Бывший редактор Forbes Рэндалл Лейн самые бурные пять лет своей жизни находился в водовороте событий, кипевших на Уолл-стрит в эпоху биржевого бума прошлого десятилетия. Издатель журнала Trader Monthly, который делали «брокеры для брокеров» и который освещал самые звездные биржевые карьеры и рекламировал самые роскошные игрушки для обладателей многомиллионных состояний, он вместе с героями своего издания пережил взлет к высотам успеха и громкой славе, а затем, в 2008 году, — разорение и банкротство. Forbes печатает журнальный вариант трех глав его книги «Нулевые», которую публикует в России издательство «Альпина Бизнес Букс».
Каждый, кто хоть раз побывал в торговом зале биржи, знает, что значит оказаться в помещении, полном крепких, громогласных мужчин, ежедневно участвующих в сражении за крупные суммы денег. Похожее ощущение я испытывал 1 ноября 2007 года, когда моя компания Doubledown Media, издатель журналов Trader Monthly, Dealmaker и Private Air, задававших тон безудержному зарабатыванию и трате денег на Уолл-стрит, собрала почти тысячу представителей финансовой элиты в нью-йоркском концерт-холле Hammerstein Ballroom. В огромном зале, который по качеству акустики соперничает с Metropolitan Opera, мы организовали благотворительный чемпионат Уолл-стрит по боксу.
Мы набивали им животы говяжьей вырезкой, прожаренной до степени «медиум-рэр». Заливали им глотки, выставив на каждый стол пятилитровую бутылку «ультрапремиальной» водки Imperia, которую незадолго до этого вывел на американский рынок новоявленный русский миллиардер (речь идет о водке «Русский стандарт Imperia» и российском водочном магнате Рустаме Тарико. — Forbes). Он уверял, что она сделана по формуле, которую Александр III утвердил в качестве стандарта русской водки: из зерен озимой пшеницы, выращенной в черноземных степях, с добавлением ледниковой воды из Ладожского озера, дважды отфильтрованной через уральский кварц. Тем, кто забредал в курительную комнату, предлагалось неограниченное количество сделанных на заказ сигар Zino Platinum Crown ($30 за штуку, из одного перуанского и трех сортов доминиканских табака, выдержанного в течение четырех-пяти лет, покровный лист — с маленькой плантации в Коннектикуте). Мы воздействовали на все органы чувств, чтобы отвлечь их внимание от того факта, что за вечер их кошельки полегчали минимум на тысячу баксов каждый.
Я входил в один процент самых бедных из собравшихся там людей — парень, водивший помятую Subaru Outback 1997 года выпуска. Но, будучи генеральным директором и главным редактором Doubledown Media, я занимал лучшее место в зале, с которого мог созерцать свое творение, упиваясь величием момента. В числе моих соседей по столу были общительный бывший боксер-тяжеловес Джерри Куни, которому мы заплатили $2000 (вперед и наличными плюс такси) за то, чтобы гости могли с ним поговорить, и Эмиль Гриффит, бывший чемпион в среднем весе (из-за тысяч ударов в голову Гриффит, как я обнаружил, страдает приобретенным слабоумием, поэтому его речь было крайне трудно понять, этим объяснялась скромная плата за его участие в мероприятии — $200 без такси).
Наши гости в смокингах от Armani и костюмах от Brioni явились сюда за тем, что в большей степени отвечало их натуре, чем стейки и водка. Они жаждали крови. И лучше, если это будет кровь тех, кто — и с этим согласился бы почти каждый на Уолл-стрит — воплощает в себе все зло и несправедливость этого мира, то есть зарабатывает больше них.
«Goldman SUCKS!» — в унисон ревела толпа.
