«Печать ведет себя все хуже»: как в Российской империи и СССР цензурировали СМИ
«Неограниченная гласность производит своеволие»
Взаимодействия печатных средств информации и власти в России с начала XVIII века определялись двумя факторами: безграничными полномочиями правителя и страхом перед реальными и потенциальными гражданскими движениями. Впрочем, 300 лет назад государство еще не выделяло прессу в отдельную область интересов и контролировало ее наравне с другими сферами общественной жизни. В ситуации покорности значительной части населения, когда любое инакомыслие расценивалось как преступление, власти постепенно начинали обращать внимание на тех, кто, во-первых, высказывал протестную позицию откровеннее других, а во-вторых, обладал аудиторией, способной воспринять «мятежные» идеи.
«Ежели мы не изобрели пороха, то это значит, что нам не было это приказано, — писал Михаил Салтыков-Щедрин. — Ежели мы не определи Европу на поприще общественного и политического устройства, то это означает, что и по сему предмету никаких распоряжений не последовало. Мы не виноваты. Прикажут — и Россия завтра же покроется школами и университетами; прикажут — и просвещение вместо школ сосредоточится в полицейских управлениях. Куда угодно, когда угодно и все, что угодно. Все начеку, все готово устремиться куда глаза глядят».
В соответствии с опубликованным в 1721 году «Регламентом» любое произведение, касавшееся духовных вопросов, могло быть опубликовано исключительно с разрешения Синода. Нарушителям грозил штраф и «жесткий ответ», под которым могли пониматься любые меры на усмотрение властей. В 1723-м Петр I постановил «печатать только те царские портреты, которые сделаны искусными мастерами, благовидные; безобразные же отбирать и отправлять в Синод».
Подобные меры хоть и не относились напрямую к цензуре прессы, но формировали логику отношений между государством и «четвертой властью» на ближайшие два столетия. Любое упоминание подданных государя и других представителей политической элиты в каком-либо контексте, кроме восторженного, теперь могло считаться преступлением, поскольку «его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен».
Отношение властей к подданным можно назвать параноидальным: жестоко наказывали даже тех, кто в качестве фигуры речи сравнивал себя с царем или, как казалось чиновникам, упоминал того без достаточного почтения. В 1728-м и 1739-м двух тамбовских крестьян подвергли избиению кнутом и сослали в Сибирь за фразы: «Глуп наш государь, кабы я был государь, то бы де всех временщиков перевешал» и «Ныне всех воров ловят и отводят к воеводе, а воевода их освобождает, кабы я был царь, то бы я всех воров перевешал».
До Екатерины II даже случайный жест могли интерпретировать как проявление неуважения или доказательство преступного намерения в отношении государя или государыни. Вступившая на престол в 1762 году императрица установила более умеренные порядки — например, подданных перестали судить за выпавший из рук на землю портрет правительницы или отказ выпить за ее здоровье на торжественном мероприятии. Однако Екатерина чрезвычайно болезненно относилась к негативным слухам о себе и в рамках кампании по их замалчиванию приняла «Указ о неболтании личного», приравнивающий слова к делам.
Формирование «правильных» взглядов через публицистику
На стыке XVIII и XIX веков оформлялась идея управления общественным мнением, в соответствии с которой власть должна была направлять настроения граждан в нужное русло. Пришло осознание того, что полный запрет на публицистику и журналистику в стране принесет больше вреда, чем пользы, поэтому необходимо следить за тем, чтобы пресса внушала читателям «правильные» взгляды.
«Чтобы управлять общественным мнением, надо знать его стихии и элементы, — писал журналист, редактор одной из первых частных газет в России «Северная пчела» Фаддей Булгарин. — Совершенное безмолвие порождает недоверчивость и заставляет предполагать слабость; неограниченная гласность производит своеволие; гласность же, вдохновленная самим правительством, примиряет обе стороны и для обеих полезна. Составив общее мнение, весьма легко управлять им как собственным делом, которого мы знаем все тайные пружины».
В начале XIX века авторитаризм проявлялся как в законодательном утверждении цензуры (соответствующий устав в 1804 году утвердил Александр I), так и в установлении материального контроля над прессой: даже частные печатные издания во многом зависели от бюджетных дотаций, поэтому не могли открыто критиковать государство. Сходство методов подчинения СМИ в Российской империи и СССР отмечал советский и российский литературовед и филолог Лев Кройчик: «Между знаменитой пушкинской фразой: «Сословие журналистов есть рассадник людей государственных» и хрущевской формулой: «Журналисты — подручные партии» принципиальная разница невелика. В обоих случаях как бы само собой подразумевается, что независимость суждений для журналиста вовсе не обязательна».
