Антикоррупционная кампания: попытки ограничить воровство чиновников обречены на провал
Будь моя воля, я бы запретил в России использовать словосочетание «борьба с коррупцией» лет 10 минимум. Бесконечные разговоры о ней только дискредитируют само понятие, утверждая население в мысли, что «борьба» возможна только как кампанейщина, не имеющая отношения к реальности. Точно такое же сугубо мифологическое значение в нашей стране может иметь и новомодный термин «национализация элит», связанный и вытекающий из предыдущего.
В России ни первое, ни второе не возможно ввиду тотального цинизма и продажности — и верхов, и низов. Первый же вопрос: кто обеспечит честность и учет интересов «государства» при той же национализации? Все отечественные горе-элиты повязаны личными формальными и неформальными связями, и никто не заинтересован в том, чтобы рубить сук, на котором все сидят. А сук этот — коррупционная солидарность, позволительность той или иной степени воровства. Из Савла в Павла здесь обращений не происходит. Те, кто поднялся наверх, прошли жесточайший отбор (со знаком минус) и розовым идеализмом не страдают.
Точно так же нельзя доверять легиону доморощенных «политологов», которым форма важнее содержания, и падких до броских определений журналистов. Сегодня они будут обсасывать со всех сторон вброшенную ими самими же тему «национализации элит», даже не задумываясь о соответствии дискурса реалиям, чтобы завтра уже забыть про нее. А написанную хорошим русским языком статью Рамзана Кадырова с предложением запретить выезд за границу определенной категории чиновников нам предлагают воспринимать всерьез, а не как некое недоразумение.
Наша «элита» однозначно сориентирована на Запад, но не в культурном смысле, а в смысле обеспечения собственной безопасности.
«Кормления» (губернаторства, госкомпании, подряды и т.п.) даются и отбираются, а квартиру в Майами или оксфордский диплом у сына не отберешь. Кто же будет идти против интересов своего класса, закрывать ему отдушину? Как бывший госслужащий, я отлично представляю всю условность этой кампании, задаваемой последними президентскими указами насчет декларирования собственности. Мне как раз довелось попасть в 1998 году под эксперимент, когда Немцов и Чубайс впервые в новейшей истории решили обязать чиновников подавать сведения о доходах. Мелкие бюрократические сошки вместо работы тратили время на заполнение бумажек и сбор справок, а крупные боссы не обращали ни малейшего внимания на эту возню, затеянную вскоре свергнутыми временщиками.
За истекшие 15 лет никакие подачи деклараций ни на йоту не уменьшили уровень коррупции, зато ими отлично воспользовались для борьбы с оппозицией — лишали депутатских мандатов или снимали с выборов. Помнится, бедолагу Руцкого отстранили за день до голосования за то, что он не включил площадь балкона в общую площадь квартиры.
Стремление держать под контролем правящий класс издавна было присуще человеческим обществам, достигшим определенной стадии развития. Уже в V веке до н. э. «Законы 12 таблиц» вводили определенные запреты для сенаторов, запрещая им излишки роскоши. В 275 году до н. э. Публия Корнелия Руфина вычеркнули из сенаторского списка за то, что цензор обнаружил у него серебряной посуды на десять фунтов — больше разрешенного законом максимума. Римская республика, сильная суровыми добродетелями своих граждан, принимала законы против роскоши один за другим. Закон Клавдия запрещал сенаторам и их семьям владеть кораблями вместимостью свыше 300 амфор. Закон о подарках и воздаяниях ограничивал размер подарков от клиента патрону и вводил запрет на некоторые виды подарков и формы дарения. Три акта касались устройства пиров и развлечений — закон Гая Орхидия ограничивал число гостей, закон Фанния довел их число до 3-5 человек и установил лимит на расходуемые суммы, а закон Лициния Красса ограничил количество вкушаемого мяса.
