Напрасные расчеты: почему не стоит верить «пророссийским» политикам на Западе

Камиль Галеев Автор

Приятные для Кремля слова в лучшем случае объясняются интересами предвыборной кампании, в худшем — стремлением к деньгам щедрых спонсоров из России

Многообещающие результаты Марин Ле Пен в первом туре региональных выборов во Франции вызвали взрыв энтузиазма в российских медиа. Французских правых в России давно воспринимают как «свою» политическую партию, а пожертвования Национальному фронту Ле Пен — как отличное вложение денег российского налогоплательщика. Похожие надежды сейчас возлагают на Дональда Трампа: предполагается, что победа «сильного пророссийского кандидата» может помочь нашей стране.

Нельзя сказать, что наша общественность руководствуется только своеобразно понимаемым расчетом. Она традиционно питает сердечную склонность к «твердой руке», под которой понимает жесткую риторику, вроде так полюбившихся нам всем геройских фраз про сортир.

Слабость к сильным лидерам и громким заявлениям становится более понятной, если вспомнить, что у нас принято абсолютизировать партийную борьбу как таковую. Вероятно, лучшей иллюстрацией относительности этой борьбы послужит политическая система Великобритании — самой старой и устойчивой из представительных демократий. Противостояние двух основных партий раздувается у нас до масштабов непримиримого конфликта между «правящей» партией правительства и находящейся «в загоне» оппозицией. Чтобы понять, насколько эта картина далека от действительности, достаточно сказать, что лидер британской оппозиции как член Privy Council имеет такой же уровень доступа к информации спецслужб, как премьер-министр.

Значит ли это, что партийная борьба лишь дорогой спектакль, разыгрываемый для профанов?

Опыт показывает, что как минимум со времен итальянских республик наиболее устойчивой является именно двухпартийная система: оппозиция критикует курс правящей партии и разрабатывает альтернативные программы. Так, в британском House of Commons, где депутаты обеих противоборствующих партий сидят друг напротив друга, переднюю скамью правящей партии занимают министры во главе с премьером, а прямо напротив них, во главе оппозиции, расположена скамья теневого кабинета. Его формирует лидер оппозиции, назначая теневых министров в качестве альтер эго министров кабинета: в задачи каждого из теневых входит подготовка политики, альтернативной курсу правящей партии. Когда оппозиция приходит к власти, ее лидер становится премьером и формирует кабинет, обычно, но не всегда из теневых министров. Поэтому цивилизованные страны очень редко оказываются в положении России начала 1990-х: Гайдар не кривил душой, когда заявлял, что в стране нет ни одной готовой экономической программы, кроме проектов «Змеиной горки».

Но если партийную борьбу у нас лишь своеобразно интерпретируют, то колосса квалифицированной неизбираемой бюрократии попросту не замечают. Между тем, британские министры вынуждены заседать в парламенте и участвовать в дебатах, заниматься партийной работой и общаться с избирателями и, наконец, исполнять представительские функции, играя роль «говорящей головы из телевизора». Выходит, у них остается не так много времени на административную работу и руководство министерством — и реальная власть неизбежно сосредотачивается в руках профессиональной бюрократии, не зависящей от политических бурь и результатов выборов.

Доминирование бюрократии отчасти закреплено неформальной традицией. В силу джентльменского соглашения между тори и лейбористами британские министры имеют доступ к документации предшественников только из своей партии: информация о деятельности предыдущих министров из партии соперничающей для них недоступна. Единственное лицо в министерстве, имеющее полный доступ ко всем документам, — это постоянный секретарь, его фактический руководитель, естественно, никем не избираемый. Для самих британцев такое положение дел не является секретом — оно многократно обыграно в массовой культуре — достаточно вспомнить известные комические сериалы Yes, Minister и Yes, Prime Minister.

Таким образом, хотя партийные политики и являются формальными руководителями государственного аппарата, реальная власть сосредоточена в руках их подчиненных — профессиональных чиновников гражданской службы. Культурный разрыв между нами и передовыми странами таков, что мы в принципе не видим разницы между этими во многом противоположными институтами.

Если двухпартийная система обеспечивает западным государствам необходимую гибкость и изменчивость, то компетентная civil service придает им устойчивость.

