С государственными праздниками, как с любыми историческими датами, иногда приключаются странные вещи. Какие-то долгое время пребывают в состоянии некой «неочевидности», прежде чем приобретут тот однозначный смысл, с которым наконец и закрепляются в истории. Так, например, произошло с 14 июля 1789 года – днем взятия Бастилии и символической датой начала Французской революции. 14 июля закрепилось в качестве не подвергаемого сомнениям государственного праздника только на исходе XIX века, уже при Третьей республике и почти сто лет спустя после штурма самой знаменитой тюрьмы в Париже.
Его подробности, кстати, со временем то ли забылись, то ли изменились до неузнаваемости, чтобы соответствовать новому мифологическому статусу события. Во всяком случае о том, что Бастилия в тот летний день 1789 года была практически пуста, погибшие в результате штурма комендант тюрьмы и несколько его сослуживцев были не «паладинами реакции», а жертвами честного исполнения служебного долга, а сам штурм никакого иного значения, кроме символического, не имел, предпочитают не вспоминать.
Республиканская традиция после долгих перипетий французского XIX века победила, и ей была нужна точка отсчета.
14 июля для этой роли подошло как нельзя лучше, не будучи столь кровавым и неоднозначным событием, как 10 августа 1792 года – дата другого парижского бунта, низложившего монархию и на самом деле ставшего днем рождения первой Французской республики.
Как знать, не ждет ли подобная метаморфоза и 12 июня 1990 года – ныне вполне официальный российский праздник с безликим (точнее, подлежащим любому наполнению) названием «День России». Пока что с этим праздником происходят занятные изменения, о чем можно судить хотя бы по данным опроса ВЦИОМ. С одной стороны, 77% опрошенных не знают, с каким событием связана эта дата, то есть «Декларация о государственном суверенитете», принятая в этот день в 1990 году, в качестве основополагающего документа новой России не воспринимается, мало кто о ней вообще помнит. С другой – неожиданные в нынешних условиях 27% говорят (судя по всему, после напоминания, о чем речь), что Россия тогда встала на «путь построения демократии и рыночной экономики», а 16% отмечают, что «освободилась от необходимости оказывать экономическую поддержку союзным республикам».
Все это любопытные результаты, которые, возможно, показывают, что 25 лет существования новой России в действительности привели к не столь однозначным итогам, как может показаться, если включить телевизор. Российская Федерация в ее нынешних границах и виде давно выглядит как нежеланное дитя истории – и власти стремятся укрепить в обществе это ощущение, по меньшей мере с тех пор как Владимир Путин охарактеризовал распад СССР как «величайшую геополитическую катастрофу ХХ века». А 12 июня 1990-го прочитывается как пролог к этой «катастрофе», тем более что годом позже, день в день, первым президентом РФ был избран Борис Ельцин, который – по своим собственным мотивам, далеким от идеалистических, – довел дело крушения советской империи до победного конца.
В общем, в календаре 2015 года этот праздник выглядит каким-то «попаданцем», пришельцем из иного времени.
Во всяком случае мало какая дата входит в столь явное противоречие с привечаемой ныне в Кремле концепцией «русского мира», как 12 июня. Это день прощания с СССР, но прощания мирного, «ко всеобщему удовольствию», при котором выходящие из состава империи не делятся на выигравших и проигравших, на экс-метрополию и бывшие колонии. В 1990-1991 годах тем, кто тогда верил лидерам демократического движения, так и казалось. Иначе не сочувствовали бы литовцам, боровшимся против вторжения войск умиравшей империи в январе 1991-го, не приняли бы с таким спокойствием и референдум о независимости Украины, и Беловежские соглашения, и спуск красного флага над Кремлем после прощальной речи наскучившего всем Горбачева. Это сейчас для многих – в том числе тех, кто не может помнить ее в силу юного возраста, – империя подернулась романтическим флером. Тогда, в ее последние дни, ради нее никто не пошевелил и пальцем.
В действительности 12 июня – не «попаданец», а скорее яйцо. Из которого что-то может вылупиться, а может и нет. (Это нормально: не будь Генрих де Шамбор, не принявший в 1873 году корону из-за нежелания присягнуть трехцветному знамени, таким упрямцем, не было бы, скорее всего, у Франции нынче и праздника 14 июля: история – открытый процесс, в нем ничего не предопределено.) Распад СССР долго казался обманчиво мирным – хотя совокупность вызванных им уже в 1990-е войн, от Приднестровья до Карабаха и Чечни, виделась чем-то пустячным только по сравнению с одновременной югославской мясорубкой. Теперь партия доигрывается – в Южной Осетии семь лет назад, в Крыму в прошлом году, в Донбассе сейчас.
Как и четверть века назад, ее исход может оказаться совсем не таким, каким замышляли те, кто эту партию затеял.
Неоимперская карта изначально куда слабее, чем выглядит. Ведь пестрый лагерь борцов за «русский мир» не в состоянии избавиться сразу от нескольких противоречий: между любовью к советскому и не/до/антисоветскому, между имперскостью и национализмом, между уже привычной буржуазностью и жертвами, которых неизбежно требует любой крупный идеологический проект. Эти люди толком не знают, что им мило и любо, – в отличие от того, что им не нравится. Но строить, основываясь на «нет», невозможно – только разрушать.
В этом смысле 12 июня выглядит парадоксально перспективным.
Это потенциальный праздник выздоровления – дата, символизирующая избавление от «ига безбожныя власти» (почему так редко вспоминают об этой формуле нынешние православные иерархи?), при этом без свар с соседями. Это диалог вместо диктата – ведь, как ни странно, в начале 1990-х, до осенней стрельбы 1993-го, противники умели слушать друг друга. Это дата рождения республики – дата, которая по сути своей (принятие основополагающего документа) куда как убедительнее французского хулиганства 14 июля и скорее приближается к другому июлю – американскому, 1776 года. В долговечность той республики, кстати, при ее рождении тоже мало кто верил.