Все крупные политические конструкции имеют свой стиль, который много значит для понимания их сути. Политическая эстетика позволяет увидеть предмет в целом, как единый образ и одновременно высвечивает тонкие детали, которые обычный анализ не схватывает. В том, какими режимы и отдельные политики хотят себя видеть, проступают их реальные контуры: устоявшийся стиль — это не только «одежда», но и сама «кожа». Не надо объяснять, как важно для понимания сути нацизма стилистическое единство архитектурных проектов Шинкеля и массовых шествий, этой «архитектуры из людей», эстетики спорта и фильмов Лени Рифеншталь, формы СС и военной геральдики, готической мифологии и вагнеровской музыки.
Точно так же нельзя понять советский строй без высотных зданий и метро, демонстраций и ВДНХ, без «Победы» и ЗиМа, архитектуры письменных столов, приборов и авторучек – изделий среднего машиностроения, увесистых башмаков и пиджаков с плечами, гимна СССР и Шостаковича с «Песней о встречном».
То же с нашим посттоталитаризмом, от хрущевских пятиэтажек и брежневского «ободранного барокко» до лужковской точечной застройки и сложной эволюции формата правительственного концерта.
При этом важны даже не столько внешние детали: лепнина, аксельбанты, лыжные комбинезоны, яхты, резиденции, группа «Любэ», сколько общая конструкция стиля — архитектоника, интенсивность и децибелы, тип связей, способ компоновки... И главное — наличие или отсутствие единства. Все это потом обнаруживается в стиле идеологии и пропаганды, политики и экономики, устройства общества, руководства культурой, наукой, образованием.
После ухода советской системы постмодерн накатил и на Россию, однако здесь нужны две оговорки. Во-первых, это стилистический ряд совершенно особого рода, к обычному постмодерну относящийся с большой натяжкой. Во-вторых, важно понять и оценить именно в целом всю эту многослойную и сложносоставную сборку, включающую характер застройки, вкусы вождей, олигархов, среднего класса и люмпена, разных поколений, стилистику мероприятий протеста и официоза, путинского пиара и церковного убранства, попсы и авангарда — наконец, самой идеологии в том виде, в каком она диверсифицирована для разных потребителей и ситуаций.
Первое, что бросается здесь в глаза, — вопиющий и нарастающий раздрай.
Еще не утихли отголоски воплей про модернизацию, но стране ненавязчиво, как пробный шар, предлагают переосмыслить принцип светскости государства. Не успели отказаться от стратегической установки на общество и экономику знания, а в это же самое время идет ползучее воцерковление школы — начальной и частично высшей.
Архитектура Сколково и Олимпиады сугубо вторична и «современна», но в это же самое время сверху нагнетают сусальный патриотизм с псевдо-русскими рюшами. Все перепутано: часы, ризы, рясы, «мерседесы», бадминтон, «айфон», свечи... Христианская проповедь сочетается с организованными расправами, злопамятной мстительностью, лжесвидетельством и демонстративно неправым судом, творимым давно и упорно нечестивыми, даже не думающими каяться.
Чем больше становится поводов и причин для бегства финансового и человеческого капитала, тем ярче заявления о повышении инвестиционной привлекательности. Один уже попросился, был торжественно принят и облагодетельствован на деньги нищего, но патриотичного электората.
Экономическая стратегия, не декларативная, а реальная, буквально раскалывается на остро конфликтующие, несовместимые линии.
С одной стороны, делается попытка запустить кампанию по борьбе с коррупцией, но в это же самое время системы распределения ограниченного ресурса и перераспределения ренты, регулирования и администрирования, запуска и реализации мегапроектов все переформатируется таким образом, чтобы сделать воровство более легким и масштабным. Главные вопросы — собственности и контроля — решаются таким образом, чтобы как можно больше силовиков заманить на стезю рэкета и рейдерства, коррумпировать до основанья, а затем... Прием «знал, но выжидал, пока...» становится стратегическим алгоритмом: соблазнить всех слабых на карман, а потом накрыть одним ударом — как раз когда воровать будет уже нечего.
Пока это противоречие не рвануло, но искры высекаются. Воровать становится все заманчивее, но опаснее, и при этом обрывается, точнее грозит оборваться, цепочка дальнейшей легализации и использования заработанного на галерах всех ветвей власти. Конфликт двух стратегий, двух линий поведения явно набирает силу, и просто так это не кончится: либо кампания скандально, самым позорным образом захлебнется, лишний раз дискредитировав власть, либо все закончится плохо контролируемым политическим самоедством, имеющим все шансы и в самом деле выйти в режим «не взирая на лица».
Но главный композиционный скандал уже оформился в политике и обществе. Недавно, особенно прошлой зимой, была мода вспоминать, что конфликт диссидентов с советской властью был в первую очередь «стилистический». Это было тем более уместно, что вся общая манера власти, начиная с шахматно-велосипедной рокировки в тандеме и заканчивая беззастенчивыми фальсификациями на выборах, вызывала в первую очередь морально-эстетический протест — все это делалось вопиюще некрасиво, мягко говоря, безобразно. Но если вспомнить советский период и те взаимоотношения власти и диссидентства, вообще всей фронды, то трудно не обнаружить там своего рода предустановленной гармонии. По-своему это было неплохо сбалансированное целое, красивый контрапункт, с довольно чистым идеологическим звукорядом. Власть и тогда вела себя ужасно, но при этом никто особенно не фальшивил.
Произведение, которое сейчас исполняет «политическая элита», крайне плохо темперировано. Все насквозь фальшиво, и от этой музыки явно воротит самих заказчиков. Путинское окружение первого призыва, в целом почти сохранившееся, — это одна порода.
Однако новый призыв демонстрирует явную и глубокую деградацию человеческого материала.
В некотором смысле это, конечно, кони в сенате, однако Калигула высоко ценил, уважал и от души любил свою лошадь. Вряд ли лидер нации так же всей душой расположен к новым карьерным звездам, призванным во власть, на телевидение и на площадь по критериям заполошной лояльности — с перебором, не оставляющим сомнений в неискренности и готовности сдать их при первом серьезном сбое или соблазне. Вряд ли этот не то трижды, не то четырежды президент готов сказать: если хотите узнать, кто я, вот, мои друзья, мое политическое и человеческое лицо.
Советский режим с той фрондой прилично компоновался, а потому производил впечатление нерушимого, да и в самом деле мог бы тянуть долго, если бы не нефть. Нынешний политический пейзаж как целое вообще никак не компонуется. Это свалка разнородного, причем не только в зубодробительном конфликте с протестом, но и в самом политическом проекте власти. Это уже не просто эклектика, но фрагментация, прямиком ведущая к распаду. Как сказал бы известный авиаконструктор, этот самолет настолько некрасивый, что далеко не улетит. И преодолеть этот диссонанс невозможно в принципе: уходя в неототалитаризм, власть будет вынуждена допускать еще и целый архипелаг либеральных зон: такова теперь политическая и геостратегическая реальность.
Правда, сценаристы и режиссеры этой политики — по крайней мере не самые примитивные — искренне считают это стильным и крутым постмодерном, ироничным, не боящимся противоречий, симулякров и пустых смыслов. Однако эта эклектика скорее от неумения и безвкусицы, а ирония глубоко законспирирована, поскольку неуместна. Продвинутую часть общества от нее воротит, а более простодушные пока принимают все за чистую монету.
Так и напрашивается: дошутитесь!