«Бедный Шейн Кинахан», — подумал я, глядя, как тот шествует к боксерскому рингу. Вице-президент Goldman Sachs, финансового института, который сейчас осмеивала толпа, Кинахан был виновен в смертном грехе: он вызывал зависть на Уолл-стрит. Через несколько месяцев, когда будут выплачены бонусы за 2007 год, Goldman выдаст 30 000 своих сотрудников в среднем по $661 000 — больше, чем любой другой банк или компания аналогичного размера в мире. И это с учетом каждого секретаря, уборщика, работника столовой и водителя. Кинахану, без сомнения, причиталась как минимум семизначная сумма, а некоторые из его коллег получат по итогам года более $100 млн.
Дела Кинахана обстояли тем хуже, что биться ему предстояло с Джошем Уэйнтраубом, у которого было двойное преимущество: в колледже он занимался боксом и сейчас рвался в бой, чтобы поквитаться с человеком, зарабатывавшим больше него. Уэйнтрауб был одним из самых крутых парней на Уолл-стрит, который делал миллионы для инвестбанка Bear Stearns. Руководя отделом закладных, он продавал ипотечные ценные бумаги столь низкого качества, что гарантии по ним не давали ни Fannie Mae, ни Freddie Mac, но привлекательно упакованные.
Каждого из наших бойцов четыре месяца тренировали в Trinity Gym, специализированном боксерском клубе в финансовом районе Нью-Йорка. Идея заключалась в том, чтобы устроить хорошее шоу для готовых платить за него клиентов: даже если ты очевидно превосходишь соперника, не торопись, побоксируй с ним немного, а потом свали в третьем раунде. Но Уэйнтрауб не стал мелочиться. Он порвал Кинахана без всякой жалости — кросс левой за секретаря Кинахана, который зарабатывал втрое больше, чем секретарь Уэйнтрауба, джеб правой за трех высокооплачиваемых сотрудников, которых Goldman увел у Bear годом ранее, и наконец оглушающий хук справа. И вот трейдер Goldman уже лежит на ринге — через 90 секунд после начала боя. Толпа ликовала, как в День Победы в 1945 году.
По мере того как на ринге появлялись новые пары боксеров, в Hammerstein стекались трейдеры и банкиры, разворачивая пачки стодолларовых купюр в надежде очаровать девушек на стойке регистрации и купить себе проход в переполненный и без того зал. Текстовые сообщения и звонки мобильников разносили во все стороны Весть: на Уолл-стрит сегодня праздник.
В октябре этого года фондовый индекс Dow Jones Industrial Average впервые преодолел отметку 14 000 пунктов. Парни типа Джоша Уэйнтрауба делали состояния, придумывая ценные бумаги столь же непонятные, как надписи на Розеттском камне, и при этом гораздо более дорогие.
Никто пока не придумал названия для этого десятилетия. Я оглядывал зал, и «нули», «нулевые» показались мне достаточно точным определением. Обитатели Уолл-стрит без устали гнались за нулями. Ментальность, основанная на легких деньгах, проникла в каждый уголок нашей жизни и культуры. И я, будучи бытописателем Уолл-стрит, тоже пал жертвой этого извращенного образа мыслей.
Я и подумать тогда не мог, что, когда в конце 2009 года будут подводить баланс десятилетия, прирост благосостояния домохозяйств окажется нулевым; нулевым будет рост занятости, доходов населения, фондового рынка. Или что вся эта компания нулей прикатит мировую экономику на край пропасти и миллионы людей будут финансово уничтожены, включая меня самого. Богатство и изобилие ослепляют, особенно на ярмарке жадности, которая открывает для посетителей двери лишь раз в тысячу лет.
Как известно, пронизанный извилистыми улочками финансовый район Лондона называется Сити. Каждое утро сюда стекаются около 350 000 человек, чтобы завоевывать мир, — подобно тому, как несколько веков назад корабли Британской империи с той же целью отправлялись отсюда. Одним из этих 350 000 11 сентября 2001 года был 24-летний Энди Пристон, недавно окончивший Университет Лафборо. Это был первый выпускник университета, взятый на стажировку в трейдинговую контору MacFutures. До его появления в этой, с позволения сказать, фирме предпочитали иметь дело с менее образованными, но более яркими личностями. Например, там работал трейдер по имени Роберто, который любил в середине рабочего дня скинуть одежду и вести торговлю с голой задницей.
