«Понадобилось 60 лет»: как Япония осмысливает военные преступления прошлого
История японской военной экспансии начинается с конца XIX века: в 1895 году Япония аннексировала Тайвань, в 1910 году — Корею, постепенно колонизировала Северо-Восток Китая (Маньчжурию), где в 1932 году создала подконтрольное государство Маньчжоу-го. А во время Второй мировой войны оккупировала другие территории Китая, обширные территории в Юго-Восточной Азии. В самой Японии «необходимость» ведения войны оправдывали тем, что страна создает «Сферу сопроцветания Великой Восточной Азии», где все народы во главе с японским императором будут дружно сосуществовать, избежав угрозы быть колонизированными Западом. На деле же методы, которыми японские военные действовали на оккупированных территориях, были крайне жестокими и мало напоминали стремление к всеобщему благу. Свидетельства о военных преступлениях (Нанкинской резне, «отряде 731», «женщинах для утешения» и др.) сегодня хорошо изучены и неопровержимы.
Культ императора (в японской религии синто — потомка солнечной богини Аматэрасу) в 1930-е годы достиг небывалого размаха. Инакомыслие пресекалось — в 1925–1941 годах 5000 человек были осуждены по так называемому «Закону о поддержании общественной безопасности». В современной историографии этот период признают японским тоталитаризмом.
Уже с 1942 года войска союзников перешли в контрнаступление и постепенно деоккупировали территории в Азии (в августе 1945 года в войну вступил и СССР). Но несмотря на то, что ситуация на фронтах неуклонно становилась безнадежной, а жизнь в тылу была голодной и полной лишений, до самого последнего дня войны пропаганда утверждала (а общество не сомневалось): Япония будет воевать до победы, или до последнего живого японца.
«Пятнадцатого августа в полдень нас всех собрали в актовом зале, чтобы прослушать важное сообщение. <…> После гимна зазвучал голос императора, но стоявшим в последних рядах, и мне в том числе, практически ничего не было слышно. Те, кто находился впереди (курсанты, надзиратели и преподаватели) не понимали смысла сказанного, поскольку государь изъяснялся исключительно высокопарно. Тогда директор, майор запаса, энергично взбежал на сцену, его полное тело тряслось, кайзеровские усы подрагивали.
— Сейчас нам выпала честь услышать высочайший указ об объявлении войны Советскому Союзу, и мы растроганы до слез. Все мы в едином порыве должны смело идти вперед к нашей цели, чтобы сокрушить врага! — воскликнул директор.
На сцену поспешно поднялся адъютант и стал что-то ему нашептывать. Директор изменился в лице и исчез вместе с адъютантом в кабинете. Из первых рядов побежала новость: «Япония проиграла войну». Все зашумели. Вновь появился директор и, пустив скупую мужскую слезу, объявил о капитуляции Японии».
Это фрагмент из романа японского писателя Каги Отохико «Столица в огне». Роман основан на автобиографическом опыте: как и его герой, курсант военного училища по имени Юта, Кага помнит тот день в августе 1945 года, уже после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, когда впервые в истории император Хирохито обратился с речью к японскому народу. Не только Кага, но и многие японцы свидетельствовали: никто настолько не ожидал капитуляции, что речь императора (хотя и неразборчивую из-за технических помех и церемонного языка) восприняли ровно наоборот. Поверить во внезапно наступивший мир оказалось непросто.
По условиям капитуляции власть в Японии переходила к американской оккупационной администрации. При этом во главе страны, потерпевшей сокрушительное военное поражение, удивительным образом остался все тот же император Хирохито, который взошел на престол в 1926 году. Это стало возможным в результате совокупности обстоятельств. Прежде всего, никогда в японской истории император не обладал реальной властью. Он был прежде всего церемониальной фигурой и первожрецом синто, а управляли страной (и тем более армией) в разные времена административный аппарат, сёгуны, кабинет министров. Однако же роль Хирохито как церемониальной фигуры переоценить сложно: японские солдаты умирали и убивали во имя императора, его указом война была объявлена и его же обращением к нации завершилась. Но оккупационная администрация и возглавлявший ее генерал Дуглас Макартур решили прислушаться к мнению ученых, изучивших японское общество и способных дать совет, каким образом удастся наименее болезненно осуществить переход от тоталитаризма к демократии.
Сохранить лицо в любой ситуации
Наиболее известна из советчиков Макартура антрополог Рут Бенедикт. Она приступила к исследованию японской культуры так, как антропологи XIX – начала XX века изучали абсолютно незнакомые человеческие сообщества, и проделала большую работу, отсматривая видеоматериалы и общаясь с японскими военнопленными. Результатом ее работы стала всемирно известная книга «Хризантема и меч». А также практические советы американским военным по поводу того, как строить отношения с жителями Японии, чтобы добиться взаимовыгодного результата. Рут Бенедикт подчеркнула, что император является символом японской нации, и, чтобы не ввергнуть страну в хаос, его в этом качестве стоит оставить на престоле, и сделала еще ряд ценных наблюдений. В частности, отметила иерархичность японской культуры, а также отнесла ее в бинарной классификации к «культурам стыда» в противовес «культурам вины». Это, с точки зрения современной гуманитарной науки, слишком обобщенное утверждение на практике означало, что для японцев важно достойно выглядеть в обществе и сохранять лицо в любой ситуации, и это стоило учитывать американским военным.
То, как японское общество отреагировало на поражение в войне, еще раз показало, что лояльность власти и лично императору была не просто утверждением пропаганды, она действительно оказалась огромной. Император призвал сдаться и «перенести непереносимое», признать власть оккупационной администрации и слушаться ее указаний, и все послушались. Но большинство японцев не задумались о том, что только что страна вела на сопредельных территориях агрессивную войну, и о миллионах жертв, погибших или пострадавших от действий тех японских солдат, которых еще совсем недавно чествовали как национальных героев. Народ чувствовал горечь поражения и нес на себе тяготы послевоенного быта. Но на вопрос о том, что же произошло и по чьей вине, сразу после войны многие японцы отвечали так, что это свидетельствовало об отсутствии рефлексии и проработки темы ответственности: войну развязала милитаристская верхушка, а пострадал от нее японский народ, обманом втянутый в безнадежную авантюру.
Суды над японскими военными проходили с 1945 по 1951 год. Но на скамье подсудимых оказались далеко не все ответственные за развязывание войны, и прежде всего там не было императора. А в суде почти не было представителей стран, люди в которых в наибольшей степени пострадали от японской агрессии в Азии. Так, на самом известном из этих процессов — Токийском трибунале — обвинителями были 11 человек из Австралии, Великобритании, Индии, Канады, Китая, Нидерландов, Новой Зеландии, СССР, США, Филиппин и Франции. Нидерланды, Франция и Англия представляли интересы Индонезии, Вьетнама, Малайи и Бирмы, только что получивших независимость. А Корею, одну из наиболее пострадавших стран, никто не представлял.
Ограниченный состав обвиняемых в военных преступлениях и неадекватное представительство их жертв стали одной из причин, почему в первые десятилетия после Второй мировой войны в Японии почти не вспоминали о тех ужасах, которые японские солдаты и спецслужбы творили на оккупированных территориях в Азии. Вероятно, сыграло свою роль и то, что Япония совершила переход к демократии и демилитаризации в результате внешнего давления, а не внутренней проработки. Но нужно заметить, что такое долгое осознание совершенных преступлений — отнюдь не уникальная черта японской исторической памяти. Например, классик среди исследователей коллективной памяти Алейда Ассман, исследуя мемориальную культуру и память о нацистских преступлениях в Германии, отмечает, что разговор о личной ответственности за преступления режима постепенно развивался в 1960–1980 годах, когда неудобные вопросы непосредственным участникам событий стали задавать их дети и внуки.
Историческая память о бомбардировках Хиросимы и Нагасаки
Еще один важный аспект формирования японской памяти о Второй мировой — это предпринятые США атомные бомбардировки городов Хиросима и Нагасаки. Невозможно отрицать тот факт, что Япония (и не только военные, а мирное население городов) заплатила страшную цену за совершенные преступления. Подобного рода «моральные весы» стали появляться в публичной риторике далеко не сразу. В первые годы после войны, и даже намного позже, сами выжившие жертвы атомных бомбардировок чувствовали себя в обществе отверженными. Уже в 1966 году Симона де Бовуар, вместе с Жан-Полем Сартром посещавшая Хиросиму, писала:
«Во второй половине дня мы отправились в фонд. Это скромное небольшое здание, где жертвы бомбардировки могут встречаться друг с другом, а также обратиться за помощью. Мы пришли сюда встретиться с некоторыми из них. <…> Мы думали, что выжившие будут говорить о пережитом с горечью и возмущением, — они же были скромны и покорны. Собственно, они стыдились — стыдились своей немощи, шрамов, неспособности работать. Некоторые уезжали в другие города, где скрывали свое несчастье, как будто это был постыдный изъян. Если бы они рассказали правду, их бы не наняли на работу. Правительство выплачивает им пенсии только в том случае, если они были раньше государственными служащими. Никто из гражданских, пострадавших во время войны, не получает никаких компенсаций, а ведь таких людей очень много в Токио и Хиросиме. В Хиросиме многие из переживших бомбардировку живут в бедных районах, куда нас не водили».