Римляне полагали, что эти законы помогут сохранить в неизменности силы правящего класса, спасут его от пороков, но развращающее влияние побежденных греков и прочих сирийцев сделало свое дело, растлив и плебеев и патрициев. Республика пала, а вместе с ней сенаторская неподкупность.
И в веке XX немало авторитарных режимов проповедовали воздержание, умеренность и контроль над элитами как гарантию поступательного развития. Не все диктаторы были подобны Бокассе или Иди Амину с их пышными тронами и паланкинами. Например, генералиссимус Франко описывал себя как «несменяемого часового, как человека, который получает неприятные телеграммы и диктует ответы, который бодрствует, когда другие спят». Его коллега из Парагвая Альфред Стресснер спал лишь четыре часа в день, посвящая работе все остальное время. Будучи трудоголиками, они требовали того же и от остальных членов управляющего класса.
Самым ярким примером национализации элит стала Южная Корея при Пак Чжон Хи. Придя к власти в 1963 году, он первым делом провел генеральную зачистку государственного аппарата — было уволено 40 000 чиновников, купивших себе места. Также из армии комиссовали 2000 нелояльных офицеров, заменив их приданными президенту выдвиженцами. Южнокорейское ЦРУ изначально ориентировали на поиск коррупционеров внутри правящего класса и сбор компромата. Во время денежной реформы были конфискованы «незаконные» накопления — как раз по наводке спецслужб. Под сурдинку арестовали полсотни местных воротил теневого бизнеса. Во имя поддержания строгих стандартов нравственности запрещался ввоз косметики и парфюмерии из Японии, осуществлялась цензура фильмов. От чеболей Пак требовал в обмен на поддержку вложений в реальный сектор.
В стране был создан жесткий авторитарный режим («Юсин»), но с формальными атрибутами демократии, в том числе регулярными выборами, на которых побеждала правящая партия и сам Пак. Однако при всей внешней успешности подобная конструкция оказалась изначально проблемной. Режим сотрясали громкие коррупционные скандалы, а в элите при всей ее показной сплоченности, назревал конфликт. Он разразился в октябре 1979 года, когда директор местного ЦРУ лично застрелил Пак Чжон Хи и главу его охраны, с которым не мог поделить сферы влияния.
Стресснер создал нечто подобное в Парагвае, где партия «Колорадо» была тесно переплетена с армейской верхушкой и полицией как гарантия управляемости элит. Число осведомителей превышало 50 000 — при населении менее 4 млн. Но при всем своем бдении генерал не смог помешать тому, что страна превратилась в рай для контрабанды. Каждый из столпов режима имел свой «участок» в этом деле. Командующий речным флотом транспортировал наркотики, начальник пограничной стражи перегонял скот в Бразилию, председатель партии власти имел «окно» на таможне и т.д. Самого Стресснера в итоге сверг его самый близкий соратник.
Главный урок минувшего столетия заключается в том, что никакого долгосрочного механизма контроля за элитами создать нельзя, иначе как в рамках демократического общества. Никакие сексоты не заменят свободные СМИ и выборы, которые очищают правящий класс лучше, чем кто либо другой. При этом стоит помнить, что Россия — в отличие от Южной Кореи или даже Парагвая — страна с разрушенной патриархальной моралью, нерелигиозная, без признанных социальных институтов (семьи или рода), которые фактом своего существования могли бы удерживать от лихоимства. У нас не стыдно «потерять лицо» в отличие от той же Кореи с ее конфуцианской моралью и традицией. В России дозволено все.
Здесь нет честных офицеров или чекистов, которые бы из чувства стыда принялись наводить порядок, как в традиционном обществе.
В лучшем случае у нас возможно лишь снижение приемлемого уровня коррупции at long run, то есть в длительной перспективе, как стала улучшаться после многих лет беспредела ситуация на дорогах, хотя бы начали пропускать пешеходов на зебре. Поэтому повторю то, с чего начал: о борьбе с коррупцией и национализации элит лучше помолчать.