Наследие белой эмиграции: как русские в XX веке впечатляли иностранцев модой и кухней
«Нет почти никаких надежд на то, чтобы устроиться в Париже, — писала в 1920 году жена писателя Ивана Бунина Вера Муромцева. — За эту неделю я почти не видела Парижа, зато видела много русских. Только прислуга напоминает, что мы не в России».
«Никогда не попадем, здесь умрем, — высказался в разговоре с Буниным историк Михаил Ростовцев о перспективах на возвращение эмигрантов в Россию в начале 1920-х. — Это всегда так кажется людям, плохо помнящим историю. А ведь как часто приходилось читать, например: «Не прошло и 25 лет, как то-то или тот-то изменились»? Вот и у нас будет так же. Не пройдет и 25 лет, как падут большевики, а может быть, и 50. Но для нас с вами это вечность».
Ростовцев оказался прав в одном: вернуться в Россию — вернее, в новое государство, образовавшееся на месте рухнувшей империи — ни у него, ни у Буниных так и не получилось. Сам он умер в американском городе Нью-Хейвен в 1952 году, а писатель и его жена — в Париже в 1953-м и 1961-м соответственно. Для большинства из тех, кто покинул Россию, чтобы избежать красного террора, переезд означал полный разрыв с прошлым, даже если поначалу мало кто хотел себе в этом признаваться.
Адаптация к новой жизни проходила мучительно. Многие бежавшие за границу русские стремились не подстроиться под внешние обстоятельства, а воссоздать привычный мир. Кто-то под влиянием ностальгии впадал в апатию и уныние. Но так эмиграция влияла далеко не на всех. Некоторые, наоборот, активно погружались в социальную и экономическую жизнь, открывали предприятия, находили новые занятия и добивались успеха. Во многих сферах русские начинали играть едва ли не более значимую роль, чем местное население.
Например, в китайском Харбине российские владельцы к началу 1925 года открыли пять коммерческих банков, четыре тепловых электростанции, восемь паровых мельниц, 66 фабрик, более 260 мастерских, более 150 предприятий общественного питания, три театра, восемь кинотеатров, 25 типографий и издательств, 32 гостиницы, 66 аптек, 34 книжных и канцелярских магазина. Всего в городе насчитывалось более 1200 предприятий и учреждений разной направленности, принадлежавших выходцам из России. Открывались частные учебные заведения, пароходства, деревоперерабатывающие заводы. По капиталовложениям в экономику Маньчжурии эмигранты из России уступали только японцам.
Тысячи российских предпринимателей, спасаясь от большевиков, уезжали в балканские страны и Германию. Период с 1921 по 1923 годы прозвали «расцветом Русского Берлина». Как и в Китае, эмигранты открывали в столице Веймарской республики книжные магазины, кафе и рестораны с нарочито русским колоритом — то есть с народной музыкой, плясками и казаками — кондитерские, кабаре, столовые, чайные, табачную фабрику, магазин мехов, ювелирные магазины, ломбарды и театры. В гастрономе «АГА» покупателям предлагали икру, окорока, кильку, скумбрию, угря, шпроты, семгу, куличи, пасхи и традиционные русские сладости с доставкой на дом.
«Русские экспортируют и импортируют товары, оказывая при этом германской торговле несомненную услугу, — писали в русскоязычной газете «Последние новости», которая публиковалась в Париже с 1920 по 1940 годы. — Завязывают экономические связи с окраинными государствами. Некоторые элементы эмиграции ассимилируются с германской промышленностью, создавая новые дела или входя в старые и развивая их. Огромное количество русских служит в создаваемых российскими беженцами издательствах, печатных конторах, магазинах, ресторанах».
Судьба предприятий, открытых за рубежом эмигрантами из России, складывалась по-разному. Среди них встречались такие, которые просуществовали много лет и стали неотъемлемыми элементами городов, где обосновались их создатели. Другие добивались ошеломительного успеха, но спустя несколько лет прекращали существование под гнетом экономических обязательств.
Ресторан «Доминик». Париж
Одним из родоначальников русской гастрономической традиции в Париже стал искусствовед, театральный критик и меценат Лев Адольфович Аронсон, который в 1920-х перебрался во французскую столицу, сменил имя на Доминик и открыл кафе-ресторан с таким же названием в пользовавшемся популярностью у богемы квартале Монпарнас. По мнению автора книги «Литературная жизнь русского Парижа за полвека» Юрия Терапиано, эмигрантов влекла в «Доминик» ностальгия по другому «Доминику» — знаменитому петербургскому заведению на Невском проспекте.
