Писатель Алексей Иванов — Forbes: «Мы неверно представляем Россию до революции»
Алексей Иванов, автор романов «Географ глобус пропил» и «Сердце пармы», в новой книге, как всегда, связывает в тугой узел несколько сюжетных линий, каждой из которых вполне хватило бы на самостоятельную повесть, и отвечает на важный вопрос: что может сделать обычный порядочный человек, когда его привычная жизнь рушится, а впереди – неизвестность.
Роман «Бронепароходы» из списка самых ожидаемых книг года вышел одновременно в бумажном формате в издательстве «Рипол Классик» и в виде электронной и аудиокниги на платформе «Букмейт» (читает Сергей Бурунов). Литературный обозреватель Forbes Life Наталья Ломыкина уже прочла роман и поговорила с Алексеем Ивановым об особом мире речной России, о революции, белогвардейцах и женщинах на реке.
— Такие романы не пишутся в одночасье. Когда появилась идея написать об этом периоде истории и о речных пароходах? Признаюсь, я узнала слово «бронепароходы» из вашего романа, а когда оно возникло в вашем поле?
— Мои родители — речники, и все детство я жил возле судоремонтного завода. Порядок жизни там был несколько иной. Скажем, лето означало навигацию, и многие мои одноклассники уезжали с родителями в рейсы. Зимой на субботники нас гоняли в затон расчищать снег с судов. Учебную практику, обязательную для советского школьника, я отрабатывал на буксире-толкаче, так что вообще-то я — судовой плотник. Даже в пионерлагерь нас возили на речных трамвайчиках. Так что про войну на реках, про бронепароходы и флотилии я знаю столько, сколько себя помню.
Те, кто жил на Волге и на Каме в советское время, помнят такой теплоход-музей — «Волгарь-доброволец». Это бронированная и вооруженная канонерка Гражданской войны. Каждый сезон «Волгарь» мотался по рекам, швартовался в городах, и школьников водили по нему на экскурсию, рассказывали о сражениях флотилий. Девочки скучали, а пацанам нравилось. Я раз сто бывал на этом судне, рассматривал пулеметы, пушку, диораму в экспозиции. Тогда впервые и узнал о событиях, которые сейчас легли в основу романа. Рано или поздно я должен был об этом написать.
— Тогда вопрос другой: когда так близко знаешь тему, о ней иногда написать бывает даже сложнее, чем о новом. Как строилась работа над романом, какой материал вы собирали? Пришлось ли в себе что-то выключить?
— Выключать, слава богу, ничего не пришлось, а включать — да. Эта история у меня была в советской матрице, а советский базис нельзя считать надежной основой романа. Нам же все врали. И война была не такая, как когда-то я слушал на «Волгаре-добровольце», и люди были не такие. Все пришлось изучать заново.
Делать исторические события сюжетом романа в XXI веке уже архаика. Есть замечательные историки речного флота: Иван Черников, Алексей Коробейников, Александр Широкорад, и о войне флотилий они расскажут лучше писателя. У писателя должны быть свои сюжеты, просто их необходимо завязать на исторический сеттинг.
А для собственных сюжетов нужен более широкий контекст. Поэтому я взял и убийство Великого князя Михаила, и захват золотого запаса Российской империи в Казани, и ижевское восстание, и конкуренцию огромных пароходств, а самое главное — борьбу нефтяных компаний братьев Нобель и Shell за технологии, за новые месторождения, за Россию как рынок сбыта. И уже эта борьба вовлекает в себя и Троцкого, и Колчака.
Лет восемь назад я заинтересовался историей мировой и отечественной промышленности. Я прочитал замечательную книгу Дэниела Ергина «Добыча» про историю мировой борьбы за нефть — это очень известный документальный бестселлер, он получил Пулитцеровскую премию. Оказалось, что промышленная война в России — это просто кладезь сюжетов: тут и инженеры, и наемные убийцы, и ученые, и строители, и транспортники (в том числе те, кто плавал на речных пароходах), и бизнесмены. Поэтому мне захотелось, чтобы в моей истории с бронепароходами приняли участие промышленники: бизнес-войны — это ничуть не менее интересно, чем социальные войны.
