Залив терпения: как несколько поколений одной семьи жили на Сахалине
Ксения заплетала волосы в косу. Длинная, крепкая, как корабельный канат, она вилась чуть ли не до пят вдоль вытянутой жилистой шеи, всегда прямой спины и округлых бедер. Я оглядываюсь на историю жизни прабабушки и думаю, как много и часто история меняла ее, и мне интересно, как она видела мир, когда была совсем юной. сама она говорила только лишь, что была честной и доброй и мир ей нравился.
Она бегала по китайским рынкам, когда поезд, на котором они три месяца ехали в Приморье, задерживался из-за военных действий, и разглядывала черепах на прилавках, нянчила новорожденных детей в вагонах, где ютилось по несколько десятков человек в течение всего этого времени. Иногда она выпрыгивала из поезда и бежала рядом с ним по насыпи — так медленно он шел. Мама часто повторяла ей, что на той земле, куда они приедут, жизнь будет сытной и веселой, а Ксюшу научат плясать и ловить рыбу, а потом выдадут замуж за самого красивого и богатого жениха.
Ксения росла сильной, здоровой и сметливой. Вот-вот она станет смелой и останется такой до смерти. Обосновавшись в Приморье, семья Ксении проживет там до революции и даже чуть дольше.
В конце десятых в тех землях случится интервенция, которая будет подниматься средь времени большой волной, уничтожающей все на своем пути, одновременно хаотичной и логичной донельзя. Бежать от нее, породившей голод, страх и бездомье, придется многим, в сапогах или без. О территориях и их дележе писать всегда сложно, потому что за длиннословными объяснениями стоят судьбы людские. Это было жестокое время со страшными боями, сожженными дотла деревнями, тысячами смертей. Японские, американские, британские войска воевали с белогвардейцами и красноармейцами, которые меж тем воевали между собой. Им всем нужна была земля, которая беспрерывно рожала богатства в своих недрах и пожирала детей своих. Такая важная и такая бесхозная.
В этом времени трупного смога и крови в клубнях картофеля моя прабабушка заболела дифтерией. Она подрабатывала няней у одного японского генерала. Он жил в огромном доме, а в подвале у себя устроил склад оружия. Жена его сама не ухаживала за грудничком, она едва могла ходить. Ее ступни имели странную вытянутую форму, а все пальцы были слеплены между собой. Генерал привез ее из оккупированного в то время Японией Китая, где до 1912 года практика бинтования ног была разрешена, а потом долгое время сохранялась в некоторых провинциях. Сначала девочкам ломали кости ступней, затем крепко связывали все пальцы и помещали ноги в специальные туфли с высоким подъемом, на несколько размеров меньше, чем нужно. Так ступни деформировались и вытягивались. их называли «золотыми лотосами» и считали очень сексуальными.
Китаянке было чуть больше двадцати, она почти все время лежала в комнате на втором этаже и молча смотрела в потолок. Иногда она позванивала в колокольчик — это значило, что она хочет видеть ребенка. Присаживаясь, она брала его на руки, недолго покачивала и отдавала обратно. Ксения часто спрашивала, не нужно ли ей чем-то помочь или проводить куда-то, но та не понимала ее слов. Тогда она пыталась поговорить с ней по-японски, успев уже выучить самые простые выражения, но меланхоличная китаянка, услышав этот язык, отворачивалась к стене. Она его не понимала, и она презирала его.
Ксении было четырнадцать. Она следила за ребенком без выходных и даже ночевать часто оставалась подле младенца. Заразилась она от него. Была поздняя весна и, увязая в колеях оттаявшей глины, падая и марая юбки, она еле дошла до дома, охваченная жаром. В полузабытьи она лежала несколько дней, едва замечая, как меняется в комнате свет, как тушат ее родители свечу перед сном, как наступает темнота и где-то рядом шарятся ее братья и сестры. Болело горло, и Ксения, сжимая шею двумя руками, хотела задушить себя, лишь бы прошло.
Ее мать все эти дни искала доктора, который хоть немного понимал бы по-русски. Она бегала по домам и лбом обивала пороги, с которых и свои, и чужие прогоняли ее пинками.
В доме японского генерала ее встретили в трауре: ребенок умер.
— Доктор?! Доктор?!
— Нет доктор.
На третью ночь, когда надежды на выздоровление у матери уже не осталось, к ним постучались. Молодой усталый мужчина, привстав одной ногой на порог, сказал:
— Вы искать доктор? я понимать, я из Америка.
Мать закивала, схватила его за рукав, в полукрике оповестила дом: нашли! нашли! Все дети расползлись по стенке, уже готовые провожать сестру в последний путь, и задыхающаяся Ксения слышала, как шаги незнакомца сопровождаются шмыганьем и жадным дыханием: то в слезах дышала ее мать. Она боялась, что врач констатирует безнадежность случая.
Он сел у кровати Ксении и стал разуваться. Расшнуровав тяжелые ботинки, двумя руками врач вытянул плохо двигающуюся ногу и снял с нее шерстяной носок. Крепко замотав горло девочки, он повелел вскипятить воду, развел в кружке непонятный настой и стал по капле вливать ей в глотку. Когда она смогла проглотить последнее, он натянул на голую ногу ботинок, отмахиваясь от тряпок, которые совала ему мать, и пошел к выходу. Младшая сестренка уцепилась за его ногу, а мать все спрашивала, выздоровеет ли дочь, но иностранец не понимал. Он только погладил ребенка по щеке и медленно вытянул: хо-ро-щё. Утром моя прабабушка выздоровела.
Американский интервент вылечил ее носком и травяным отваром. Мне кажется, самым эффективным в этом лечении было присутствие доктора — существа почти мифического, недосягаемого, исцеляющего одним своим прикосновением. На Дальнем Востоке врач был отчасти магом, пророком и святым. Он или она берутся из ниоткуда, доходят до слуха байкой, совпадением, случайной перебранкой в тот самый час, когда чья-то жизнь оказывается на волоске.
Чехов, лечивший каторжан на Сахалине в конце девятнадцатого века, американский доктор — вообще-то неизвестно кто, сгорбленная старуха, рисующая на лбу крест и нашептывающая молитвы. Через таких прошли все в нашей семье. У деда таинственным образом исчез врожденный порок сердца, у матери — странная опухоль на шее, у тети — воспаление щитовидной железы после чернобыльской аварии (она оказалась в зоне поражения, пока гостила у подруги). У каждого поколения нашей семьи есть история о выздоровлении, которое было невозможным, но все-таки случилось. С Ксении Илларионовны так повелось, запечаталось в сундук родственной привычки. Словно бы жизнь человека — сказание и без такого эффектного элемента не может быть передана потомкам как настоящая история.