В августе 2008 года многолетний грузино-осетинский конфликт вылился в пятидневную войну. Это вооруженное противостояние между Грузией и Южной Осетией стало третьим за 17 лет. Однако по своему ходу, а главное, по последствиям оно принципиально отличалось от предыдущих. Именно поэтому и пять лет спустя события августа 2008 года по-прежнему привлекают внимание экспертов и действующих политиков.
Во-первых, в конфликте открыто приняла участие Россия. Она полностью и без всяких оговорок поддержала одну из сторон конфликта. Впервые после распада Советского Союза был создан прецедент признания бывших автономных образований в качестве независимых государств.
Один из важнейших принципов, зафиксированных в 1991 году в Беловежской пуще, — нерушимость границ между бывшими союзными республиками — был подвергнут ревизии.
Во-вторых, «горячий август» оказался в фокусе международной повестки дня. До 2008 года этнополитические конфликты в Евразии оставались на периферии интересов США и ЕС, которые были сосредоточены на распутывании балканских головоломок. Помимо Балкан Вашингтон оказался вовлечен в не менее сложные конфликты в Афганистане и на Ближнем Востоке. Августовская война впервые после распада СССР сделала территорию бывшего главного оппонента Запада предметом особого внимания. Ни гражданская война в Таджикистане, ни конфликт в Нагорном Карабахе, ни первый раунд противоборств в Абхазии и в Южной Осетии в начале 1990-х годов не вызывали стольких эмоций и не считались отправной точкой для начала «холодной войны-лайт». Такой интерес к ситуации в Закавказье легко объясним. Именно в этом регионе началось формирование нового статус-кво на постсоветском пространстве. Старые миротворческие операции и правовые соглашения, фиксировавшие итоги столкновений начала 1990-х годов, перестали работать. Никогда за период с 1991 по 2008 год взаимная риторика представителей России и США не была столь отталкивающей и ожесточенной. С ней ни в какое сравнение не шли дискуссии по Боснии, Косово или ситуации в Чечне во второй половине 1990-х годов. Тем паче что теракт 11 сентября 2001 года заставил Вашингтон основательно пересмотреть свое отношение к «непропорциональному использованию силы» Россией на Северном Кавказе.
В 2013 году российско-американские отношения усложняют и отравляют уже совсем другие сюжеты, не связанные с кавказской безопасностью («дело Сноудена» или положение в Сирии).
Однако «горячий август» так и не стал той точкой, по которой Москва и Вашингтон достигли компромисса.
Военная победа над Грузией, а также признание независимости Абхазии и Южной Осетии рассматриваются американскими политиками как стремление Москвы к наращиванию своего присутствия в Евразии и попытка восстановления имперского проекта в той или иной форме. Так, на сайте Белого дома содержится специальный комментарий относительно американо-российских отношений, в котором декларируется, что «администрация Обамы по-прежнему имеет серьезные разногласия с российским правительством по поводу Грузии. Мы продолжаем призывать Россию прекратить ее оккупацию грузинских территорий Абхазии и Южной Осетии». Американский сенат 30 июля 2011 года принял резолюцию (она была поддержана и республиканцами, и демократами), в которой подчеркнул, что поддержка территориальной целостности Грузии должна стать исходным пунктом в выстраивании отношений США с Россией на кавказском направлении. Интересно, что одним из авторов текста резолюции был сенатор-республиканец от Южной Каролины Линдси Грэм, который сегодня выступает в поддержку бойкота предстоящих зимних игр в Сочи.
Так что тема сохраняет актуальность, но при всем гигантском количестве комментариев нельзя не заметить перекосов. По-прежнему интенсивно обсуждается тема «первого выстрела», а также личной ответственности лидеров Грузии и России. Между тем в спорах о «плохих парнях» и «жертвах агрессии» теряется понимание более широких политических процессов, которые и привели к «пятидневной войне». Событию, которое само по себе не является чем-то уникальным, порожденным личностной злой волей руководителей Грузии и России.