Пристон, худощавый троеборец с мягкими чертами лица, работал скальпером — отслеживал ситуацию на мировых биржах, стараясь уловить колебания на рынках сложных производных инструментов на процентные ставки и облигации. Видя подходящее движение котировок, будь то вверх или вниз, он открывал позицию в соответствующем направлении, «срезая» себе за несколько секунд (максимум минут) маленькую прибыль. Торговля в тот вторник шла вяло. Пристон уже хотел было бросить это дело и отправиться поиграть в футбол, как вдруг почувствовал, что его компьютер вздрогнул. «Рынок как-то странно дернулся», — вспоминал он после. Переключив на SkyNews телевизор, висевший над торговым залом MacFutures, он увидел, как из башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке валит дым, а затем — как самолет врезается во вторую башню.
На глазах всего мира разворачивалась трагедия. Пристон же увидел нечто совершенно иное — благоприятную возможность.
Тут же вернувшись к своему столу, он продал акции и фьючерсы на нефть и купил с большим кредитным плечом все облигации европейских правительств, которые только торговались в тот момент, на десятки миллионов долларов. Его расчет был прост: оправившись от первого шока, толпы инвесторов в панике ринутся в самые безопасные инструменты — в государственные облигации.
Пристон ничего предварительно не рассчитывал, на это у него не было времени. Это был чистейший инстинкт, абсолютно хладнокровный поступок, реализованный с помощью компьютера с торговыми контрагентами, сидящими где-то в других частях света. За 20 минут он заработал несколько сотен тысяч долларов. Поняв, что это был теракт, а не случайность, Пристон, прежде чем биржи остановили торговлю, повторил сделку на еще более крупную сумму.
Менее чем за час после того, как захваченный террористами самолет врезался в первую башню, Пристон заработал $1,5 млн.
Когда несколько лет спустя Пристон рассказал мне эту историю, меня едва не стошнило. Он и сам чувствовал себя виноватым и перечислил 20% полученной 11 сентября прибыли пожарному управлению Нью-Йорка. Но для коллег в Сити он стал легендой, героем, перед которым они испытывали благоговейный трепет. Они даже придумали ему прозвище, подходящее тому, кто знает, что действует правильно и ничего не боится, — Храброе Сердце.
Когда мы в Trader Monthly начали публиковать информацию о том, какие невероятные деньги делают трейдеры, сторонним наблюдателям было трудно осознать эти цифры. Многие считали, что это однократный заработок или общий размер состояния. Но через пару лет до людей, включая продавцов предметов роскоши, таких как строители роскошных апартаментов W, наконец дошло, что наша аудитория получает такие деньги каждый год: нажива росла благодаря магическим свойствам системы вознаграждения «2 и 20» (система, при которой управляющий получает ежегодно 2% от суммы находящихся под его управлением активов плюс 20% прибыли. — Forbes).
Творимые этой схемой чудеса захватили воображение представителей среднего класса на Уолл-стрит. Все стали одержимы словом, которое породило больше легкомысленных разговоров и безответственных решений, чем какое-либо другое. Слово это — всемогущий бонус.
Как бытописатели Уолл-стрит, мы отслеживали бонусы в течение всего года. С начала лета начинали поступать первые данные с полей, примерно так же, как в Министерство сельского хозяйства передается информация об урожае. Goldman накапливает 52% от выручки в первом полугодии! Отдел инструментов с фиксированным доходом Lehman получил большой навар! Отдел, торгующий за свой счет в Credit Suisse, остался на бобах! Богатейший город в богатейшей стране мира стал настолько зависим от бонусов финансистов (они составляли 20% валового городского продукта), что ревизор штата Нью-Йорк выпускал по ним периодические прогнозы.