Но двигатель романа — люди. Они любят и ненавидят, они мстят, они пытаются сделать карьеру, отстаивают свои убеждения и вступают в конфликты. Для них чудотворная икона важна не меньше концессии (вид частно-государственного партнерства, когда государство привлекает бизнес, чтобы повысить эффективность использования его собственности. — Forbes Life) на нефтеносный район. Люди делают выбор и совершают поступки, и все прочее — только следствие того, что творится в их душах. Так что давние экскурсии по «Волгарю-добровольцу» и труды современных историков не определяют сути романа. Суть — в живом чувстве. В природе человека.
Я считаю, что социалистическая революция 1917 года строила общество на тех вещах, которые не соответствуют этой природе. Да, она несовершенна. Человек ленив, глуп и корыстолюбив. Но буржуазный строй нашел способы поставить несовершенство природы человека на службу обществу: проще говоря, лень приводит к прогрессу, глупость лишает конкурентных преимуществ, корыстолюбие увеличивает налоговые поступления. А советский строй предпочел ломать эту природу.
— Один из значимых героев, пароходчик Дмитрий Якутов, — человек, построивший большую компанию, соблюдающий эту самую природу человека, довольно быстро оказывается в патовой ситуации. И для него, человека порядочного, выход только один — закончить свою жизнь, тем самым не подставив никого. И одновременно мы видим героев, у которых эта базовая порядочность отсутствует, что позволяет им просто идти напролом. Революция высвободила стихийную силу и позволила вершить безвластие. Насколько это соотносится с вашей теорией о природе человека?
— Деструктивные силы стремятся высвободиться в любом обществе. Проблема возникает, если общество не осознает, что случилось именно это. Проблема общества — в его адекватности. Здоровое общество понимает, что его основы подрывает деструктив. Больное общество считает, что это не деструктив, а такое вот особое развитие. Конкретный человек может попасть в патовую ситуацию, когда у него не будет никакого выхода, кроме самоубийства, но у общества всегда есть выход — возвращение к адекватности.
Для меня главная мысль этого романа — готовность к будущему. Его вроде бы строят большевики, но у них только разгромы, расстрелы, беспредел. А подлинные революционеры, созидающие мир грядущего, — это инженер Шухов с его фантастическими конструкциями, это геолог Губкин с его новой теорией нефтеносности, это фирма Нобелей с их идеальными городками, дизелями и нефтью.
Но будущее — это не один лишь прогресс. В человеческом смысле истинное будущее по определению неведомо, непредсказуемо. Что делать честному, порядочному человеку, если он понимает, что будущее неизвестно? Путь находит пожилой капитан буксира Иван Диодорович. Он просто расчищает место для неизвестного будущего. Устанавливает вокруг себя такой порядок, при котором это неизвестное будущее возможно.
Большевизм регулировал будущее, задавал ему параметры и тем самым обнулял, лишая общество свободы выбора. А советский строй понимал будущее (так называемый коммунизм) как улучшенную версию настоящего, что тоже не очень-то соответствует сути будущего. И лишь буржуазные отношения оставляют будущему возможность реализоваться.
Когда происходит возвращение к прошлому, когда люди не будущее строят, а прошлое пытаются восстановить, — это тоже ужасно. Так что мой роман — об этике сохранения неизвестного будущего. Она подобна этике матери, которая борется за жизнь и свободу ребенка, хотя не знает, кем станет этот маленький человек.
— Вам как автору романа об исторических событиях будут обязательно предъявлять счеты: а тут было не так. Расскажите о соотношении факта и вымысла в романе.
— Пусть попробуют. Я могу сказать, что этот роман написан достаточно близко к истории, хотя и не один в один. Кое-какие подробности я опустил, чтобы не отягощать повествование, кое-какие детали изменил. Например, золото из Казани вывозили на одном пароходе, а не на трех. Или решающая битва белой и красной флотилий произошла возле Елабуги, а не в устье реки Белой. Эти изменения не влияют на структуру истории.
В романе огромное количество реальных исторических деятелей. Это не только Троцкий и Колчак, адмирал Старк или Лариса Рейснер. Скажем, сарапульский военком Седельников, чекист Жужгов или инженер Турберн — реальные люди, хотя читатель наверняка решит, что я их выдумал. Матрос Волька Вишневский — будущий драматург Всеволод Вишневский. Многие герои имеют прототипы. Пароходчик Якутов списан с пароходчика Мешкова, а матрос Грицай — с матроса Бабкина. Реальные люди закончили не так, как мои герои, но были похожи на описанных.
Реальны даже корабли с их судьбами: лайнер «Фельдмаршал Суворов», царский пароход «Межень», буксиры «Левшино» и «Русло», миноносцы, «баржа смерти» и бронепароход «Ваня-коммунист».