Уже давно пора перестать искать в сложном явлении одну лишь историю о том, как поссорились Владимир Владимирович и Михаил Николаевич.
Тем паче что грузино-осетинский и грузино-абхазский конфликты начались задолго до их прихода к власти в своих странах.
В декабре 1991 года с карты мира исчезло государство, занимавшее одну шестую часть суши, но процесс распада советской государственности только начался. Новым независимым республикам предстояло доказать, что границы, обозначенные советскими наркомами, являются не фиктивными, а реальными, а новая государственность (с «титульными нациями», определенными еще во время СССР) может считаться своей для многочисленных этнических меньшинств. Объявление независимости оказалось намного более легким делом, чем качественное государственное строительство. И было бы наивным полагать, что процесс распада большого полиэтничного государства пройдет в строгом соответствии с советскими картами. Отсюда и проявление крайних форм этнического национализма при переходе от «реального социализма» к постсоветской государственности, и конфликты, и появление непризнанных республик, не имеющих ооновской прописки, но легитимных для своего населения.
Могла ли Россия повести себя иначе в августе 2008 года? Думается, что ответ остается отрицательным.
И дело здесь не в симпатиях или антипатиях к российскому президенту, какую бы фамилию он ни носил. Динамика грузино-осетинского конфликта связана с историей первого этнополитического противостояния в постсоветской России, осетино-ингушского, а проблема Абхазии — с адыгскими движениями в западной части Кавказа. Игнорировать это не мог бы любой хозяин Кремля. Как и не мог бы он игнорировать и четырехлетнюю последовательную политику официального Тбилиси (2004-2008) по «разморозке конфликтов», то есть попыткам одностороннего пересмотра юридических норм о прекращении огня и проведении миротворческих операций в Южной Осетии и Абхазии, зафиксированных в 1992-1994 годах. Не будем забывать и о том, что Доклад Комиссии ЕС во главе со швейцарским дипломатом Хайди Тальявини признал правовую обоснованность действий России по защите своих миротворцев, которые были размещены в Южной Осетии на основе Дагомысских соглашений 1992 года, подписанных самой же Грузией. Отказ от ответа на грузинские попытки силового разрешения проблем Южной Осетии для Москвы был бы равносилен не просто демонстрации слабости, но и чреват обострением ситуации на Северном Кавказе.
Что же касается решения о признании абхазской и югоосетинской независимости, то его не следует вырывать из контекста. На протяжении долгих лет Москва пыталась сохранять статус-кво и отказывалась признавать новые республики, несмотря на многочисленные обращения и референдумы. Лишь в марте 2008 года, когда «разморозка конфликтов» уже слишком далеко зашла, Госдума обнародовала предварительные условия для такого решения. «Пятидневная война» поставила крест на соглашениях начала 1990-х годов, а мирные пункты, известные как «План Медведева — Саркози», практически сразу же получили разные интерпретации, что вызывало опасения в Москве по поводу интернационализации мирного процесса без учета ее интересов. Это ускорило процесс признания Абхазии и Южной Осетии.
Но этот шаг создал для Российского государства новые риски.
Нравится кому-то или нет, но формально-правовое нарушение беловежских принципов нерушимости границ создает прецедент. Ведь одно дело понимать, что союзные республики и новые независимые государства — это не одно и то же, что фактический контроль над международно признанной территорией далеко не всегда существует, а совсем другое — признавать это юридически. Сегодня абхазско-югоосетинский прецедент находится в «спящем состоянии», но никто не даст гарантий, что завтра он не окажется востребованным различными политическими силами как внутри России, так и за ее пределами.
Таким образом, «пятидневная война» показала, что в истории процесса под названием «распад СССР» рано ставить точку. Границы, возникшие благодаря политике «партии и правительства», не смогли стать твердыми межгосударственными рубежами, и процесс «разделения» советского наследия не закончился. И лишь когда стороны этнополитических конфликтов придут к компромиссам, можно будет говорить о полном завершении советской истории в Евразии.