В том же духе Пушкин высказался в 1831 году в переписке с руководителем политической полиции Александром Бенкендорфом: «Общее мнение имеет нужду быть управляемым». Хоть поэт, по мнению Кройчика, и считал «управленцами» журналистов, но не возражал против того, чтобы журналисты в первую очередь представляли именно государство.
Отечественная война 1812 года и восстание декабристов: усиление цензуры
На ужесточение цензуры при Александре I, а затем и при Николае I повлияла трансформация политического фона в России и за рубежом. Всеобщее воодушевление на фоне победы в войне 1812 года власть интерпретировала скорее как угрозу, а не как благо. Вместо диалога с критически настроенными дворянами — ветеранами и представителями творческой интеллигенции — правительство пошло по пути ужесточения цензуры и подавления несогласных.
Восстание декабристов в 1825 году перечеркнуло любые надежды на либерализацию власти. На протяжении всего периода правления Николая I значение цензуры возрастало, а положение продвигавших оппозиционные идеи изданий становилось все более шатким. Государство брало на себя функцию регулятора, уполномоченного определять, какие идеи гражданам следует усвоить, а от чего их следует уберечь.
«Большая часть людей по умственной лени, занятиям, недостатку сведений гораздо способнее принимать и присваивать себе чужое суждение, нежели судить самим, — рассуждал Фаддей Булгарин в записке «О цензуре в России и о книгопечатании вообще» в 1826-м. — Лучше, чтобы правительство взяло на себя обязанность напутствовать большинство и управлять оным».
В 1830-х и 1840-х резко увеличилось количество ведомств, наделенных полномочиями цензурировать прессу. Опасения властей по-прежнему вызывали не только выступления вольнодумцев внутри страны, но и волнения извне: император и его приближенные с тревогой наблюдали за революцией 1830 года во Франции, отделением Бельгии от Нидерландов и другими народными волнениями в Европе.
Особое раздражение властей вызывал приятель Пушкина Антон Дельвиг, издававший «Литературную газету»
В 1833 году Николай удовлетворил прошение военного министра Александра Чернышева о том, чтобы «о современных военных событиях помещаемы были в журналах лишь официальные реляции». С тех пор любые материалы в прессе, которые могли касаться деятельности его ведомства, перед публикацией должны были получить одобрение светлейшего князя. В 1834-м право публиковать выписки из высочайших приказов о производстве и назначении генералов оставили за изданием «Русский инвалид» — для остальных газет эта информация оказалась под запретом. Тогда же чиновникам разрешили печататься в прессе только с одобрения руководства.
Одним из вызывавших особое раздражение властей издателей стал приятель Пушкина Антон Дельвиг с его «Литературной газетой». В начале 1830-х барона отчитали сначала за цитату из французской революционной песни, а затем — за перепечатку стихотворения об открытии в Париже памятника жертвам Июльской революции. Последняя публикация послужила причиной скандала и поводом для отстранения редактора. Вскоре Дельвиг скончался, а еще через несколько месяцев — спустя полтора года после запуска — «Литературная газета» закрылась.
С 1832 по 1836 год власти запретили издания «Европеец», «Московский телеграф» и «Телескоп». Причинами послужили рассуждения о свободе и революции в статье «Девятнадцатый век» Ивана Киреевского, разгромный отзыв на патриотическую драму Нестора Кукольника «Рука Всевышнего Отечество спасла» и публикация «Философского письма» Петра Чаадаева с критикой провозглашенной министром просвещения Уваровым формулы «православие, самодержавие, народность». Пытаясь добиться отмены решения по «Европейцу», поэт и педагог Василий Жуковский на две недели отказался заниматься с наследником престола, но император остался непреклонен. Автора статьи «Девятнадцатый век» Киреевского признали «человеком неблагомыслящим и неблагонадежным», Чаадаева обвинили в «пропаганде крамольных идей».
Либерализация и развитие частной прессы при Александре II
Ослабление цензуры в Российской империи вроде бы началось при Александре II. По новому законодательству, разработанному министром иностранных дел Петром Валуевым, большинство газет и журналов освобождалось от предварительной проверки. Наказать за «вредное направление» публикаций могли уже после выхода материала, однако большинство издателей все равно восприняли этот шаг как движение вперед по сравнению с несколькими предыдущими десятилетиями.
«Крепостная зависимость наша от цензуры, от личной воли и личного усмотрения постороннего лица кончилась», — говорилось в номере «Санкт-Петербургских ведомостей» от 4 сентября 1865 года.
Начала развиваться частная пресса: в 1870-м 33 новых издания появилось в Москве и Санкт-Петербурге, а еще 31 открылось в провинции. Впрочем, даже тогда едва ли можно было говорить о предоставлении СМИ свободы и независимости: в соответствии с правилами о печати запрещалось публиковать статьи, направленные против самодержавной власти, нравственности и права собственности, а также те, которые возбуждали недоверие к правительству и вражду между сословиями.