Деньги перечисляли в феврале-марте, что совпадало с выходом номера Trader Monthly с рейтингом получателей самых крупных бонусов. Эта практика казалась прочно укоренившейся и регламентированной, хотя на самом деле выплата бонусов — относительно недавнее изобретение. До 1971 года практически каждый крупный банк представлял собой частное партнерство. В конце года партнеры просто делили между собой прибыль, а большинство сотрудников получало регулярную зарплату, как учителя, пожарники и прочий трудящийся люд.
Но затем крупные банки стали публичными компаниями, а рынок требовал от них постоянных хороших финансовых результатов, которые должны были улучшаться. Поэтому влияние сотрудников, способных показывать «положительную альфу», возросло, бонусы стали обычной практикой. Их использовали и для стимулирования, и для удержания ценного сотрудника. Тут больше всего прославился Майкл Милкен, которому Drexel Burnham в 1987 году заплатил $550 млн. Сумма была столь невообразимой, что потребовалось два десятилетия, чтобы Стиви Коэн снова смог получить такие деньги по итогам одного года. В 2000 году был установлен новый рекорд: в одном только штате Нью-Йорк банки заплатили сотрудникам бонусы на $19,5 млрд. Последовавшая затем рецессия, совпавшая с терактами 11 сентября 2001 года, привела к снижению размеров вознаграждений. Но длилось это недолго, до 2004 года (запустив Trader Monthly в том же году, мы еще не знали, что он станет началом новой эры золотых бонусов). В том году они выросли на 15% по сравнению с предыдущим, в 2005-м — на 20%, в 2006-м — еще на 17%. К 2007 году один только Goldman Sachs раздавал своим сотрудникам больше денег, чем все банки штата Нью-Йорк в начале десятилетия.
В январе 2007 года я изучил график среднего заработка банковских трейдеров, специализирующихся на ипотечных ценных бумагах — рискованных операциях по купле-продаже прав на кредиты под залог жилья, которые предварительно были аккуратно сгруппированы и упакованы в пригодные для торговли инструменты. Среднестатистический вице-президент с четырехлетним стажем получил в 2006 году $100 000 в виде зарплаты и $450 000 — в виде бонуса. (Для сравнения: вице-президент США Дик Чейни получил зарплату $208 100 и никакого бонуса). Зарплата директора с семилетним стажем составляла $125 000, бонус — $1,3 млн. Управляющие директора (несмотря на свой «высокопоставленный» титул, это всего лишь сотрудник с большим стажем) в среднем унесли домой по $175 000 и $2,5 млн соответственно. А размер бонуса реального начальника отдела приближался к $10 млн.
Я был ошарашен: 26-летние парни получают бонус в полмиллиона долларов? И еще возмущаются тем, что им мало заплатили? Финансовая отрасль не производит никакого продукта, но при этом тратит около половины выручки на вознаграждение, в то время как обычные компании — 5–10%.
До марта все сидели и ждали, но как только выплачивали бонусы, начиналась массовая миграция. Тысячи людей, как это называлось, «отправлялись в сад»: наслаждались отдыхом, в то время как компания, которую они только что покинули, платила им полную зарплату в течение 90 дней, чтобы не дай бог они не увели с собой коллег или клиентов.
Но настоящим безумием было то, как выплачивались эти бонусы: 80–90% вознаграждения выдавалось в начале года одним чеком. Именно эти чеки и породили золотую лихорадку. Именно от них зависели многие аспекты жизни получателей: от того, где они жили («Многие наши клиенты с Уолл-стрит уже подыскивают себе новое жилье в ожидании бонусов, — сказала агентству Associated Press Луиза Филлипс Форбс из агентства недвижимости Halstead Property в декабре 2006 года. — Они готовятся выложить огромные суммы»), до того, с кем жили (многие разводы и расставания объяснялись размером и временем выплаты бонуса).
К тому же неопределенность (размер бонуса ведь зависит от начальника) порождала настоящую паранойю. В каждом банке и фонде комитет по вознаграждениям решал, какую часть добычи выделить какому отделу в зависимости от результата всей компании и вклада в него конкретного подразделения. Затем руководители отделов, как боссы мафии, делили деньги между своими подчиненными в зависимости от показателей каждого из них и других нематериальных факторов. «У меня есть несколько парней, — говорил один менеджер, распределявший бонусы между несколькими десятками трейдеров, — которым я недодаю по $50 000, потому что считаю, что они уроды».
