Тоска по русской классике: что Владимир Сорокин противопоставляет войне и смерти

«Наследие» — роман о человеке, который пытается остаться собой в мире вечных моральных дилемм и бесконечного выбора. Владимир Сорокин беспощадно выворачивает наизнанку сложности современной действительности, создавая калейдоскоп образов и событий, которые заставляют в очередной раз задуматься о природе человеческой сущности и месте личности в социуме.

Важно, что это не просто новое произведение современного классика, но третий роман о докторе Гарине. Сам Сорокин считает, что «Метель», «Доктор Гарин», «Наследие» составляют трилогию. По существу — это единое цельное  образование в его художественной вселенной, созданной в последние годы и включающей «День опричника», «Сахарный кремль», «Теллурию», «Манарагу». Разумеется, вполне логично всю гаринскую трилогию выпустить отдельным томом (или томами), что, надо думать, и должно вскоре произойти, тем более что публиковалась она с большими временными промежутками («Метель» вышла в 2010 году, а следующая книга о Гарине — весной постапандемийного 2021 года).

«Наследие» соединено с другими романами трилогии многими нитями, не только фигурой главного героя. Реалии художественного пространства, темы, мотивы, язык и стилистика, образы других персонажей и сами способы их конструирования, перетекают из одной части в другую, изменяясь, модифицируясь, обрастая новыми подробностями. Эти связи имеют большее или меньшее напряжение, но применительно к «Наследию» стоит сказать, что его сюжет, выстроенный на недоговоренностях и загадках, подразумевает знакомство читателя с «Доктором Гариным». В противном случае происходящие события будут не ясны. 

Гарин начал свое путешествие по пространству сорокинского мира как «земский» врач. Он вез сыворотку в отдаленное селение, страдающее от смертельной болезни, но попал в метель. И замерз. Читатели было попрощались с героем, но он воскрес в «Докторе Гарине». Протезы заменили ему отмороженные ноги, а сам он возглавил престижную клинику на Алтае. Более того, у него любовь, у него роман. Однако это не избавляет его от приключений. Из госпиталя Гарин вынужден бежать через всю изменившуюся Россию, но, благодаря мистической помощи, находит потерянную суженую и обретает счастье.

«Наследие» переносит нас в другое время. Вселенная Сорокина охвачена войной. Активные действия вроде бы завершились, но, несмотря на мирный договор, конфликт продолжает тлеть. Транссибирский экспресс с доктором (в «Метели» Гарин путешествовал на «самокате», запряженном  малютками-лошадьми, а в «Докторе Гарине» на железном коне — маяковском) отправляется на Запад. Путешествие экспресса обрывается уже во второй части романа, но герои продолжают путь к спасению.

В «Наследии» Сорокин рисует послевоенную действительность, и сам роман можно рассматривать как эпилог: он многое совмещает в себе и многое объясняет, развязывает узлы, разрешает. На нем лежит знак итога, даже если сорокинский космос последних лет и дальше продолжит свое существование и развитие. «Наследие» — как бы в противовес всем текстовым загадкам и умолчаниям — открыто и откровенно. И в каком-то смысле, собственно, сорокинская поэтика в нем представлена в особо концентрированном виде.

Вполне возможно, что многие читатели будут захвачены или, наоборот, остановлены первыми двумя большими главами «Наследия». Недоброжелатели, склонная к «чувствительному чтению» публика, и так оскорбляющаяся на каждом шагу, ревнители патриархальной чистоты и прочие ревнители, имя которым легион, лишний раз возмутятся сорокинской физиологической дерзостью и разноголосым хором пропоют анафему главному деконструктору последнего времени (точнее — последних времен). Что неудивительно.

Две первые части — это война, кровь, насилие, смерть. Война во всей ее страшной наготе, освещенной белым отстраненным светом «Благоволительниц» Джонатана Литтелла (они, кстати, отнюдь не случайно упомянуты в романе). Здесь есть о чем порассуждать, но хотелось бы обратить основное внимание на последнюю часть романа — Milklit. Это глава о литературном молоке, новом способе творчества и новом бытовании литературы: когда текст не читается (хотя в романе герои много читают вслух, поют и скандируют), а, по сути дела, вкушается, пробуется, поглощается, смакуется, воспринимается всеми чувствами и всем существом.

Владимир Сорокин, может быть, как никто другой из современных писателей, погружен в русскую классику, бережно, любовно сосредоточен на ней. Как никто чувствует ее вкус, со всеми разнообразными оттенками, ее волшебными, завораживающими возможностями, ее удивительной способностью создавать миры, затмевающими реальность или делающие реальность еще более реалистичной — realiora, в терминах Вячеслава Иванова.

Это та ойкумена, та Атлантида, та далекая галактика, которая как будто потеряна навсегда, но томительная тоска по которой осталась, которую вновь хочется ощутить, к которой хочется прикоснуться. Где слово — не звук пустой и текст, не набор симулякров. Где все живое и настоящее, наполненное почти физиологическими ощущениями, манящими, как сельский пейзаж или дворянское поместье, дачная терраса, июньский дождь, как яблоневый сад, благоухающие цветы, как вкусная еда, как стерляжья уха, соленые грузди, крепкий квас, стопка холодной водки. 

Это ушедшее или покинувшее нас волшебство хочется воскресить, потому что, на самом деле, этим — оживлением неживого, воплощением несуществующего, а не менторством и «школой жизни» — занимается литература. Писатель, даже не как скульптор, а как искусный повар «лепит», «пластает», «пахтает», «готовит» свое блюдо. И, как и в кулинарии, мало просто знать рецепт. 

Литература и ее волшебные возможности творения — для писателя главные богатства. Поэтому так много намеков, аллюзий, скрытых и открытых цитат в Milklit’е. Цитат, внимательно подобранных, указывающих на родственные творческие связи и на то, что, собственно говоря, такое наследие. Скажем, Сорокин цитирует Георгия Адамовича: 

Ничего не забываю, 

Ничего не предаю…

Тень несозданных созданий 

По наследию храню. 

Это стихотворение, в свою очередь, построено на цитатах и отсылает к знаменитым строчкам Валерия Брюсова:

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

Наследие у Сорокина — не только память, но дар, способность и возможность, жизнь, существующая вопреки тому, что кажется реальностью, что настаивает на себе как реальность, то есть вопреки смерти, войне, насилию. Эта мысль венчает монументальный финал романа.

Его завершает фигура доктора Гарина, величественный памятник ему, возвышающийся среди обских болот, черных огромных воронок от ядерных бомбардировок. Памятник литературному герою и литературе вообще, изваянный из животворящего молока.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции