К сожалению, сайт не работает без включенного JavaScript. Пожалуйста, включите JavaScript в настройках вашего браузера.

Желтая кофта Маяковского: как поэты Серебряного века становились иконами стиля

Поэт В.В. Маяковский (Фото DR)
Поэт В.В. Маяковский (Фото DR)
Внешний вид и стиль многих поэтов Серебряного века были не только продолжением творчества, но и важной частью их образа — внутренней свободы, бунта и тоски, отражая стремление к эпатажу и разрушению устоявшихся норм. С разрешения издательства «Альпина нон-фикшн» Forbes Life публикует отрывок из книги Екатерины Горпинко о том, как яркий галстук-бант и желтая кофта Владимира Маяковского стали символами нового искусства и революции в культуре, которым не страшны ни насмешки, ни осуждение

В декабре 1913 года в петербургском театре «Луна-парк» случилась трагедия. Трагедия называлась «Владимир Маяковский», где главную роль исполнил сам автор. В начале первого действия Владимир Владимирович стоял с папиросой в зубах и обращался к зрителям:

Милостивые государи! Заштопайте мне душу, пустота сочиться не могла бы.

В автобиографии «Я сам» Маяковский напишет о реакции зала на свою пьесу: «Просвистели ее до дырок». В последний момент поэт отказался от эскизов костюмов Ольги Розановой и принял решение выходить в своей собственной желтой кофте, в которой не раз появлялся на поэтических вечерах. Эта вещь, перенесенная из жизни на сцену, прекрасно отражала слияние автора и героя, заложенное в трагедии. Она театрализовала повседневность и ломала четвертую стену в театре. Желтая кофта сделала Владимира Маяковского скандально знаменитым и заняла свое почетное место самого известного предмета в гардеробе поэта.

 
Книга «Стихи и вещи. Как поэты Серебряного века стали иконами стиля»

Уже влившись в богемную среду, Маяковский понимал, что для нового литературного направления эпатирование публики безмерно важно. И ни одна, даже самая вызывающая строчка не выполнит этой задачи лучше, чем экстравагантный внешний вид. Футуризм выходил за рамки поэзии и живописи, это был образ жизни, определенная манера поведения. Сцена, спектакль, перформанс — вот стихия, в которой русский футуризм проявил себя в полной мере.

Поэт Василий Каменский так вспоминал пламенную речь мэтра футуристов Давида Бурлюка: «Мы — новые люди нового, современного человечества, — говорил Бурлюк, — мы — провозвестники, голуби из ковчега будущего, и мы обязаны новизной прибытия, ножом наступления вспороть брюхо буржуазии-мещан-обывателей. Мы — революционеры искусства, обязаны втесаться в жизнь улиц и площадей, мы всюду должны нести протест и клич “Сарынь на кичку!”. Нашим наслаждением должно быть отныне — эпатирование буржуазии. Пусть цилиндр Маяковского и наши пестрые одежды будут противны обывателям. Больше издевательства над мещанской сволочью! Мы должны разрисовать свои лица, а в петлицы, вместо роз, вдеть крестьянские деревянные ложки. В таком виде мы пойдем гулять по Кузнецкому и станем читать стихи в толпе. Нам нечего бояться насмешек идиотов и свирепых морд отцов тихих семейств. За нами стена молодежи, чующей, понимающей искусство молодости, и наш героический пафос носителей нового мироощущения, наш вызов».

 

Давид Бурлюк был одним из первых литераторов, столь эксцентрично заявившим о себе с помощью предметов туалета. В его гардеробе были жилеты всевозможных невообразимых цветов и тканей, например обивочной для мебели, которые прекрасно рифмовались с длинной серьгой в ухе, украшенной бисером. В петлице его сюртука можно было встретить необычные предметы, от деревянной ложки до пучка редиски. Дополняли образ старинный лорнет и цилиндр.

Такой вызывающий внешний вид не мог не спровоцировать юного Маяковского: «В училище появился Бурлюк. Вид наглый. Лорнетка. Сюртук. Ходит напевая. Я стал задираться». Сам Бурлюк вел себя более осмотрительно, его решение не вступать в драку, как оказалось в дальнейшем, принесло прекрасные плоды: «Какой-то нечесаный, немытый, с эффектным красивым лицом верзила преследовал меня шутками и остротами как “кубиста”. Дошло до того, что я готов был перейти к кулачному бою, тем более что тогда я, увлекаясь атлетикой и системой Мюллера, имел шансы в встрече с голенастым юношей в пыльной бархатной блузе, с пылающими насмешливыми черными глазами. Но случись это столкновение, и мне, “кубисту”, с таким трудом попавшему в Училище живописи, ваяния и зодчества, не удержаться в академии Москвы <...> и прощай тогда мои честолюбивые планы. <...> Мы посмотрели друг на друга и... примирились, и не только примирились, а стали друзьями, а скоро и соратниками в той борьбе, коя закипела вокруг между старым и новым в искусстве».

