Павел Лунгин: «Герман в «Даме Пик» — Че Гевара, который восстает против закона мира и хочет, чтобы выпала другая карта»

9 ноября состоялась премьера, а 17 ноября на экраны выходит «Дама Пик» —  современная версия Пиковой Дамы, которая волновала и Пушкина, и Чайковского. Чем Пиковая дама сегодня привлекла режиссера Павла Лунгина, спрашивает главный редактор Forbes Николай Усков.

Почему «Пиковая дама»? Как ты выбираешь сюжет? Почему тебе было важно снять этот фильм именно теперь? 

Мне предлагали поставить оперу. Потом я что-то придумал — очень ясную, прямо небесную схему: Дама пик сама в себе повторяется. Есть человек, который так хочет петь Германа, что сам готов стать Германом. Готов рисковать, ставить жизнь на карту и умереть в конце. У меня возникло чувство, что современные молодые люди очень похожи на Германа, они не верят ни в труд, ни в карьеру, ни в справедливость, они хотят выиграть у жизни в карты. Даже для середины ХХ века это было не так, люди верили в логику, люди верили в будущее. Хотя уже старый мудрец и циник Миттеран ходил к астрологу, потому что понимал, что нужно обратиться к другим силам, к силам хаоса.

Так у меня появился образ современного парня. Начал писать сценарий и писал его бесконечно долго, лет пять. Потом пытался сделать фильм по-английски, ведь желание обмануть судьбу — это общая идея, вполне понятная и западным людям. Но среди голливудских актеров надо брать известных, и получается, что ты стоишь в огромной очереди к одной из 15 звездных дверей, очередь все больше, а ты все дальше. На Уме Турман я сломался…

Но Иван Янковский, исполнитель роли Германа, — абсолютно новое лицо.

Я его позже нашел, когда понял, что снять по-английски не получится. Рубль падал, деньги таяли, отношения с Западом ухудшались. И тогда я на оставшиеся деньги снял этот фильм по-русски и довольно быстро. С божественной Ксенией Раппопорт. Я не знаю, какая бы другая актриса в мире сыграла это так хорошо, потому что Ксения, конечно, соединяет в себе все возможные противоречия в жизни, а это и есть искусство.

Ксения редко играет в кино. Это чуть ли не главная ее роль на сегодняшний момент.

Ксения редко играет, потому что ее терзает театр. Я уговариваю Ксению, кстати, оставить театр, но она, конечно, этого никогда не сделает.

Многие актеры признаются, что театр для них главное. Но там нет крупного плана.

Это бред нашей жизни. Есть общее мнение, что кино — это бизнес, а театр — чистое искусство. На самом деле за исключением десяти театров в России, чьи названия мы все знаем, театр — это еще больший бизнес. Средний театр каждый день штампует одни и те же, как правило, плохие спектакли. И все олигархи, от федеральных до районных, как зайчики, несут им деньги.

Потому что театр дешевле, чем кино. Помогаешь искусству, но не надрываешься.

Конечно, дешевле, зал меньше. Ты можешь позвать туда пятерых своих друзей сегодня, а через месяц еще кого-то из администрации президента, и за кулисы потом можно пройти поболтать с актерами. Но на самом деле кино, как и театр, делится на арт и чистое развлечение. Помню, я в «Такси-блюзе» снял Наташу Коляканову, сейчас ее мало кто помнит, а тогда она была звезда театра Васильева. В кино она сыграла несколько ролей: кроме меня она работала у Вани Дыховичного. Васильев актеров терзал, как Иван Грозный. Он требовал жертвоприношения, он мучал их бесконечными репетициями, акробатикой, они жили в сыром подвале на Поварской улице и 24 часа в сутки занимались, репетировали, без денег, в нищете, в общежитии. Он хотел, чтобы актер, как Александр Матросов, грудью закрывал амбразуру, но не умирал, а в агонии кричал: «Люблю театр!» Теперь я говорю Ксении Раппопорт: пока ты жива, пока ты молодая, полна сил, энергии, секса, дай себя экрану. Что ты опять играешь Чехова в 100-й раз на общем плане? Но в голове у нее, как и у многих актрис, как у Наташи, крепко вбито: театр — это искусство, а кино — это так, для денег.

То есть тебе трудно было уговорить Раппопорт? 

Непросто, тем более что она хорошая вообще, хорошая по жизни. И ей было нелегко согласиться на роль Пиковой дамы. Такая же проблема была у Мамонова после «Острова». Он себя чувствовал чуть ли не святым. К нему бабки какие-то в метро подходили, руки целовали. После этого он долго не соглашался на роль Ивана Грозного, не хотел играть плохого. Я его убеждал, что это будет вклад в изучение русской матрицы, в которой молитва и злодейство тесно соединены. Я и Ксению уговаривал, что ты в этой роли как океан — ему же все равно, перевернул он эту лодку или нет. Ты стихия таланта, не различающая добра и зла. Для нее это было морально сложно. Но мне кажется, у нас что-то получилось.