Посиделки у Аронсона стали одним из любимых способов времяпрепровождения представителей интеллектуальной элиты. В «Доминик» регулярно заходили писательница и поэтесса Надежда Тэффи, поэт и литературный критик Георгий Адамович, прозаик, публицист и многократный номинант на Нобелевскую премию по литературе Марк Алданов. Заглядывал туда и Иван Бунин. Его, как и других постоянных посетителей, прозвали «доминиканцем». В «Доминике» часто проходили творческие вечера, встречи и выставки.
Сам Аронсон параллельно с деятельностью ресторатора в конце 1920-х активно печатался с театральными рецензиями во французской прессе и сотрудничал с русскоязычной газетой «Последние новости». В 1972 году критика выбрали председателем Союза русских писателей и журналистов в Париже. Аронсон учредил премию для молодых драматических актеров, которую назвал так же, как свое заведение. Церемония награждения, конечно, тоже проходила в «Доминике».
Аронсон продолжал управлять рестораном до самой смерти в 1984 году. Однако в конце 1980-х его сыну из-за долгов пришлось продать «Доминик», а еще через несколько лет одно из старейших эмигрантских заведений Парижа и вовсе закрылось. Сейчас самым ярким напоминанием о ресторане остаются строки, которые после посещения оставил в книге отзывов Булат Окуджава:
На бульваре Распай, как обычно, господин Доминик у руля.
И в его ресторанчике тесном заправляют полдневные тени,
Петербургскою ветхой салфеткой прикрывая от пятен колени,
Розу красную в лацкан вонзая, скатерть белую с хрустом стеля.
Модный дом «Ирфе». Париж, Ле-Туке, Лондон, Берлин
«В Париже есть не только русские рестораны, — писал обозреватель одного из французских модных журналов Пьер де Тревье. — Кроме шоферов такси и учителей танцев, которые уверяют, что были царскими адъютантами, у нас есть нечто другое. У нас есть теперь все эти русские материи и украшения, созданные кустарями с их редким искусством, с их притягательным многоцветьем! Я горячо верю, что наша мода попадет под влияние этих наивных, но опытных художников. Не сомневайтесь, туники парижанок скоро озарятся русским настроением!».
В 1920-х под влиянием волны эмигрантов в Париже распространилась не только русская кухня, но и мода. А одним из ее наиболее ярких представителей стал открывшийся в 1924 году дом «Ирфе», который получил название по первым слогам имен своих основателей — аристократов Ирины и Феликса Юсуповых. Покидая Россию, они лишились всей недвижимости, включая усадьбы, заводы и рудники. Во Франции Юсуповым, как и большинству других дворян-эмигрантов, пришлось искать новые способы заработка. С этой целью — и чтобы создать больше рабочих мест для оказавшихся в затруднительном положении соотечественников — супруги основали модный дом, который почти сразу же произвел фурор среди парижской публики. В отеле «Ритц» прошло триумфальное дефиле, где манекенщицы продемонстрировали новую коллекцию под руководством самой княгини Юсуповой.
«Клиентки были всех национальностей, — вспоминал часто встречавший посетителей Юсупов. — Приходили из любопытства и за экзотикой. Одна потребовала чаю из самовара. Другая, американка, захотела видеть князя, у которого, по слухам, глаза фосфоресцировали, как у хищника».
Возможность получить платье от внучки императора Александра III завораживала парижских модниц. Восторженная реакция публики позволила хозяевам «Ирфе» открыть филиалы во французском курортном местечке Ле-Туке, Лондоне и Берлине. «Оригинальность, рафинированность вкуса, тщательность работы и художественное видение цвета сразу поставили это скромное ателье в ранг больших Домов моды», — говорилось в одном из газетных материалов. В 1926 году Юсуповы расширили бизнес и выпустили собственную линейку духов, представленную четырьмя ароматами в зависимости от цвета волос и возраста покупательниц.
Однако, несмотря на аристократический антураж модного дома и популярность у парижской публики, успех «Ирфе» оказался краткосрочным. Начало Великой депрессии в 1929 году привело к тому, что значительная часть клиентов Юсуповых больше не могла позволить себе дорогие платья, духи и аксессуары.