Услышав первое стихотворение Маяковского «Ночь», Бурлюк настоятельно просит продолжать писать. Никому не известного на тот момент Маяковского он представляет знакомым: «Не знаете? Мой гениальный друг. Знаменитый поэт Маяковский».

 

Смело можно сказать, что Маяковский вышел из шинели, а точнее из пальто Бурлюка. Мария Никифоровна Бурлюк (жена Д.Бурлюка) писала: «Володя Маяковский и во вторую осень нашего знакомства был плохо одет. А между тем начались холода. Увидев Маяковского без пальто, Бурлюк в конце сентября 1912 года, в той же Романовке, в темноте осенней, на Маяковского, собиравшегося уже шагать домой (на Большую Пресню), надел зимнее ватное пальто своего отца. — Гляди, впору... — оправляя по бокам, обошел кругом Маяковского и застегнул заботливо крючок у ворота и все пуговицы. — Ты прости за мохнатые петли, но зато тепло и в грудь не будет дуть». Действительно, у Маяковского, после смерти отца жившего с матерью и двумя сестрами, с деньгами было очень туго.

Обладая неординарным художественным вкусом, будущий поэт поступает в 1911 году в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Облик его, как вспоминали современники, был несколько театрален еще до футуристической карьеры.

Поэт Бенедикт Лившиц писал: «Одетый не по сезону легко в черную морскую пелерину со львиной застежкой на груди, в широкополой черной шляпе, надвинутой на самые брови, он казался членом сицилианской мафии, игрою случая заброшенным на Петербургскую сторону.

Его размашистые, аффектированно резкие движения, традиционный для всех оперных злодеев басовый регистр и прогнатическая нижняя челюсть, волевого выражения которой не ослабляло даже отсутствие передних зубов, сообщающее вялость всякому рту, — еще усугубляли сходство двадцатилетнего Маяковского с участником разбойничьей шайки или с анархистом-бомбометателем, каким он рисовался в ту пору напуганным богровским выстрелом салопницам».

Более поэтичные ассоциации облик поэта вызывает у его подруги Иды Хвасс: «Маяковский в старомодной пелерине, широкополой фетровой шляпе, выцветшей, серо-зеленого цвета, с небрежно повязанным бантом-галстуком, — одним словом, ни дать ни взять — иллюстрация к роману “из жизни парижской богемы”». Вот как Маяковского описывает художник Лев Жегин: «Тогда Маяковский немного придерживался стиля “vagabond”. Байроновский поэт-корсар, сдвинутая на брови широкополая черная шляпа, черная рубашка (вскоре смененная на ярко-желтую), черный галстук, и вообще все черное — таков был внешний облик поэта в период, когда в нем шла большая внутренняя работа, когда намечались основные линии его творческой индивидуальности».

 

Борису Шкловскому таким запомнился этот живописный образ: «По круглой Москве блуждал Маяковский в черной бархатной рубашке, темные волосы закинуты назад. Так ходили мастерапечатники. Но у тех рубашки сатиновые. Такую рубашку звали “пузырем”, а человека, так одетого, звали “итальянцем”».

О черном цвете и галстуке пишет и Бурлюк: «Он был одет в бархатную черную куртку с откидным воротником. Шея была повязана черным фуляровым галстуком; косматился помятый бант; карманы Володи Маяковского были всегда оттопыренными от коробок с папиросами и спичками...». Под галстуком здесь нужно понимать широкую ленту, повязанную на шее объемным бантом. И, как ни странно, на подобный аксессуар мог вдохновить Маяковского Александр Блок. Благодаря ему и другим символистам этот аксессуар становится своеобразным символом поэта как такового. На хрестоматийном фото Блока, стоявшем у многих юных барышень на прикроватной тумбочке, поэт позирует в черном шелковом галстуке, повязанном бантом; бант у Блока заправлен в блузу (в отличие от манеры Маяковского повязывать его наружу) и гораздо меньше по размеру, тогда как Маяковский намеренно делает его шаржированно-огромным. Маяковский носил бант на голую шею, что придавало его облику бунтарский вид. Однажды поэта с друзьями даже не хотели пускать в ресторан — без крахмального воротника было немыслимо явиться в приличное заведение. Тогда Маяковский достал альбом с бумагой для рисования, бывший при нем, и быстро нарезал себе и друзьям белые воротнички, как настоящий модельер. Растерявшемуся швейцару пришлось впустить веселую компанию.

Поэт В.В. Маяковский (Фото ТАСС)

Итак, именно с банта-галстука началась карьера футуриста. В автобиографии Маяковский пишет: «Костюмов у меня не было никогда. Были две блузы — гнуснейшего вида. Испытанный способ — украшаться галстуком. Нет денег. Взял у сестры кусок желтой ленты. Обвязался. Фурор. Значит, самое заметное и красивое в человеке — галстук».

Но случайно ли был выбран именно желтый цвет? Об этом читаем в воспоминаниях старшей сестры поэта, Людмилы: «Желтый цвет с детства был любим нами, он символизировал для нас солнечную Грузию. В самом быту Грузии этот цвет был широко представлен в виде мутак (мягкие валики на тахте), подушек, портьер и прочего. У нас с сестрой тоже всегда были какие-нибудь желтые ткани. А у сестры Оли была желтая лента. Володя взял ее для какого-то вечера...»

 

С тех пор этот аксессуар становится значимой частью образа юного Маяковского, попав на обложку его первого стихотворного сборника «Я!» 1913 года. Лев Жегин вспоминал: «Бесконечно долго рисовалась обложка к книжечке “Я!”. На ней весьма декоративно расположены какое-то черное пятно и надпись: “В. Маяковский. Я!”. Это пятно, которое можно принять просто за растекшуюся чернильную кляксу, имеет в основе реальный прообраз: это галстук “бабочкой”, который тогда носил Маяковский».

О создании этой обложки вспоминает Вера Шехтель, дочь знаменитого архитектора, с которой у Маяковского был роман весной 1913 года. Именно в ее доме на Большой Садовой было придумано оформление первого сборника поэта. В память об этом Вера подарила Маяковскому желтую ленту. Она пишет: «Обложка представляет собой автопортрет — черное пятно и желтый бант. Желтый бант (желтый цвет — цвет солнца) был мною завязан Владимиру Владимировичу, и он расхаживал в нем всюду, возбуждая косые взгляды солидных москвичей».

Маяковский в ответ подарил возлюбленной свой крепдешиновый черный галстук-бант.

Желтая лента вдохновила на ту самую желтую кофту. «Очевидно, увеличишь галстук, увеличится и фурор, — продолжает Маяковский в автобиографии. — А так как размеры галстуков ограничены, я пошел на хитрость: сделал галстуковую рубашку и рубашковый галстук». В этом заявлении чувствуется и ироничнокарикатурный намек на традиционный поэтический облик, и в то же время ощутим дизайнерский подход к собственному имиджу. «Галстуковая рубашка» — желтая кофта — была не чем иным, как блузой.

 

Газета «Утро» 16 декабря 1913 года отмечала: «Привлекала внимание публики и знаменитая желтая кофта Маяковского. Желтая кофта оказалась обыкновенной блузой без пояса, типа парижских рабочих блуз, с отложным воротником и галстуком. На красивом, смуглом и высоком юноше блуза производила очень приятное впечатление».

На самом деле блуз было две: одна чисто желтая («его желтая, такого теплого цвета кофта» — уточняет цвет знакомая Софья Шамардина), а вторая — знаменитая — черножелтая в вертикальную полоску. Историю ее создания мы узнаем из воспоминаний футуриста Бенедикта Лившица: «В Училище живописи, ваяния и зодчества, где он еще числился учеником, его ждал триумф: оранжевая кофта на фоне казенных стен была неслыханным вызовом казарменному режиму школы. Маяковского встретили и проводили овациями. Ему этого было мало. Решив, что его наряд уже примелькался, он потащил меня по мануфактурным магазинам, в которых изумленные приказчики вываливали нам на прилавок все самое яркое из лежавшего на полках. Маяковского ничто не удовлетворяло. После долгих поисков он набрел у Цинделя на черно-желтую полосатую ткань неизвестного назначения и на ней остановил свой выбор».

Этот невообразимый для жизни и идеальный для сцены материал Маяковский принес маме и сестрам.

Скорее всего, он предвидел возражения, но и явиться вечером без футуристического костюма никак не мог. Маму пришлось упрашивать. «Утром принес Володя бумазею. Я очень удивилась ее цвету, спросила, для чего она, и отказалась было шить. Но Володя настаивал: “Мама, я все равно сошью эту блузу. Она мне нужна для сегодняшнего выступления. Если вы не сошьете, то я отдам портному. Но у меня нет денег, и я должен искать и деньги, и портного. Я ведь не могу пойти в своей черной блузе! Меня швейцары не пропустят. А этой кофтой заинтересуются, опешат и пропустят. Мне обязательно нужно выступить сегодня...”» — так старшая сестра Людмила вспоминала рассказ матери. Людмила записала и собственные впечатления от легендарного наряда брата: «Я вошла в комнату и вижу: мама у туалетного столика примеряет Володе кофту из бумазеи с широкими полосами желтого и черного цвета. Я собиралась рассердиться на Володю за эту очередную выдумку, но, увидев, как идет к нему кофта, оттеняя красивое смуглое лицо, как горят смелым блеском его глаза, как горда и решительна в наступательном движении его высокая и складная молодая фигура, я спасовала...»

