Тюрьма, окаменелости и 5 фунтов за зуб: как палеонтолог Вальтер Кюне занимался наукой

Как и многие другие писатели, Вальтер Кюне создал некоторые из своих лучших творений в тюрьме. То, как он — палеонтолог, увлеченный строением микроскопических зубов, — попал туда, заслуживает отдельного рассказа.

Кюне родился в 1911 г. в Берлине в семье учителя черчения. Он изучал палеонтологию в Университете Фридриха-Вильгельма в Берлине, а затем в Университете Галле и был известен двумя увлечениями: интересом к средневековым церковным колоколам, о которых написал восторженную статью в туристический журнал, и своими прокоммунистическими симпатиями. Последнее значительно больше волновало представителей нацистских властей, которые как раз начинали свой террор. Молодой Кюне был приговорен к девятимесячному тюремному заключению — это был его первый опыт за решеткой, — и в 1938 г. ему пришлось эмигрировать в Великобританию.

Как мог политический беженец без средств прокормить себя и молодую супругу в чужой стране? Естественно, собирая окаменелости. Кюне слышал, что в середине XIX в. в пещере близ Холуэлла, деревеньки в несколько сотен жителей, обнаружили горстку зубов триасовых млекопитающих. Это открытие должно было сыграть важнейшую роль, но осталось без внимания. Похоже, среди палеонтологов нашлось не слишком много желающих месяцами просеивать горы гравия в надежде отыскать малюсенькие зубки. Тем не менее куратор Британского музея посоветовал ему не утруждаться. «Все английские местонахождения ископаемых уже известны, — видимо, сказал куратор. — Бессмысленно ожидать новых крупных открытий».

Кюне это не отпугнуло. Он отчаянно нуждался в деньгах и горел интересом к млекопитающим. Кроме того, у него были козыри в рукаве. Еще в студенчестве он обнаружил чутье на окаменелости, и вдобавок у него было одно важнейшее качество — терпение. Он отправился в Холуэлл, где с энтузиазмом собрал, промыл и просмотрел более 2 т глиняной засыпки из пещеры. Задачу облегчила помощь его жены Шарлотты, хотя о ее интересе к крошечным зубам (или об отсутствии такового) история умалчивает. Трудолюбие четы Кюне было вознаграждено: они нашли два предкоренных зуба. Вальтер тут же направился в Кембриджский университет и показал их палеонтологу Рексу Паррингтону, которого находка так впечатлила, что он внес Вальтера в платежную ведомость. Отныне за каждый зуб млекопитающего ему полагалось £5.

Полные надежд, Вальтер и Шарлотта взялись за обследование других пещер и ущелий на юге Британии. Вскоре, в августе 1939 г., они открыли новые окаменелости в Мендип-Хиллс, пасторальных холмах к югу от Бристоля, в сельских окрестностях графства Сомерсет. Они собрали десятки разрозненных зубов и костей, принадлежавших очень близкому к млекопитающим цинодонту олигокифусу (Oligokyphus), описанному десятилетиями раньше по какой-то паре зубов из Германии. Затем они двинулись дальше, вперед, к следующему великому открытию. В сентябре Вальтер с киркой и геологической картой отправился на атлантическое побережье, где принялся дотошно исследовать известняковые скалы. Неизвестно, был ли он в курсе, что покинутое им отечество только что вторглось в Польшу.

Британским солдатам, патрулировавшим побережье, безусловно, было известно о начале мировой войны. Им показалось странным, что по английскому побережью ходит немец с картами, и они его арестовали. Так Вальтер во второй раз очутился в заточении, в лагере для интернированных на острове Мэн — маленькой точке в Ирландском море между Великобританией и Ирландией. Лагерь станет его домом с 1941 по 1944 г.

Единственное, что скрашивало его жизнь, — это то, что к тому времени Вальтер снискал себе репутацию среди английского научного истеблишмента. Уже вскоре после бомбежек Лондона кураторы и научные сотрудники Британского музея — когда-то отговаривавшие увлеченного немца от поисков британских окаменелостей — организовали новые экспедиции в пещеры Мендип, которые принесли множество новых открытий костей и зубов. Две тысячи находок переслали в лагерь для интернированных.

Как говорил Вальтер, «в распоряжении у меня было достаточно времени». Он разбирал находки, складывал кости и собрал бóльшую часть скелета олигокифуса. Скрупулезное описание ископаемых остатков не давало ему скучать, и к тому времени, когда на исходе войны его освободили, он начал записывать свои выводы, что положило начало его будущей монографии 1956 г. об олигокифусе. Она до сих пор считается одной из основополагающих работ о тех цинодонтах, которые находились на грани превращения в млекопитающих.

Олигокифус — размером и формой напоминающий таксу — не был млекопитающим и даже прямым предком млекопитающих. Скорее их очень близким родственником, вроде двоюродного брата. Он был представителем подгруппы прогрессивных растительноядных цинодонтов — тритилодонтид, соседней с млекопитающими на родословном древе. Как и положено близким родственникам, тритилодонтиды и первые млекопитающие были очень похожи и по внешнему облику, и по поведению. Например, и у тех и у других конечности располагались прямо под туловищем, так что они ходили полностью на лапах, в отличие от других цинодонтов, которые все еще передвигались несколько распластавшись. И тритилодонтиды, и млекопитающие были результатом волны диверсификации цинодонтов, последовавшей в конце триаса, около 220 млн лет назад, то есть 30 млн лет спустя после того, как тринаксодон пережил пермско-триасовое массовое вымирание и — до поры до времени — уберег линию млекопитающих в момент ее наибольшей уязвимости. За эти 30 млн лет многое изменилось: «стволовая линия» млекопитающих продолжала накапливать «маммальные» признаки — вроде выпрямления лап, — пока цинодонты лавировали в лабиринте с суровым климатом и еще более суровой конкуренцией.

Самое большое изменение состояло, в сущности, в малом. Уменьшение размеров уже помогло цинодонтам в конце пермского периода, и они продолжали в том же духе. На протяжении триаса млекопитающие становились все более миниатюрными. Представленная поначалу видами размером с ласку — вроде тринаксодона, — к концу триаса эта линия обратилась в разнообразных вредителей в основном размером от мыши до крысы. Из этого правила были исключения, так как боковые ветви родословного древа иногда давали более крупные виды, подобные олигокифусу и его собратьям-тритилодонтидам, нуждавшиеся в более объемистом кишечнике для переваривания растительной пищи. Но в целом эволюция триасовых цинодонтов шла по пути миниатюризации.

Почему цинодонты уменьшались? Хотя бы потому, что они были не одни в дивном новом мире триасового периода. Пермскотриасовую катастрофу пережили и другие животные, и когда Пангея пошла на поправку, они стали конкурировать за место под солнцем. Из этого горнила эволюции вышли не только млекопитающие, но и многие другие привычные нам животные, которые и поныне сосуществуют с млекопитающими: черепахи, ящерицы и крокодилы. Кроме того, по всему суперконтиненту распространялось нечто еще более страшное. Оно росло в размерах и множило разнообразие видов, происходивших от скромного предка величиной с кошку, пережившего вулканизм.

Динозавры.