Непреодолимым препятствием для «Ирфе» оказалась и необходимость конкурировать с Chanel и другими модными гигантами, которые в отличие от русских аристократов сделали своим главным преимуществом не престиж, а простоту и универсальность. В 1931 году Юсуповым пришлось закрыть предприятие вместе со всеми бутиками. Несколько месяцев спустя ликвидировали и парфюмерное производство.
Вышивальный дом «Китмир». Париж
Не менее драматично завершилась история еще одного белоэмигрантского модного предприятия в Париже — основанного внучкой Александра II и племянницей Александра III великой княгиней Марией Павловной Романовой вышивального дома «Китмир». Романовой удалось бежать из России вместе с мужем и маленьким сыном летом 1918-го сначала в Румынию, а затем — в Париж. В 1919 году ее ребенок скончался от кишечного заболевания, а ее отца расстреляли в Петропавловской крепости через несколько месяцев после их прощания. Однако, несмотря на многочисленные потрясения, Романовой пришлось преодолевать растерянность и искать средства к существованию в наводненном такими же растерянными эмигрантами Париже.
Чтобы обрести новое место в жизни, Мария Павловна обратилась к занятиям, которые практиковала с детства, — к вышивке и вязанию. По счастливому стечению обстоятельств она познакомилась с Коко Шанель, у которой завязался короткий роман с также бежавшим в Париж братом великой княгини Дмитрием. Основательница модного дома обратила внимание на то, что Романова берет за вышивку намного меньше денег, чем известные французские швеи, и сделала ей заказ. Результат настолько восхитил Шанель, что она начала сотрудничать с Марией Павловной на постоянной основе. Та купила машинку, под вымышленным именем окончила курсы вышивки и зарегистрировала маленькое ателье под названием «Китмир» — в честь сказочной собаки из иранской мифологии.
Благодаря сотрудничеству с Шанель предприятие стремительно разрасталось. Состоялся даже модный показ из вещей, полностью расшитых русскими мастерицами. Дефиле моделей в костюмах, сшитых в «Китмире», обернулось триумфом: о Романовой начали писать в журналах, ателье засыпали заказами. В 1925-м княгиня организовала эмигрантскую экспозицию на выставке современного декоративного искусства. Особенно ей хотелось показать советским делегатам, которым отводился отдельный павильон, что «беженки, в большинстве случаев никогда ранее не работавшие, способны в своем изгнании».
Из-за неопытности в финансовых делах закрепить успех «Китмира» у Марии Павловны так и не получилось. Она попыталась добиться независимости от Chanel, но столкнулась с непомерными расходами, связанными с расширением ателье в последние годы. В 1928-м Романовой пришлось продать «Китмир», чтобы расплатиться с накопившимися долгами.
Семинар имени Кондакова. Прага, Белград
Другой сферой деятельности российских эмигрантов первой волны оказалась наука, а одним из самых известных ученых, вынужденных покинуть страну в конце 1910-х, стал археолог, историк и исследователь памятников искусства Никодим Кондаков. «Бегут глубокие старики», — сказал про Кондакова, которому на момент отъезда из России было 75 лет, его коллега Михаил Ростовцев. Тем не менее, даже несмотря на возраст, выдающийся специалист, обосновавшийся в сначала в Софии, а затем в Праге, продолжал активно заниматься наукой. Он читал лекции в Карловом университете, а в более неформальной обстановке вел дружеские дискуссии с другими академиками, которым пришлось отправиться в эмиграцию.
«Мы любили Кондакова за его золотое русское сердце», — вспоминал чешский археолог и историк Любор Нидерле. Среди ближайших соратников и постоянных собеседников Кондакова в Чехословакии выделялись историк Георгий Вернадский и археолог Александр Калитинский. «На дому у Кондакова образовался как бы особый семинар, — рассказывали они. — Некоторые из слушателей его курса или участников семинария постоянно посещали Кондакова, вновь и вновь поучаясь в беседах с Никодимом Павловичем. Никодим Павлович всегда охотно раскрывал сокровищницу своего ума, таланта и знания, увлекаясь сам работами и планами работ своими и своих учеников. Для этого ближайшего тесного кружка он был средоточием духовной жизни, учителем, с которым можно было говорить обо всем, не боясь своего незнания, живою совестью, перед лицом которой нельзя было кривить душою».