 

«Я в этой кофте похож на зебру», — глядя на себя в зеркало, самокритично заявил Маяковский. Футурист Алексей Крученых создает более комплиментарный для поэта образ — образ бойца в Древнем Риме: «Маяковский в блестящей, как панцирь, золотистожелтой кофте с широкими черными вертикальными полосами, косая сажень в плечах, грозный и уверенный, был изваянием раздраженного гладиатора».

Расчет оправдался — кофту заметили. «Маяковского-поэта тогда никто решительно не знал. Просто появилась в Москве желтая (полосатая: желтое и коричневое или черное в полоску) кофта на очень высоком, плотном, плечистом, но худом молодом человеке (теперь бы сказали: парне) в очень плохих штиблетах на очень длинных ногах. Кофта эта замелькала, замозолила глаза там и тут — не на “Шаляпине”, конечно, не в абонементах Художественного театра, не в филармонических собраниях: туда бы “кофту” не пустили! — а на литературных заседаниях, собраниях, в маленьких ресторанчиках, на левых вернисажах и т.п. Но Москва видывала всяких чудаков и равнодушна была ко всяким чудачествам... Широкое лицо его было худо; черные брюки при ближайшем рассмотрении оказались в пятнах и подтеках, штиблеты упорно требовали “каши”... И у меня тогда же сложилось впечатление, что и “желтая кофта” — только псевдоним отсутствия сюртука, будь сюртук, пожалуй, не было бы и желтой кофты...» — вспоминал Сергей Дурылин.

Кто знает, если бы не бедность (не только сюртука, но и пиджака у Маяковского в начале карьеры не было), не видать нам одного из самых смелых стилистических решений в русской поэзии. Кофта действительно производила «впечатление неотразимое», как отметит поэт. Настолько, что ее запретила полиция. Корней Чуковский вспоминал, что у входа в Политехнический музей «стоял пристав и впускал Маяковского только тогда, когда убеждался, что на нем был пиджак». Тем не менее Маяковский не сдался без боя и взял автора «Мухи-цокотухи» (и биографии Некрасова, и огромного количества статей о поэтах Серебряного века) к себе в союзники. Чуковский пишет: «Кофта, завернутая в газету, была у меня под мышкой. На лестнице я отдал ее Владимиру Владимировичу, он тайком облачился в нее». Дело в том, что желтый был в 1913-м остромодным цветом, но исключительно для дамских туалетов. К тому же поэтов привыкли видеть на публичных выступлениях в сюртуках и фраках, преимущественно темных оттенков, поскольку правила приличия требовали появляться на публике в неяркой одежде.

В своем эссе «О разных Маяковских» поэт писал: «Я — нахал, для которого высшее удовольствие ввалиться, напялив желтую кофту, в сборище людей, благородно берегущих под чинными сюртуками, фраками и пиджаками скромность и приличие.

 

Я — циник, от одного взгляда которого на платье у оглядываемых надолго остаются сальные пятна величиною приблизительно в десертную тарелку».

Полосатая блуза стала той самой пощечиной общественному вкусу, лучшей рекламой футуристического творчества и его визитной карточкой. Кстати, визитка самого Маяковского тоже была желтого цвета и гораздо больше по размеру, чем принято. На фото, где Маяковский с ней позирует, нельзя не отметить пышный галстук-бант с вызывающе ярким принтом.

Мы в соцсетях:

Мобильное приложение Forbes Russia на Android

На сайте работает синтез речи

Рассылка:

Наименование издания: forbes.ru

Cетевое издание «forbes.ru» зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций, регистрационный номер и дата принятия решения о регистрации: серия Эл № ФС77-82431 от 23 декабря 2021 г.

Адрес редакции, издателя: 123022, г. Москва, ул. Звенигородская 2-я, д. 13, стр. 15, эт. 4, пом. X, ком. 1

Адрес редакции: 123022, г. Москва, ул. Звенигородская 2-я, д. 13, стр. 15, эт. 4, пом. X, ком. 1

Главный редактор: Мазурин Николай Дмитриевич

Адрес электронной почты редакции: press-release@forbes.ru

Номер телефона редакции: +7 (495) 565-32-06

На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети «Интернет», находящихся на территории Российской Федерации)

Перепечатка материалов и использование их в любой форме, в том числе и в электронных СМИ, возможны только с письменного разрешения редакции. Товарный знак Forbes является исключительной собственностью Forbes Media Asia Pte. Limited. Все права защищены.
AO «АС Рус Медиа» · 2024
16+