«Знакомство по искусству»: графика нонконформизма на выставке в Нижнем Новгороде
Поэт Всеволод Некрасов собирал искусство почти полвека, дружил с представителями «Лианозовской группы», московскими концептуалистами и другими художниками, которых не признавала советская власть. Собрание пополнялось за счет как купленных и подаренных работ. Спустя три года после смерти Некрасова, в 2012 году наследники, согласно его воле, передали более 300 произведений в Отдел личных коллекций Пушкинского музея. На выставке «Живу и вижу», входящей в программу нижегородского Фестиваля графики на Музейной набережной, представлено порядка 60 графических работ.
Дружба Некрасова со многими из художников началась еще со студенческих времен, хотя сам поэт слову «дружба» предпочитал понятие «творческое родство». Объяснял он это так: «Рабин, Немухин и Мастеркова, Кропивницкие, Булатов, Васильев, Инфанте и Некрасов — не ребята с одного двора. Тут не искусство по знакомству: как раз знакомство по искусству. Сближали и обстоятельства жизни — извне, и характер искусства — изнутри. И держусь я все-таки тех, кто мне ближе, и того, что ближе».
Франсиско Инфанте Арана: «Быть». Из серии «Выстраивание знака», 1987 год
Всеволод Некрасов пристально наблюдал за творчеством современников, выделяя авторов, творческий метод которых был ему особенно близок. В 1980—1990-е годы он подружился с Франсиско Инфанте, который начинал как «кинетический художник», создавал инсталляции на природе. На выставке представлена серия фотографий этих артефактов, а также графический лист под названием «Быть».
Михаил Рогинский: «Трамвай», 1976 год
Всеволод Некрасов был не только поэтом, но и художественным критиком, давшим глубокую оценку творчеству близких ему по духу художников. Например, Некрасов был категорически не согласен с Генрихом Сапгиром, который называл работы Михаила Рогинского «русским поп-артом». По словам Некрасова, вещизм Уорхола и Рогинского имеет совершенно разную природу. Если у американских авторов он был следствием перепроизводства, то в СССР скорее результатом дефицита. В 1970-х годах Рогинский создавал небольшие графические композиции, изображающие московские окраины. Два листа той поры оказались в коллекции Некрасова и представлены на выставке в Арсенале.
Олег Васильев: из цикла «Стихи Всеволода Некрасова», 1991 год
Еще один художник на выставке, с которым Некрасов был очень близок, это Олег Васильев. «Художники не выдумывали мудреных концепций, не обзывали себя необыкновенными названиями. Они писали картины, рисовали графику — и старались делать это как можно лучше. Как Булатов, так и его ближайший друг и сосед в искусстве Олег Васильев», — писал Некрасов. Среди работ Васильева центральными в экспозиции стали листы из так называемого «Чеховского проекта» 1990—1991 годов. Изначально Васильев работал с чеховским рассказом «Дом с мезонином», позже отдельные работы серии были переложены им на стихи Некрасова.
Эрик Булатов: «Стой/иди», 1975 год
Взаимосвязь текста и образа наглядно выражена в работах Эрика Булатова. Булатов — один из самых дорогих (после Ильи Кабакова) российских художников на мировых торгах. Аукционный рекорд на его живопись сегодня составляет более $2 млн («Слава КПСС», Phillips, 2008 год). На выставке Булатов представлен и узнаваемой графикой в плакатном стиле, и фигуративными работами, раскрывающими его как удивительно тонкого рисовальщика. «О Некрасове хочу сказать особо: мы делали, в сущности, одно дело», — говорит Эрик Булатов.
Владимир Немухин: «Карты», 1964 год
Владимир Немухин и Лидия Мастеркова во времена близости с «лианозовцами» ютились в одном бараке, работая буквально спина к спине. Для мольберта в таких условиях место просто не было, поэтому подрамники с холстами ставили прямо на диван. Представленные на выставке работы помогают лучше понять творческий путь двух авторов. Прежде чем найти себя в узнаваемых коллажах с использованием игральных карт, Владимир Немухин обратился к абстракции вслед за Мастерковой, которая уже достигла в ней очевидных успехов.
Оскар Рабин: «Барак №2», 1962 год
В Лианозово Некрасов познакомился с Оскаром Рабиным. Работы Рабина «встряхнули» поэта. Как писал Некрасов, «Рабину я был зритель-псих: пропустить боялся хоть одну работу... А он крепче всех учил, я сказал бы, умению противостоять на своем. Без чего автор вряд ли получится, а в те времена и подавно».
Лев Кропивницкий: обложка к журналу «Синтасис», 1958 год
Для Некрасова как для поэта была крайне важна взаимосвязь слова с изображением. Его стихи часто печатались в авторской верстке: выстраивая прореженные или скачущие строки, он решал те же задачи, что и художники, работающие с линиями на холсте или на бумаге. Результаты такого рода творческих экспериментов эффектнее всего выражены в графике, для которой характерна эскизность, живость мысли. Экспозицию не случайно открывают авторские обложки печатных изданий, включая обложку первого журнала «Синтаксис», в котором собирались не печатавшиеся стихи. Оформлена обложка Львом Кропивницким, сыном главного идеолога «Лианозовской группы», Евгения Кропивницкого.
Евгений Кропивницкий: портрет Оскара Рабина, 1968 год
Всеволода Нерасова, родившегося в Москве в 1934 году, формально отчислили из института за неуспеваемость, а по факту — за неправильный круг общения. После этого его «вторым институтом» стало Лианозово, поселок барачного типа, где работали художники и поэты, не вписывающиеся в официальный канон советского искусства. Основатель «Лианозовской группы» Евгений Кропивницкий писал о самом себе так: «Я поэт окраины / и мещанских домиков...» Как художник Кропивницкий, который в 1920-е годы был близок с членами группы «Бубновый валет», не признавал в искусстве никаких рамок. Он с легкостью переходил от натурных зарисовок к нежным акварелям, а от них — к лаконичной и строгой графике. Такого рода творческая свобода стала одним из главных уроков и для Всеволода Некрасова. На выставке среди работ Кропивницкого есть портрет Оскара Рабина, который был женат на дочери художника, Валентине Кропивницкой.