— В романе есть ощущение другой России — страны, которая живет вокруг реки, как это исторически было. Создается ценное ощущение прошлого, которое тоже часть нашей истории.
— У нас вообще представление о дореволюционной России неверное. Оно сформировано советской парадигмой. Для нас та Россия — отсталая аграрная страна, где помещики угнетают крестьян и дымит пара заводов, на которых буржуи гнобят рабочих. Это не соответствует действительности. Россия была неплохо развита промышленно и состояла из многих миров.
Был речной мир с пароходами, затонами и огромными судокомпаниями. Был мир нефтяников с вышками, предприятиями, дизелями и танкерами. Был мир металлургических заводов — о нем я писал в книге «Горнозаводская цивилизация». Была университетская Россия. Была банковская. Была земская. Была, разумеется, и художественная, и чиновничья. Большевики отняли у будущего прекрасную страну.
В конце концов, революции не происходят от нищеты. Для революций нужен достаток, чтобы финансировать подпольные партии, и досуг, чтобы изучать подпольную литературу. Когда все мысли заняты добычей хлеба насущного, людям не до революций. В романе «Бронепароходы» я как раз описывал ту Россию, которая имела огромный потенциал. К сожалению, он весь был уничтожен большевиками. Страна повернула не на тот путь развития, и мы до сих пор с него не можем соскочить вот уже более ста лет. У нас был шанс в девяностые, и мы почти съехали, но опа — и обратно в колею.
— На первых страницах романа есть описание страны, которую мы потеряли, и это режет по-живому, а сейчас отзывается еще больнее.
— Да. Я помню, в свое время в музее царской семьи в Екатеринбурге меня поразили фотографии, как Николай II присутствует при молебне на освящении подводных лодок, или, например, там есть схема московского метрополитена 1910 года. БАМ был запланирован еще до революции, вы знали? Россия была очень хорошо развитой страной, а революция обрушила ее на несколько порядков ниже.
— Есть в писателе человеческое, когда он пишет, или творец должен быть бесстрастен?
— Бесстрастным такой роман писать невозможно. Главный риск — увлечься, когда случается, так сказать, прозрение. Например, в Нижнем Новгороде на площади Маркина (комиссар Маркин — тоже герой «Бронепароходов») стоит памятник революционным балтийским матросам. С детства я был соблазнен этой романтикой: «Волгарь-доброволец», отважные балтийцы в тельняшках, пулеметные ленты крест-накрест через грудь.
Но эти балтийцы на Волге — чужаки. Они не знали и не любили речные пароходы. Они принуждали речников работать на себя и воевать друг с другом — с товарищами по реке. Принуждали топить пароходы — красу и гордость речфлота. Эти матросы были не революционерами, а люмпенами, потому что оторвались и от семей, и даже от кораблей, потерянных или уничтоженных советской властью. В революции они были повсюду. Большевики мобилизовали их (а мы же видим, кого первым делом мобилизуют — и на идеологическую борьбу, и на физическую) на борьбу, дозволив творить беспредел. А потом сделали из них героев. Когда приходит понимание этой сути, главное — удержаться от пафоса.
— Как сделать, чтобы перехлеста не происходило, чтобы не качнуться от впитанной с детства романтики «Неуловимых мстителей» в идеализацию белогвардейцев? У вас получилось соблюсти баланс?
— Ответ достаточно простой. Не надо замыкаться на белых и красных. Надо смотреть, какие миры защищают эти социальные силы. Белое движение защищало ту Россию, которую я считаю самой успешной за все время ее существования, которая была промышленно развита и имела потенциал, чтобы стать социально благополучной страной. А что защищали большевики, кроме своей жажды власти? Ничего. А чтобы, уже разобравшись с плюсом и минусом, не сгустить краски, надо уходить от советской стратегии непременной поэтизации и воспевания своих. Даже если, например, ты за белых, надо относиться к ним трезво. Опять же, надо просто знать историю, потому что воевали все очень несправедливо.
У белых тоже хватало и злодеев, и дураков, и расстрелов, и предательств, и всего что угодно. Надо всегда помнить, что война — это война, и нельзя превращать ее в поэтические приключения в духе «Неуловимых мстителей». Это безнравственно по отношению, опять же, к человеческой природе. Война не может быть нормой.
— А что подсказывает опыт историка, как быстро восстанавливаются сломанные системы?
