«Это мощное зеркало для города»: как меняется отношение людей и власти к паблик-арту
В отличие от большинства художников, которые приходят в искусство с улицы, прославившись своими граффити и фресками, и получают заказы галерей и музеев современного искусства, Марина Звягинцева сначала стала профессиональным художником, а потом вышла в открытое пространство городов.
В ее портфолио — проекты в Морозовской детской больнице, в публичной библиотеке, в музейных садах и парках, в спальных районах. Звягинцева украсила фасад городской библиотеки Норильска слоганом «Вечная теплота» (первый паблик-арт в городе), провела акцию «Утопи свои печали» на лодочной станции в Москве и создала гигантский кроссворд на здании завода в Твери.
— В отличие от стрит-арта паблик-арт согласован с городскими властями, владельцами пространств и часто выполнен по заказу. Паблик-арт иногда путают с праздничным оформлением, за уместность которого накануне Нового года москвичам даже предлагали голосовать. В чем разница?
— Украшательство, если оно избыточное, может вступать в диссонанс с атмосферой. В норме оно просто напоминает нам о празднике. Но в любом случае это временные конструкции, которые работают как игрушки на елке. Паблик-арт несет более глубокие смыслы. Он призывает к изменениям. В каждом городском пространстве есть свои проблемы, которые паблик-арт старается решить, воздействуя на эмоциональную среду. Художник должен зацепить зрителя и переключить на другую волну восприятия.
— Но при этом вы не стремитесь вызвать конкретную эмоцию?
— Это не НЛП, когда тебя программируют на что-то. В каждой точке пространства изначально есть своя эмоция, с которой нужно работать. Например, в Морозовской больнице я пыталась избавить людей от страха, а инсталляция «Притяжение» на Царицынском пруду была про необходимость живого общения. Каждый объект решает свои задачи.
Паблик-арт должен быть привязан к конкретному пространству (site specific), производя вау-эффект именно в данном месте, для данных людей. Почему «Большая глина №4» (работа Урса Фишера у Дома культуры «ГЭС-2». — Forbes Life) вызывает такой негатив? Потому что она не для Москвы сделана.
— В условиях повышенной тревожности должен ли паблик-арт успокаивать или он все равно может позволить себе быть провокационным?
— Когда люди находятся в депрессии, а паблик-арт выводит их из этого состояния, то это хорошо. Помогает с чем-то примириться — тоже неплохо. Но если культивирует негативные чувства, то долго не проживет. В формате кратковременного злободневного высказывания скорее может существовать акционизм, а паблик-арт — это темпоральное явление, которому предназначено существовать в городской среде годами. Поэтому он скорее говорит о вечных, а не о сиюминутных вопросах.
При этом ты никогда точно не знаешь, как люди отреагируют на твое искусство. Художник, выходя в городскую среду, всегда осуществляет некий эксперимент. Отличный пример — «Опрокинутая дуга» Ричарда Серра. Недовольство публики было настолько сильным, что инсталляцию в итоге демонтировали (работа простояла в центре одной из нью-йоркских площадей с 1981 по 1989 год. — Forbes Life).
Если объект изначально вписывается в конкретную среду, тогда он живет долго. Благодаря паблик-арту люди вдруг начинают видеть через искусство и сами себя, и пространство, в котором они живут, уже замыленное в их глазах. Они начинают видеть достоинства и недостатки того, что их окружает. Паблик-арт — это мощное зеркало для города.
— Как в городской среде защитить искусство от вандалов и сделать его безопасным для людей?
— Для этого нужно попытаться предсказать, как зрители будут с ним взаимодействовать. Если вы понимаете, что человеку захочется вскарабкаться на ваш объект, надо сделать это или максимально безопасным, или невозможным. Например, у меня был временный объект, который стоял на дамбе в течение двух месяцев. Туда было опасно пускать людей, поэтому пришлось его огородить. Там даже дежурили сотрудники МЧС.
В 2016 году моя инсталляция «Вечная теплота» на здании Публичной библиотеки Норильска стала первым паблик-арт объектом в городе. Это вынесенный на фасад образ системы отопления с батареями в виде книг. Получается, что в трубах вместо воды текут стихотворные строки Бунина, Ахматовой и других писателей. Это история про то, что культура греет людей. Объект крепится к стене специальными зажимами, расположенными через каждый метр, так как в Норильске очень сильный ветер. Мне как-то написали, что на соседнем магазине сорвало вывеску, а «Вечная теплота» висит и выдерживает любую непогоду.
— Кто чаще всего выступает инициатором проектов в общественных пространствах, вы или город?
— Первые работы я делала с молодыми чиновниками, руководившими спальными районами, которым был нужен инструмент привлечения внимания. Сначала было сложно, потому что приходилось с нуля договариваться с управой, с префектурой, со всеми службами. Например, я хотела сделать проект в Год учителя, обошла с десяток школ, но меня отовсюду выгоняли, пока я не наткнулась на директора, который был готов экспериментировать.
Чтобы появилось искусство, нужен «гений места», человек, которому не все равно. Так было с Высшей школой экономики, когда декан попросила меня малыми средствами переделать двор, который превратился в хозяйственный склад, а она хотела, чтобы он нравился студентам. Со временем таких людей становится все больше. Сегодня, когда есть портфолио реализованных проектов, меня уже не спрашивают, не собираемся ли мы бегать голыми по школе.
— Как происходит процесс согласования паблик-арта с городом? Были случаи вмешательства в художественный замысел?