Куча денег одним чеком. В зависимости от того, сколько ты сделаешь, управляя деньгами других людей. Эта извращенная система могла испортить даже очень хорошего человека. «Если мне кажется, что мне не заплатят, — объяснял мне как-то один управляющий активами свой образ мыслей в годы, когда рынок падал, — я могу рискнуть, чтобы постараться все-таки заработать денег».
Интересы Уолл-стрит больше не совпадали с интересами тех, кто доверял ей свои деньги. В конце каждого года трейдеры лихорадочно корректировали свои портфели. Те, кто уже получил прибыль, особенно в хедж-фондах, начинали гнать котировки еще выше, чтобы успеть побольше заработать и увеличить свою долю комиссионных. Если же у тебя был убыток, ты брал гигантское кредитное плечо, лишь бы успеть улучшить результат даже за счет небольшого изменения рынка. Единственное, что ставило под угрозу твой бонус, — отсутствие риска. Долгосрочный результат уже не имел никакого значения. Бонус ведь платили по итогам года, поэтому если для его получения требовалось купить или продать какой-нибудь мусор, который впоследствии сгниет, трейдеры и управляющие долго не раздумывали. На Уолл-стрит все играли в «музыкальные стулья»: когда музыка закончится, ты будешь уже в другой компании или в другом подразделении своей компании.
Осенью 2006 года произошла интересная история с двумя самыми молодыми членами списка Trader Monthly 100. Один из них, Брайан Хантер, был просто-таки повернут на бонусах. Сын заливщика бетона из канадской провинции Альберта, он незадолго до терактов 11 сентября поступил на работу в нью-йоркский офис Deutsche Bank. В 2002 году, торгуя природным газом, он заработал для банка десятки миллионов долларов, но на следующий год его отдел потерял $51,2 млн прямо перед Рождеством. Deutsche Bank отказался выплачивать Хантеру бонус. Он подал в суд, проиграл и ушел из банка.
Через некоторое время он обосновался в хедж-фонде Amaranth Advisors с активами на $9 млрд, который даже разрешил ему работать, не покидая родного Калгари. Как и в Deutsche Bank, первый год оказался очень удачным. Хантер сделал крупную ставку на то, что цены на газ вырастут, и, как и в случае с Храбрым Сердцем, заработал состояние на страданиях других — ураганы Катрина и Рита повредили вышки в Мексиканском заливе и нарушили добычу. Федеральные регуляторы позднее обвинили Хантера в манипулировании ценами, и фонд был вынужден заплатить $7,5 млн штрафа. Но это не шло ни в какое сравнение с заработками обоих: Amaranth получил $1 млрд, а Хантер — почти $100 млн и место в Trader Monthly 100.
Стараясь повторить успех, осенью 2006 года он снова сделал гигантскую ставку на рост цен. Но в тот год не было ураганов. Цены упали. Если бы это были его деньги, он, скорее всего, зафиксировал бы убыток. Вместо этого Хантер увеличил позиции. Его контрагентом в сделке на достаточно низколиквидном рынке газа был Джон Арнолд, управлявший хьюстонским хедж-фондом Centaurus. Ему тоже было 32, и у него тоже не задалось с прежним работодателем: он был трейдером в Enron, пока энергогигант не рухнул. Он также сделал в предыдущем году $100 млн и заработал место в Trader Monthly 100.
Между ними было лишь одно различие: Арнолд полагал, что цены должны упасть. И в то время как Хантер открывал позиции на миллиарды долларов, пытаясь сдвинуть рынок вверх, Арнолд с помощью своих миллиардов старался сдвинуть его вниз. В конечном счете Хантер лишился бонуса, а заодно и работы. Цены упали, он потерял $6,6 млрд, и Amaranth закрылся; это стало крупнейшим крахом инвестиционного фонда в истории. Между тем Арнолд пожинал плоды — почти $2 млрд.