На стыке веков: почему в России так и не отказались от тотальной цензуры
И все же правление Александра II характеризовалось хотя бы относительной либерализацией во внутренней политике. Подъем антимонархических настроений и череда покушений на императора, закончившаяся его убийством в марте 1881 года, спровоцировали откат к более консервативной модели управления при его сыне и преемнике Александре III.
Разработавший прогрессивное цензурное законодательство Валуев констатировал, что «злоупотребления печатным словом могут иметь гибельные последствия для государства». Главный идеолог консервативных реформ Константин Победоносцев высказался в том же духе, а журналистику назвал «самой ужасной говорильней, которая во все концы необъятной русской земли, на тысячи и десятки тысяч верст, разносит хулу и порицание на власть, посевает между людьми мирными и честными семена раздора и неудовольствия, разжигает страсти, побуждает только к самым вопияющим беззакониям».
«В России периодическая печать в огромном большинстве своих представителей явилась элементом разлагающим, — утверждал правовед и преподаватель Борис Чичерин. — Она принесла русскому обществу не свет, а тьму».
Константин Победоносцев назвал журналистику «самой ужасной говорильней, которая (...) разносит хулу и порицание на власть»
Исследователь периода правления Александра III Евгений Толмачев отмечает, что за 13 лет император санкционировал закрытие 15 газет и журналов. В вопросах цензуры он не только полагался на реакционно настроенных членов правительства, но и сам считал прессу сферой вредной и опасной. О «Московском телеграфе», возродившемся и выходившем с 1881 по 1883 год, Александр отозвался так: «Жаль, что разрешена была снова эта дрянная газета». Похожим образом император прокомментировал отчет цензоров о либеральном «Русском курьере»: «Желательно было бы совершенно прекратить издание этой поганой газеты».
Неоднозначное положение прессы сохранилось и при Николае II. С одной стороны, журналистика продолжала развиваться — распространение получили такие жанры, как интервью, фельетон, репортаж, рецензия. С другой — любой отход от правительственной риторики считался достаточным основанием для запретов, штрафов, порицания издателей и авторов.
«Печать за последнее время ведет себя все хуже и хуже, — жаловался Николай II в письме министру внутренних дел Александру Булыгину в мае 1905 года. — В столичных газетах появляются статьи, равноценные прокламациям, с осуждением действий высшего правительства».
Революция 1905 года и Первая мировая война
Период Первой русской революции характеризовался ожесточенной критикой властей со стороны разных слоев и классов: от бастующих рабочих и бунтующих крестьян до представителей интеллигенции. Громоздкое цензурное ведомство, десятилетиями обраставшее дополнениями и примечаниями, утратило всякую эффективность. Главное управление по делам печати пыталось купить лояльность журналистов и целых изданий щедрыми дотациями, но оппоненты уже не боялись и тем более не уважали действующее правительство, как 100 или 50 лет назад.
За два с половиной месяца в конце 1905 года обвинения в нарушении законодательства предъявили 278 редакторам, авторам владельцам изданий и типографий, а 44 издания закрыли или вынудили приостановить деятельность. За следующий год количество закрытых и запрещенных изданий увеличилось до 370, а арестам или штрафам подверглись 670 издателей и редакторов.
«Зло растет и в последние дни приняло нестерпимый анархический характер, — писал императору председатель Совета министров Иван Горемыкин. — Накладываем арест на следующие газеты: «Курьер», «Голос труда», «Россия», «Призыв», «Современная жизнь» и имеющуюся появиться на днях новую социал-демократическую газету».
Противостояние прессы и государства продолжалось до конца Российской империи. Журналисты вели хронику репрессий и открыто критиковали произвол властей, несмотря на возможные санкции. С началом Первой мировой войны цензура приняла тотальный характер, а еще через несколько лет превратилась в основной метод взаимоотношений СМИ с уже другими государствами: РСФСР и Советским Союзом.
Цензура как орудие противодействия «буржуазной морали»
«Печать свободна. Цензура отменяется отныне и навсегда» — такими строками начинался проект Закона о печати, разработанный партией кадетов и представленный в марте 1917 года. Месяц спустя Временное правительство приняло Постановление о печати, в котором утверждалось: «Печать и торговля печатными изданиями свободна».