— Я определила для себя границу, за которую не переступаю. Если я понимаю, что искусство из высказывания превращается в декорацию, я ухожу. Всегда можно подстроиться под технические задачи. Допустим, согласиться, что объект не будет светиться, если нельзя подключить электричество. Но когда чиновники лезут в концепцию, ты перестаешь быть художником. Проект «Арт-прививка» изначально создавался для больницы, где меня хотели «согнуть». Я забрала эскизы и два года мыкалась, пока меня не передали в Морозовскую больницу.
Это ценный момент, когда находится территория, где тебя признают как художника. Тогда я готова соблюдать разумные требования: чтобы объект был антивандальным, чтобы он легко мылся, чтобы не было острых углов или чтобы могла проехать каталка. А если тебе говорят, что мы не хотим видеть тот или иной образ, надо отказываться.
— Как часто ваши работы подвергаются нападкам вандалов?
— Когда я как куратор делала первый паблик-арт проект в 2009 году, мне все говорили: «Марина, ты сошла с ума, это тебе не Италия или Германия, здесь все раздолбают и украдут». Проект состоял из 70 кроватей, и каждый считал своим долгом сесть на них и сфотографироваться. Мы их сами охраняли, но пять штук все-таки утащили. Тогда я поняла, что зритель не совсем готов к восприятию такого искусства. Однажды я застукала человека, который стоял у кровати и что-то делал. Я к нему подбежала и уже собралась ругаться, а он мне говорит: «Девушка, я чиню. Здесь болтик вылетел, и она сейчас рухнет». На мой вопрос, какое ему дело, он ответил очень просто: «А я здесь живу».
За последние годы восприятие изменилось. Люди перестали так сильно «вандалить». Это феномен, который существует везде: в любой стране мира найдется тот, кому захочется написать «Здесь был Вася». Но в целом люди стали бережнее относиться к паблик-арту.
Я люблю, когда работы долго живут в общественном пространстве. Через какое-то время к ним привыкают, лучше их понимают. Ведь концепция не всегда сразу считывается. Так происходило с «Арт-прививкой» в Морозовской больнице. Сначала одни врачи возмущались, что мы на дверях их кабинетов нарисовали вишенки и клубнички. А через месяц стали жаловаться те, чьи двери мы пропустили, так как к ним дети не хотели заходить.
— Чтобы привлекать внимание, обязательно ли паблик-арт должен быть масштабным и ярким?
— Совсем нет. Например, у меня был проект «Ячейки времени»: облупившаяся штукатурка, из-под которой виднеются старые кирпичи, в каждый из которых вмонтирован ключ. Это своего рода архив, ведь эти кирпичи «помнят» улицу и ее обитателей еще с XVIII века. Сами ключики маленькие, их вполне можно не заметить. Но если люди останавливались, они начинали их крутить, потому что для них это был когнитивный диссонанс, загадка, которую хочется разгадать.
Мы привыкли к тому, что на выставке рядом с работой висит экспликация с текстом, а на улице это невозможно — ее никто не будет читать. Поэтому нельзя просто взять объект из выставочного зала и переместить его на улицу. Он не будет там работать среди мусора и яркой рекламы. Человека нужно как на крючок поймать знакомым образом, но при этом озадачить. Вот он видит кровать посреди улицы. А вот почему из нее растут розы? Когда все сразу понятно, как на плакате, зритель тоже пройдет мимо.
— Недавно вы создали трехэтажную инсталляцию для тверского завода компании ДКС. Это был ваш первый опыт взаимодействия с бизнесом?
— До этого был еще не совсем позитивный опыт сотрудничества со строительной компанией, который ничем не закончился. Они строили объект в Подмосковье, но считали, что искусство там не поймут, раз это не совсем благополучный район. Я предлагала рискнуть, но они отказались. Так что сотрудничество с ДКС — мой первый успешный случай работы с бизнесом. Были, конечно, и свои сложности, множество согласований с разными службами. Зато сама инсталляция перед официальным открытием какое-то время повисела, и люди к ней привыкли, стали лучше понимать. Я именно поэтому люблю долгие проекты, а не те, что существуют в формате выставки 3–4 недели.
К тому же «Лестница» была сделана специально для сотрудников завода, которые будут ходить мимо нее каждый день. Готовую работу точно так же вписать в пространство не получилось бы. В качестве материала я выбрала выпускаемые компанией лестничные лотки, которые используют для прокладки кабельных трасс. Мне они напомнили детали детского конструктора.
В результате получился объект весом 225 кг с 12 словами из светящихся букв, каждое из которых символизирует ценности компании. Отбирали их по итогам опроса среди сотрудников. У нас получилась не просто конструкция из деталей, сделанных на заводе, а история про этих людей и про этот завод. Инсталляция рассказывает им о них самих.
— Были ли случаи, когда люди понимали ваши работы совсем не так, как вы их задумывали?
— Да, в 2014 году у меня был проект «Море спального района». В парке «Кузьминки» было установлено 12 кроватей, из которых вырастали серые трубы, создавая волнообразную поверхность. Они простояли как безжизненная инсталляция минут 15—12, после чего люди начали на них укладываться, несмотря на то что они довольно неудобные. Сначала я испугалась, что проект испорчен, но потом поняла, что на самом деле он ожил. Вместо того чтобы иллюстрировать идею о том, что в спальном районе нас окружает серое однообразие, яркие краски в него начали привносить сами люди. Для меня это был первый опыт того, что ты задумываешь одно, а получаешь другое.