Как ты решился взять звездного внука, то есть Ивана Янковского, на главную роль?

Я сам не знаю. Но каждый раз в истории кастинга у меня так бывает. Это сродни порыву влюбленности, как с Мамоновым в «Такси-блюзе». Кто мог знать, что Мамонов будет актером и таким прекрасным. А Иван мне напоминает чистокровного арабского жеребенка. Знаешь, у которого родители в трех-четырех поколениях были призовые, брали места. У него даже тело, его нервная система — они пока умнее, чем его голова, талант его живет в нем сам по себе. В жизни он сдержанный умный парень, совершенно непохожий на мажора, которыми полна Москва. Иван появился буквально за несколько дней до начала съемок, когда я уже был в отчаянии. Он казался очень юным в своей клетчатой рубашке и, к моему удивлению, сказал: «Это моя роль».

Я поверил и с самой первой пробы понял, что это он. Наконец-то я увидел человека, который дышит, как я. Знаешь, это похоже на утиную охоту. Летит утка, а ты должен стрелять в другое место, намного дальше, туда, где утка будет через мгновение. Роль и личность должны войти друг в друга — пуля в утку или утка в пулю — и стать чем-то другим, жарким или супом, например.

Это вообще самое интересное в кино, когда переводишь сценарий из двухмерности бумаги в трехмерность реальной жизни. У тебя там, допустим, написано: Анна вошла в комнату. Ну вошла и вошла. Но когда ты начинаешь снимать кино, оказывается, что все непонятно: какая она, эта Анна, как она одета, что у нее на голове, как она вошла, она грубо открыла дверь или сначала приоткрыла щелочку, посмотрела и тихо проскользнула? И в какую комнату? Тысяча вопросов. Это создание мира — и есть режиссура. 

Иван Янковский — серьезное открытие, мне кажется.

Он прямо как Мозжухин, экран лопается от него. Мне кажется, что это в будущем огромный актер, который вобрал в себя таланты разных поколений, он сам еще не понимает свою силу.

А сколько ему лет?

Только что исполнилось 26. Уже не дитя, но все-таки есть старая дзен-буддистская притча о том, что отражение луны в луже не спрашивает разрешения у луны. Есть луна, есть отражение, нет луны — нет отражения. Это притча, как мне кажется, точно описывает суть работы актера. Актер — это лужа, там намешано все: и живая жизнь, и грязь, и слабость, и сила. Все! Хороший актер не спрашивает, какая ты там луна, где луна, что луна, он ее просто отражает. Это и есть особый актерский талант. Отразить луну — что-то бесконечно высокое. И далекое.

C кем у тебя такое еще было?

С Викой Исаковой. Мало кто помнит, что она играла в «Острове» бесноватую. Эта красавица мгновенно превратилась в уродливую девочку, которая ползала по снегу. Это была она! Я понимаю, что мы с Викой можем сделать вообще все что угодно. А ее недооцененная роль в «Родине»?

Ну ее тусовка не смотрела, народ-то смотрел. 

Меня поразило, что тусовка не оценила работу Машкова. Он сыграл патриота, ненавидящего правительство. Он сыграл, конечно, шизофреника, но это такой необычный для нашего мира тип. И как этого не увидели?! Меня все-таки поверхностность нашей тусовки ужасно удивляет.

Ты не считаешь сериал низким жанром? 

Мы живем в эпоху торжества сериалов. Я считаю, что сериалы дают нам то, что фильм дать не может. Они, как толстые романы, позволяют показать развитие характера.

Тебе повезло с композитором. Чайковский. Он у тебя звучит по-новому. Это не театр с пыльными бархатными занавесками и грузными сытыми актерами, которые силятся изобразить юные страсти. Картинка и музыка совпадают. Это неожиданно. 

Ты почувствовал? Ты знаешь, я прямо сходил с ума от этой музыки. Человек жил в совершенно другой реальности — реальности страсти. Есть любовь, есть деньги, есть карты, страсть побеждает, можно поставить свою жизнь на карту и застрелиться в конце. Ты молод, ты полон жизни, полон спермы, полон энергии, полон таланта, и ты хочешь сказать Богу: испытай меня. Это как Че Гевара, который восстает против закона мира, закона вещей, который хочет, чтобы выпала другая карта. Это музыка богоборческая.

Говорят, Чайковский так умер. После исполнения Шестой симфонии они с Модестом отправились в ресторан. Чайковский заказал обед и попросил стакан воды. Кипяченой в ресторане не нашлось. А в городе свирепствовала эпидемия холеры. Чайковский велел принести ему некипяченой. Через несколько дней он умер от холеры.
Чем не Герман?

Я почувствовал это в его музыке. Я почувствовал некое восстание против морали, против того, что можно, чего нельзя. Все, что любовь, все, что чувственно, все, что хочу до конца, — можно.