После смерти Кондакова в феврале 1925 года несколько его соратников при поддержке чешских властей образовали Семинариум Кондаковианум — семинар имени Кондакова, посвященный вопросам истории и археологии. Эта организация стала первым в Праге русским учреждением с международным уставом.
«Семинариум имени Кондакова объединил ученых разных уровней и возрастов, — пишет историк Андрей Непомнящий. — Их роднили общая судьба изгнанников и жуткий личный опыт гражданской войны. На заседаниях заслушивалось два типа сообщений: о ходе научной работы членов Семинариума и обзоры новейшей научной литературы по истории и византиноведению». C 1926 года начал издаваться сборник трудов семинара, а в начале 1930-х было предпринято несколько безуспешных попыток преобразовать Семинариум в научный институт и включить его в структуру музея Рериха в Нью-Йорке.
В конце 1930-х из-за тяжелой политической и экономической ситуации в Чехословакии Семинариум пришлось перенести в Белград при поддержке местного принца Павла. Именно Югославия стала одним из основных эмигрантских центров российской науки: в этой стране функционировали Общество русских ученых, Русская академическая группа, Русский научный институт и другие организации, объединившие ученых-беженцев. Тем не менее Семинариум Кондакова продолжил функционировать еще всего несколько лет. В годы Второй мировой войны его деятельность фактически прекратилась, а вскоре после ее окончания сообщество официально распалось.
Ресторан «Режанс». Стамбул
Еще одним крупным центром белой эмиграции за пределами Западной Европы в начале 1920-х стал Стамбул. Как и в других городах, попытки интегрироваться в жизнь и культуру за рубежом способствовали появлению в столице Турции заведений с русским колоритом. Несмотря на острое противостояние Российской и Османской империй в прошлом, многочисленные кафе, кабаки, кабаре, кондитерские, открытые эмигрантами, пользовались популярностью не только у диаспоры, но и среди местных.
На фоне других подобных заведений особенно выделялся открытый эмигрантами в 1924 году ресторан, располагавшийся на главной пешеходной улице Истикляль и названный, как тогда было модно, на французский манер: «Режанс». В нем оказавшиеся вдали от дома русские могли насладиться привычной кухней — плюшками и пирожками под чай из самовара, щами, борщами, блинами, пельменями, сырниками, бефстрогановом. Величественную атмосферу с архитектурой в стиле модерна и приглушенным светом подчеркивало изысканное сопровождение трапезы: на протяжении 1920-х в «Режансе» регулярно выступали известные эстрадные певцы, включая Александра Вертинского.
Привычные русские рецепты в ресторане адаптировались и трансформировались под влиянием местных гастрономических традиций. Свинину заменяли на говядину или баранину, вместо свеклы в борщ клали особый сорт темной моркови, а вместо сметаны использовался каймак — турецкая разновидность густых сливок. Однако люди со всего мира впервые знакомились с русской кухней именно в «Режансе». Ходили слухи, что в ресторан часто инкогнито заглядывал даже первый президент Турции Мустафа Ататюрк. «Режанс» продолжал работать на протяжении всего XX века, в конце 1970-х уцелел после пожара, а в 1990-х не закрылся под давлением новых владельцев здания.
«Сюда приходят семьями, часто заказывают борщ, — рассказал в 2010-м один из постоянных посетителей. — В Стамбуле знают, что поесть хорошего русского борща можно только в «Режансе». Борщ обильно поливаем лимонным соком, а котлеты засыпаем сухой мятой, по местному обычаю. Бефстроганов напоминает наш искендер-кебаб. Непривычные к русской кухне консервативные турки приходят в ресторан, чтобы попробовать что-нибудь экзотическое».
Наиболее серьезная угроза за все время существования «Режанса» нависла над рестораном в начале 2010-х, когда владельцам здания все-таки удалось добиться судебного предписания о закрытии. Однако, несмотря на казалось бы неминуемое исчезновение одного из главных гастрономических памятников русской эмиграции, после четырехлетнего простоя «Режанс» открылся заново под другим названием — «1924». И хотя некоторые источники свидетельствуют о том, что в действительности он полноценно запустился лишь в 1932-м, большинство посетителей сходятся на том, что новая версия легендарного заведения по-прежнему соответствует высоким стандартам и имеет право считаться главным рестораном русской кухни в Стамбуле.