Публичный разговор об атомных бомбардировках начался после завершения американской оккупации, и в особенности после еще одного триггерного события: в 1954 году японское рыболовное судно Lucky Dragon попало в зону радиоактивного облучения от взрыва, который американские военные совершили в рамках испытаний на атолле Бикини. Этот инцидент будто бы сделал всех японцев жертвами ядерного взрыва (потенциально любой мог бы купить зараженного тунца с этого судна) и прорвал плотину молчания. В последующие десятилетия тема беспрецедентных в истории атомных бомбардировок и Мемориальный музей мира в Хиросиме станет эпицентром японской памяти о Второй мировой войне. Важно заметить, что это такая память, в которой есть жертвы и страдания, ультимативное стремление к миру и неповторению трагедии, но нет виновных. В этом мемориальном дискурсе не было места ни разговору о совершенных японцами военных преступлениях, предшествовавших бомбардировкам, ни о предпринятом американцами жесточайшем «акте возмездия».
Разговор об ответственности Японии попытались сразу после войны начать японские коммунисты и социалисты. Они составляли большинство среди почти 3000 политических заключенных, выпущенных из тюрем сразу после капитуляции Японии. Коммунисты предлагали в числе прочего привлечь к суду за развязывание агрессивной войны императора Хирохито и его супругу Кодзюн. Но в обществе они находились в маргинальной позиции — даже несмотря на некоторый запас морального авторитета, который у них был после войны, так как они почти единственные выражали протест против имперской политики и поплатились за это свободой.
Первые открытые разговоры об ответственности
В публичном поле открытый разговор об ответственности японских военных за преступления на оккупированных территориях и о молчаливом соучастии жителей метрополии начинается после 1989 года, когда умер император Хирохито (он пробыл «символом японской нации» целых 62 года). Примерно тогда же меняется политическая ситуация во многих странах, побывавших под японской оккупацией. Японским политикам пришлось думать над тем, как принести извинения пострадавшим от агрессии во Время второй мировой войны, хотя бы ради сохранения добрососедских отношений. В 1990-е годы вместе с развитием феминизма становится возможным для обсуждения и чудовищный опыт «женщин для утешения» (более 200 000 девушек из Кореи, Китая и других стран, которых принуждали к занятиям проституцией в борделях, подчинявшихся военному ведомству).
Осмысление совершенных преступлений и мемориализация событий Второй мировой войны в Японии еще далека от завершения. Но интерес к этой теме и запрос на честный разговор о войне в обществе есть. Например, в 2000-е годы сотни людей приходили на встречи с участниками войны, многие из которых открыли для себя возможность наконец рассказать правду о том, чему были свидетелями. Например, так обдумывал свой опыт Рютаро Хонда, воевавший в Китае и на Курильских островах в 1939–1945 годах:
«Я не уверен, думал ли я тогда о китайских юношах, на которых был наставлен мой штык, так же, как о себе самом. Я не спрашивал себя, была ли у каждого из них девушка, любили ли они свою родину, где они провели свое детство. Честно говоря, я не мог тогда думать ни о чем другом, кроме собственной жизни. Вероятно, и сейчас у солдат, отправляющихся на войну, точно такая же психология. В этом и заключается ужас войны. Ведь враг, против которого сражаешься на войне, на самом деле тебе не враг. Нет никакой причины для вражды. С кем же тогда нужно сражаться? С теми, кто посылает людей на войну. Это государственные, национальные, религиозные организации и их руководители, или стоящий за ними международный капитал, военно-промышленный комплекс. Понадобилось 60 лет, чтобы мы получили возможность открыто говорить об этом».