Нобелевский лауреат 2007 года Эрик Маскин недавно опубликовал заметку в «Экономическом журнале» Мирового банка, в которой он представил разработанную им с Майклом Кремером теоретическую модель влияния глобализации на неравенство в бедных странах. Не вдаваясь в детали, можно сказать, что при определенных условиях самые низкоквалифицированные, они же самые бедные, работники могут проиграть, потому что раньше их нанимали на работу одновременно с работниками более высокой квалификации, так что их собственная производительность труда (и зарплата) несколько повышалась, а в результате глобализации работники более высокой квалификации становятся востребованными на мировом рынке труда и самые бедные остаются совсем невостребованными, отчего их уровень жизни падает по сравнению с доглобализационным.
Независимо от валидности и предсказательной силы модели интересен тот факт, что Маскин — чистый теоретик, наиболее цитируемые работы которого элегантны именно математикой, — обратил свое внимание на проблемы неравенства. Два года назад вышла популярная книга Тома Пикетти «Капитал в XXI веке», английский перевод которой стал бестселлером по версии The New York Times, а уже в нынешнем, 2015 году вышла книга другого нобелевского лауреата Джозефа Стиглица «Великий разрыв», представляющая собой сборник его статей разных лет, также посвященных почти исключительно проблеме неравенства. Как видно, тема неравенства занимает экономистов куда больше, чем когда-либо.
Почему так происходит, и именно сейчас? Почему вообще тема неравенства заслуживает такого внимания? Хотя на первый взгляд вопрос кажется экономическим, он является скорее морально-философским.
У большинства из нас есть представление о том, что является «честным» или «справедливым», но операционализировать это представление довольно трудно, и тут дьявол в деталях.
В рамках вводного предмета я даю первокурсникам задание: отыскать заявления публичных фигур о честности или справедливости цены на тот или иной товар и попытаться придать этим словам экономический смысл. Практика показывает, что сделать это обычно нелегко.
Что, например, понимать под справедливой ценой нефти? Ясно, что экспортеры заинтересованы в том, чтобы она была повыше, а импортеры — пониже. И интересы их противоположны. Есть понятие «равновесная цена» — та, при которой спрос равен предложению, и именно при такой цене достигается максимальная величина «общего пирога», однако равновесная цена может быстро и часто меняться (в случае с нефтью — в два раза или больше), в то время как смутное, но неотвязное понятие «справедливости» предполагает определенную стабильность, так что равновесная цена — не очень хороший кандидат. А других у нас нет.
Особенно болезненно понятие справедливости воспринимается в контексте цены труда. Справедливо ли, что рабочие, скажем, во Вьетнаме или Индонезии получают в разы, иногда в десятки раз меньше, чем рабочие в Германии или США? Инстинктивно хочется ответить отрицательно. В США даже появились магазины, в которых импортные товары (например, кофе) стоят несколько дороже, зато на каждой упаковке гордо написано, что закупочная цена была «честной», что бы это ни значило. И товары такие пользуются спросом (иначе бы магазины обанкротились), так что можно говорить о «спросе на справедливость», но, опять же, придать экономический смысл понятию «справедливость» очень трудно.
Между тем сделать это совершенно необходимо просто для того, чтобы дать оценку последствиям глобализации. Нет никакого сомнения, что совокупное благосостояние стран, в том числе бедных, измеряемое, например, в ВВП на душу населения, растет по мере более интенсивного вовлечения в глобальное разделение труда. Этот эффект, замеченный еще Давидом Рикардо 200 лет назад, до сих пор представляет заметную логическую трудность для начинающих экономистов и особенно моральных философов от экономики. В то же время, если при этом увеличивается неравенство и если неравенство представляет проблему с точки зрения справедливости, то это может быть аргументом в пользу сдерживания глобализации. Но этот аргумент будет убедительным, только если предложить меру несправедливости, связанной с неравенством, причем в денежном выражении, чтобы можно было сравнивать рост ВВП и рост неравенства. Пока такой меры нет, любые разговоры об опасности неравенства остаются на уровне субъективных суждений.
Тот факт, что неравенство стало широко обсуждаться профессиональными экономистами — именно экономистами, а не просто публичными интеллектуалами, дает надежду, что консенсусная мера несправедливости будет выработана. И вот тогда глава про неравенство войдет в учебники, а суждения о сопоставлении пользы и опасности глобализации станут универсально понятными.