В октябре того же года пришедшие к власти большевики провели масштабную кампанию против оппозиционной прессы. Представлявшие другие партии издания «Наше общее дело», «День», «Речь», «Новое время» и «Биржевые ведомости» закрыли, типографии опечатали и конфисковали, некоторых журналистов и редакторов поместили под арест. Доступ к печатным станкам сохранился лишь у тех газет, журналов и авторов, в лояльности которых не сомневались революционеры. С тех пор и до распада Советского Союза преданность марксистско-ленинской идеологии, восторженное отношение к проекту построения коммунистического общества и презрение к империализму считались главными достоинствами представителей прессы и выступали основными критериями, от которых зависели их профессиональные триумфы или провалы.
Цензура коснулась всех сфер жизни общества: оперы запрещали за «излишества по части славления царя», сказки — например, «Конька-горбунка» и «Муху-цокотуху» — за, как выразилась Надежда Крупская, «архимелкособственническую идеологию», чуждую современному ребенку. Гонения продолжались и на прессу: Владимир Ленин, раньше говоривший о цензуре как о «влиянии гнилого Запада», в 1920-х начал отзываться об ограничениях прессы как о необходимом средстве партийной борьбы: «Свобода печати в РСФСР, окруженной врагами всего мира, есть свобода политической организации буржуазии и ее вернейших слуг — меньшевиков и эсеров».
Сказки «Конек-горбунок» и «Муха-цокотуха» запрещались за «архимелкособственническую идеологию», чуждую современному ребенку
Ограничение печати большевистские власти оправдывали необходимостью укреплять власть и противостоять оппонентам, которые в советской картине мира представлялись воплощением жестокости и коварства. Такие методы не слишком отличались от того, как в середине XIX века Николай I, Бенкендорф и Уваров пытались избежать повторения охвативших Европу политических волнений на территории Российской империи, запрещая любую журналистику с критикой царя или политической системы.
Тем не менее официальная позиция советских властей в первые годы существования большевистского государства подразумевала, что цензура применяется исключительно господствующим классом «с целью воспрепятствовать распространению в населении учений, мыслей, сведений, угрожающих интересам данного строя». О преследовании СМИ как о негативном явлении говорилось исключительно применительно к Российской империи, в то время как аналогичные репрессивные меры после революции считались уместными и оправданными.
«Мы самоубийством кончать не желаем и поэтому этого не сделаем» — так Ленин отозвался на вопрос о предоставлении представителям оппозиционных движений возможности запускать свои издания на территории РСФСР.
Летом 1922 года Совет народных комиссаров утвердил основной цензурный орган — Главное управление по делам литературы и издательства, или Главлит, основная задача которого заключалось в борьбе с любыми формами «агитации против советской власти».
«Цензура является для нас орудием противодействия растлевающему влиянию буржуазной идеологии, — говорилось в одном из обращений органа государственного контроля к литераторам. — Главлит, организованный по инициативе ЦК РКП, имеет своей основной задачей осуществить такую цензурную политику, которая в данных условиях является наиболее уместной».
На волне противостояния с нацистской Германией и после Второй мировой войны населению активно внушался параноидальный страх перед внешними и внутренними врагами. Противостоять им якобы можно было только путем максимально эффективного ограничения возможности свободно выражать свои мысли, открыто спорить и рассуждать на политические темы.
«Надо помнить, что враг может использовать малейшую лазейку, любое проявление ротозейства, чтобы навредить, напакостить, — утверждалось в выпуске газеты «Правда» от января 1952 года. — Болтливость, беспечность, небрежность в хранении секретных документов, отсутствие политической зоркости в вопросах идеологии — все старается использовать озлобленный и коварный враг».
Цель советской цензуры заключалась том, чтобы «создать новую коллективную память народа».
Тем не менее главной целью цензуры на протяжении всего существования СССР оставалось насаждение среди населения единого образа мышления, который соответствовал бы тезисам пропаганды. Историк Александр Некрич, эмигрировавший из СССР в Великобританию в 1976 году, видел цель советской цензуры в том, чтобы «создать новую коллективную память народа, начисто выбросить воспоминания о том, что происходило в действительности, исключить все, что не соответствует историческим претензиям».
Вторая половина 1980-х годов характеризовалась смягчением внутренней политики. В 1986 году генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев заверил, что в стране больше не судят за убеждения, а в 1990-м решающим доказательством того, что советский проект по насаждению коммунистической идеологии через тотальный контроль провалился, стало принятие «Закона о печати и других средствах массовой информации», за которым последовала ликвидация Главлита. Как и в Российской империи, властям не удалось сохранить государство с помощью сложно устроенной репрессивной системы. В 1993-м цензуру запретили на конституционном уровне.
Из всех средств государственного контроля в цензурировании СМИ, пожалуй, нагляднее всего проявляется характерная особенность авторитарных и тоталитарных режимов: стремление подстроить под себя реальность, сжать действительность до такой степени, чтобы за пределами массового восприятия осталось все, что не соответствует официально одобряемому нарративу.