Даже во Франции, известной благосклонным отношением к участию чиновников в политике, понимают, что одно с другим несовместимо: если государственный служащий решает участвовать в партийной борьбе и избираться на политические посты, он берет на это время отпуск (иногда многолетний) по основному месту работы.

Называя западные страны демократиями, мы упрощаем картину: их государственные системы включают в себя как демократические, так и принципиально антидемократические институты. В западной политической науке государственный строй Британии нередко определяют как mixed government (а американский — как elective aristocracy), имея в виду, что несмотря на весь демократический антураж, государственная политика во многом определяется недемократическими, во всех смыслах, учреждениями. Это, в первую очередь, касается внешней политики.

Голос избирателя — той же пресловутой кухарки — имеет вес при разработке курса внутренней политики: она может высказать компетентное мнение по поводу налогов или социальных льгот. Однако учитывать ее голос в международной политике было бы безумием: она не может иметь квалифицированного мнения по этому вопросу. Весьма характерны результаты шуточных опросов, регулярно проводящихся в Америке: оказывается, что целых 30% сторонников республиканцев и 20% демократов высказались за бомбежки Аграбы — вымышленного королевства, где происходит действие мультфильма «Алладин».

Неудивительно, что дипломатический корпус и Министерство иностранных дел — это в большинстве случаев едва ли не самая замкнутая каста среди чиновничества, очень слабо подверженная влиянию партийной борьбы. Когда после исторической победы лейбористов над консерваторами в 1945 году Клемент Эттли отправился с визитом в США вместо Уинстона Черчилля, он не заменил в первоначальном составе делегации ни одного человека. Победа социалистов, действительно, привела к реформам в сфере социального обеспечения, медицины и образования (в меньшей степени — в экономической сфере), но на деятельности Foreign Office это никак не сказалось.

Как бы то ни было, никто не мог надеяться, что Эттли хоть в малой степени был советской креатурой. Поддержка Россией европейских политиков — что ультраправых, как Ле Пен или Орбан, что ультралевых, как Ципрас, — невольно напоминает о состоянии умов в России в последней четверти XIX века.

Россия тогда напряженно следила за баталиями двух гигантов британской политики: лидера консерваторов Дизраэли и лидера либералов Гладстона. Дизраэли в бытность премьером проводил последовательную протурецкую политику, полагая, что доминирование России на Балканах и в проливах смертельно опасно для Британской империи: русский флот мог угрожать главной ее жизненной артерии — пути через Средиземное море и Суэц в Индию. В 1878-м, когда русская армия, ценой значительных финансовых и человеческих потерь, сломила сопротивление турок и вышла на подступы к Константинополю, Дизраэли ввел британскую эскадру в Мраморное море и потребовал от России остановить наступление под угрозой объявления войны.

Гладстон, находясь в оппозиции, жестко критиковал еврея Дизраэли за предательство интересов христиан и покрывательство турецких зверств в Болгарии — он даже опубликовал брошюру, в которой предлагал навсегда изгнать турок из Европы. Лидер оппозиции поддерживал близкие отношения с крестницей царя Ольгой Новиковой, жившей в Лондоне, так что его обвиняли в получении денег от русских: однажды патриотически настроенная толпа выбила окна в его доме. Нетрудно догадаться, что «русофилия» Гладстона продолжалась ровно до его победы на выборах и избрания премьером. Тут пришла его очередь предъявлять России ультиматумы по поводу ее экспансии в регионе. И хотя избирательная программа строилась во многом на призывах отказаться от колониальной экспансии как по финансовым, так и по моральным соображениям, это никак не помешало ему после победы на выборах санкционировать завоевание Египта, спланированное без его участия профессиональными дипломатами и чиновниками.

Складывается впечатление, что российское руководство не делает никаких выводов из ошибок своих предшественников, регулярно вкладываясь в западных политиков в надежде нарушить дипломатическую изоляцию страны: в рационально устроенном обществе международная политика не определяется личными симпатиями и партийной демагогией. Демагогия, воспринимая нами как пророссийская, может быть направлена в лучшем случае на свержение действующего кабинета (а в худшем — на выбивание финансирования от щедрых российских спонсоров), но никак не на изменение внешнеполитического курса государства.