Хантер же ничтоже сумняшеся быстро привлек почти $1 млрд и открыл собственный хедж-фонд. В 2007 году он уже сам мог платить себе бонус, полученный от использования денег других людей. Золотая лихорадка была в самом разгаре.
Что чувствуешь, когда теряешь $60 млн за один день?
«Представьте себе, что вы сидите на берегу и далеко на горизонте видите цунами, — объяснял, лежа на кушетке в кабинете психиатра лишившийся этих денег трейдер, с полным основанием считавшийся акулой рынка. — И нет никакой возможности, даже если будешь бежать изо всех сил, от него скрыться».
Рынок притягивал прежде всего людей, которые привыкли все держать под контролем. Поэтому когда из-за ошибок некоторых пострадали многие на Уолл-стрит и миллиарды по всему миру, отчаяние охватило всю финансовую индустрию.
«Все просто застыли в ужасе, охваченные фатализмом, — вспоминает доктор Дуглас Хиршхорн, работавший психологом в Deutsche Bank и полудюжине крупнейших хедж-фондов. — Я ходил от одного клиента к другому, и они все так себя чувствовали».
Trader Monthly превратил Хиршхорна в «Доктора Дуга», штатного психиатра Уолл-стрит. Он вел в журнале колонку «Головной вагон» и быстро стал звездой. У него была обширная клиентура, которую он консультировал по вопросам психоустойчивости, — сотни. Помимо беспомощности, его клиенты теперь испытывали еще один стресс — замешательство. Рок-звезды нулевых мгновенно превратились в изгоев общества. Над их детьми насмехались в школе.
«Те, кто не умел преодолевать эмоциональный стресс, — рассказывает Хиршхорн, — не могли выбраться из этой ямы». Отчаяние проявлялось множеством способов: наркотики и алкоголь, стриптиз-клубы и проститутки, разводы и нервные расстройства. Элита Уолл-стрит взывала к доктору Дугу, как новорожденный требует материнскую грудь.
Затем пошли самоубийства. После банкротства Bear Stearns его менеджер Барри Фокс спрыгнул с 29-го этажа здания, где располагался офис инвестбанка. Кирк Стивенсон, директор по операционной деятельности лондонского фонда прямых инвестиций, у которого были квартира стоимостью $5 млн в Челси, заботливая жена и восьмилетний сын, прыгнул под колеса железнодорожного экспресса, несущегося со скоростью 160 км в час. Таким же образом покончил с жизнью немецкий миллиардер Адольф Меркль, после того как принадлежавшая ему компания по производству цемента HeidelbergCement не смогла расплатиться по кредиту. Руководитель британского страхового подразделения банка HSBC, отец четверых детей, был найден голым в туалете в петле после вечеринки с кокаином и проститутками. Француз-аристократ, управляющий активами, закрылся в своем офисе на Мэдисон-авеню в Нью-Йорке, наглотался снотворного и вскрыл себе вены. Подобные сообщения приходили в редакцию со всего света.
Наша компания, к сожалению, не осталась в стороне. Через четыре дня после гибели Адольфа Меркля издатель еще одного нашего журнала Justice (к тому моменту уже закрывшегося) Алан Стайлз остановил свой автомобиль на Массачусетской автостраде и шагнул под поезд. Ему было 44 года. Бывший ранее издателем журнала Esquire, после закрытия Justice Стайлз пытался работать в других медиакомпаниях, но так и не нашел себе места. «У нас были соседние кабинеты, — написал я его 18-летней дочери Кристине. — У меня только родилась первая дочка, я учился быть отцом и был поражен, как он разговаривал с тобой, как сильно любил тебя». И вот безо всяких внешних причин он покончил с собой. Целыми днями я пребывал в оцепенении. Мировую экономику, Уолл-стрит и Doubledown все глубже и быстрее затягивало в водоворот, а вокруг меня были лишь горе и уныние.