любыми средствами и любой ценой.
Суть этой стратегии видна в схемах политического пиара, персонифицированной саморекламы власти. Рассмотрим в этой связи эпизод с щукой, недавно пойманной в Туве.
На этом сюжете не выспался только ленивый, однако нас будут интересовать не детали и «факты», а схема и принцип, установка на внешнее восприятие. Как ни странно, критерии внутренней оценки эффективности такого рода информационных вбросов в целом совпадают... с критериями оценки результативности исследований, популярными в нашем околонаучном официозе. Похоже, мы на грани открытия четвертого закона диалектики: ухода качества в количество — триумфа формально исчисляемой «эффективности» над экспертной, качественной оценкой результата.
Новейшие средства видеокомпаративистики убеждают, что пойманное в Туве рыбное изделие за 20 кг выглядит ровно так же, как его ранее отловленные аналоги весом килограмм в 10-12, от силы 15. Далее неважно, сколько там было на самом деле. Даже если рыба наглоталась тяжелой воды и реально весит, сколько сказали, в политике работает прежде всего коллективное суждение: вес неправдоподобно завышен.
В политике, если не поверят, лучше не говорить даже то, что было. И наоборот.
К тому же сюжет наложился на все прошлые фейки и воспринимается как естественный в их впечатляющем ряду, от подводных находок до серийных поцелуев всевозможной фауны: беззащитных детей, усыпленных тигриц и стукнутых рыб (так щука висит только после удара молотком по лбу или прокола специальным шилом в мозг, и ей не до поцелуев).
Отбросим бытовое ерничанье оппозиции и просто скептиков («ни один водолаз не пострадал») и обратим внимание на строгий вывод: Россия-де страна рыбаков, и такой фейк вызывает здесь одну реакцию — опять... далее следует лексика, заклейменная депутатом Мизулиной. Устойчивым мнением профессионалов-экспертов (а других в рыбацкой среде и нет) заранее пренебрегают ради сиюминутного впечатления в неосведомленной массовке. Иными словами, пресс-служба сознательно идет за дискредитацию себя и клиента в качественном сообществе ради количественного эффекта в сердцах простодушных.
По другой версии это делается специально. Поставлена задача: в момент скандального закрытия и освобождения Навального сделать так, чтобы количество его упоминаний не превышало аналогичных показателей Путина. Просто поимки рыбы мало, значит, надо нарочито завысить ее наблюдаемый вес — так, чтобы все радостно набросились и о другом забыли. Качество упоминаний не важно. Можно представить себе, как это выглядит во внутреннем пиаре, в отчете клиенту: сюжет имел столько-то упоминаний и такое-то время держал первое место в ретрансляции. Содержание, пыл и лексический статус комментариев в оценке акции не участвуют.
Без особых натяжек подобный сугубо количественный метод пытаются применять и в оценке результативности... исследований, но с противоположными целями — опустить авторитет отечественной науки, которую собрались подчинить и раскулачить. Наукометрия имеет смысл как один из подсобных инструментов, но здесь ее используют механически, как способ «прямого взвешивания», позволяющий некомпетентным и все проваливающим функционерам рассказывать людям о неэффективности науки, игнорируя экспертное мнение лучших умов страны и мировых ученых, знающих цену нашей науке независимо от индексов цитирования и импакт-факторов. Власть открыто идет на морально-политический разрыв с интеллектуальной элитой (включая и перекупленных), массовой пропагандой обеспечивая себе подобие поддержки среди агрессивной части охлоса.
Здесь работает и режим самоудовлетворения: лишь бы самим (самому) нравилось. Если человеку хочется летать, нырять и целовать, его будут снимать именно в этих позах, а отчитываться количеством упоминаний. Это уже принцип, воплощенный, например, в гимне, который сама себе сочинила и сама себе исполняет Государственная дума: «Вам, избранники народа, Русь святая бьет челом». Вполне в духе Пуаро, не страдавшего заниженной самооценкой, а потому любившего самовыражаться в третьем лице, но там хоть были «серые клеточки».
При этом предполагается, что «тефлоновый эффект» оставит этот позор на информационной обслуге, не дав ему пригореть к образу клиента, то есть лидера. Однако опросы показывают, что тефлон осыпается уже и в провинции, где претензии более не адресуют местным властям, губернаторам и пр., а предъявляет напрямую президенту.
Мы присутствуем при рождении нового типа официальной «культуры».
До революции была культура элит — и народная самодеятельность. Советская власть работала на массовку с вполне определенным художественным и политическим вкусом, но при этом все же украшала себя элитарными авторами и объектами в науке, искусстве, литературе и архитектуре. Даже политические проекты могли быть омерзительны, но пафосны и даже величественны в своем трагизме.
Нынешняя власть обрубает последние концы отношений с интеллектуальной и творческой средой, ограничиваясь установкой нравиться себе и «нашим».