— Они начинают восстанавливаться тотчас же, как ослабевает гнет. То есть, как только закончился террор, потихонечку-полегонечку начинает все возрождаться и возрождаться. Это случилось после Гражданской войны, когда возник НЭП, — объявили свободу, и все начало восстанавливаться. Точно так же, скажем, было во времена горбачевской перестройки. Безусловно, были какие-то законы, которые нормировали экономические отношения, но они были несовершенными, да и не соблюдались. Просто сама стихия человеческого стремления к хорошей жизни за свой, а не за чужой счет, начинает выстраивать все в правильном направлении.
— «Бронепароходы» выйдут в двух вариантах: в виде аудиокниги на «Букмейте» и в бумаге в издательстве «Рипол Классик». Их можно сопоставить с предыдущим романом «Тени тевтонов», который вы изначально создавали как аудиосериал?
— «Тени тевтонов» писались как, скажем так, аудиороман, а «Бронепароходы» — это уже аудиосериал в чистом виде. Он делится на более-менее равномерные части, минут по 45-50. Мне интересен аудиоформат: он не противоречит ни художественной выразительности, ни структуре литературного произведения — он просто предъявляет писателю новые требования, в первую очередь к языку.
Драматургия должна быть энергичная, композиция компактная. Предложения должны быть короче и строже по конструкции, звучание — ровным и естественным, сам язык должен быть более емким и хорошо визуализироваться, за речью слушатель всегда должен видеть «картинку». Это немного сложнее, чем обычная литературная речь. Но приятно ставить перед собой сложные задачи.
— Исторический роман важно организовать по времени. Можно взять всю Гражданскую войну, можно взять год, можно построить сюжет вокруг одного сражения. Чем вы руководствовались?
— Мне нравится делать в пару к роману еще и книгу нон-фикшен, где есть весь объем собранной информации, контекст. А роман — только один сюжет из этого контекста. Например, я написал книгу о Екатеринбурге времен «лихих девяностых», а роман «Ненастье» — только один сюжет из этой эпохи: про организацию афганцев. Также и сейчас. К осени я планирую доделать книгу «Речфлот» — историю речного флота России, и Гражданская война — лишь один из сюжетов, но самый яркий и драматургически выразительный. Его рамками я и ограничился — от создания первой флотилии в Самаре до гибели флота в Перми. В целом этот проект из двух книг займет у меня около трех лет.
— В документальной книге есть главы, которые посвящены женщинам на реке. Это иллюстрация к тезису о развитой до революции стране — очень многие купчихи и дворянки по-настоящему занимались бизнесом в России.
— Да, было много пароходчиц. Мы помним Вассу Железнову — не я первооткрыватель этой темы, — она была списана Горьким с реальной пароходчицы Ольги Кашиной, если не ошибаюсь. Но Горький всегда, когда списывал с реальности, брал только дурные черты. Пароходчиц в России было много, и это свидетельство того, что страна развивалась, не была она уж такой закабаленной, как нам ее представляла советская историография.
В книге «Речфлот» я рассказываю уже о судьбах реальных людей, которые стали прототипами моих героев. И можно посмотреть, что, например, стало с белогвардейскими адмиралами — адмирал Смирнов и адмирал Старк. Они прожили очень достойную жизнь за рубежом. Георгий Мейрер, который был организатором первой флотилии, стал директором завода в компании Игоря Сикорского. Адмирал Старк не достиг никаких высот, был таксистом в Париже, но порядочным человеком, похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.
В «Бронепароходах» огромное количество реальных исторических лиц, про которых читатель даже не догадается, что это реальные люди. Я горжусь тем, как вплел их судьбы в собственное повествование.
— Получилось реализовать детскую мечту написать про пароходы, вы довольны?
— Сам-то я, конечно, доволен, но это ничего не значит. Вопрос не в авторском удовлетворении, а в каких-то других чувствах. Я с детства хотел стать писателем. Думал, буду такой пожилой дядька, буду ходить в свитере, разговаривать с другими писателями в Союзе писателей, ездить по всяким интересным местам — на Байконур, на БАМ, на атомный ледокол «Арктика». Я реализовал детскую мечту, но писательская жизнь оказалась совсем не такая — не надо ходить в свитере и не надо общаться с другими писателями, если хочешь сохранить самостоятельность.
Точно так же еще с детства я хотел написать про бронепароходы. Но что такое детство? Это время, когда речные пароходы были большими. И сейчас в романе у меня, у взрослого дяденьки, пароходы по-прежнему большие. Следовательно, я все сделал правильно.