Продумать все варианты катастрофы: что стоит за страхами современного человека
Сознательное «я» способно вытеснять сексуальность; нам это известно по истории доктора Джекила и мистера Хайда, а также из мудрых пословиц вроде «В тихом омуте...». А еще нам известно, что агрессию тоже можно отправить в архивы бессознательного. При этом агрессия способна превратиться во что-то извращенное, чудовищное. Бывали случаи, когда люди совершали убийство во сне.
Мария из тех, кому есть что рассказать об агрессии. Я смотрю на ее красные, потрескавшиеся руки. Она часто моет их, и желательно в горячей воде.
— У меня были периоды, когда я обливала кипятком все тело. Думала, что это как мыть посуду: чем горячее вода, тем чище. Одно время я роняла вещи, они как будто просто выпадали у меня из рук и летели на пол. Мне кажется, это что-то нервное — такое купание в кипятке.
Мария не столько боится заразиться ВИЧ, СПИДом или гепатитом сама, сколько опасается передать эти болезни своим друзьям и близким. Она вообще боится причинить вред другим. Никакой риск нельзя списывать со счетов. Одно время Мария присматривала за женщиной с ограниченными возможностями, это было ее последнее рабочее место. Опасным ситуациям не было конца. Одно а вдруг громоздилось на другое.
А вдруг я нарушу обязанность соблюдать конфиденциальность и что-нибудь о ней расскажу?
А вдруг я забуду дать ей лекарство?
А вдруг я случайно задушу ее, когда буду перекладывать ее в постель?
А вдруг я забуду поднять перила кровати, она упадет и сломает позвоночник?
А вдруг я забуду пристегнуть ее к инвалидному креслу, она соскользнет и ударится затылком так, что череп треснет?
А вдруг я пролью что-нибудь ядовитое ей в бутылку с водой?
А вдруг я во время купания прикоснусь к ней неподобающим образом?
А вдруг она проглотит шампунь и отравится?
Эти мысли заставили Марию задуматься, не психопатка ли она в глубине души.
Однажды, когда Мария купала свою подопечную в душе, на лицо женщине попало мыло, женщина облизала губы и проглотила немного пены. Сердце у Марии тут же застучало, как молоток, и она потеряла сознание.
Очнулась Мария на полу ванной. Над ней, все еще на каталке для купания, лежала ее подопечная, хрупкая и беспомощная. И первым делом Марии пришло в голову «А вдруг я пыталась убить ее, пока была без сознания?»
После этот инцидента ее страхи усилились.
— Я боюсь всех состояний, когда отключается сознание. И психоза тоже. Мне кажется, самое страшное — это перестать быть собой.
Сейчас проблема Марии — общение с племянниками. Перед каждой встречей ей приходится соотносить вину, которую она будет испытывать, если вдруг убьет их, с желанием побыть рядом с ними.
— Я могу случайно задушить их подушкой, могу ни с того ни с сего взять нож и зарезать их. И все—в бессознательном состоянии.
— Вы рассказывали сестре или брату об этих мыслях? — спрашиваю я.
— Ну, я никогда не говорила «слушай, я боюсь убить твоего ребенка». Я на такое не решусь.
Дети ничего не замечают, но Марии горько думать, что обсессия просочилась даже в ее отношения с племянниками.
— Я хожу к терапевту с четырнадцати лет, и все без толку.
— Разве терапия не помогла вам осознать, что мысли сами по себе не опасны?
— Помогла, но я же тревожусь о том, что может случиться. Любые мои мысли могут обернуться реальностью. Мария понимает, что ее тревожные фантазии вряд ли воплотятся в жизнь, но того, что это может произойти, ей достаточно. Вдруг она в бессознательном состоянии
собьет кого-нибудь, а потом забудет об этом.
— Однажды в местных новостях передали, что возле супермаркетa кто-то попал под машину. И я подумала, что за рулем этой машины была я. Наверняка так оно и было. Чтобы такой случай попал в новости, он должен был произойти где-то поблизости. Я несколько раз уже готова была позвонить в полицию и во всем признаться.
— Вы были уверены, что сбили того человека?
— Не так чтобы. Наверное, мне больше всего хотелось, чтобы мне сказали, что это не я. Но я ни в чем не уверена, и если бы меня спросили: «Вы помните, где были в семь часов вечера?», я бы ответила: «Нет...» «Нет, но тогда это могли быть и вы». «Да!»
Мария усмехается.
— Наверное, заявлять на себя в полицию не такая уж хорошая идея.
Стигматизация навязчивых мыслей очевидна. Хотя знаменитости часто говорят о своих биполярности, зависимостях и депрессии, никто до сих пор не признался в навязчивых мыслях о причинении вреда другим, что заставляет задуматься. Мы часто читаем о реальных педофилах, детоубийцах и психопатах, но большинство никогда и не слышали о людях, которые мучаются от мысли, что они «на самом деле» принадлежат к какой-нибудь из вышеуказанных категорий.
По нам прокатывается каток историй о тех немногих, кто разрушает чужую жизнь, но мы знать не знаем о легионах тех, кто разрушает себя сам.
Мысли такого рода безвредны, но это верно лишь отчасти. Не обязательно входить в команду, работавшую с «серийным убийцей» Томасом Квиком, чтобы понимать: надуманные толкования мыслей и их возможное значение могут разделять и формально «здоровые» люди.
Сообщение «У меня не идет из головы, что я, может быть, хочу задушить своего сына», легко ставит получателя сообщения в отчаянное положение. Будет ли проявлением ответственности пытаться постичь, что стоит за словами «не идет из головы» и «хочу задушить» — или лучше как можно быстрее позвонить в службу спасения?
Здесь проявляется культурно обусловленное неприятие риска, которое делает навязчивые мысли о насилии настоящим бедствием. Хотя идея доверить кому-то свои беды обычно бывает неплохой, она может иметь и неприятные последствия.
Билл Бланделл, психотерапевт, занимающийся ОКР у детей, в одном интервью предупреждает, что старшеклассникам не всегда стоит рассказывать друзьям о своих навязчивых мыслях. Друзья могут «испугаться, слух распространится как лесной пожар, и от подростка все отвернутся».
Писательнице Оливии Лавинг есть что сказать об этом. Лавинг уже давно злит, что ОКР, связанное с сексуальностью и насилием, практически неизвестно большинству людей, хотя является одним из самых распространенных. Сама она несколько лет старалась не трогать ножи, потому что боялась зарезать мать. Уже в тринадцать лет Лавинг подозревала, что способна совершить насилие над ребенком. Когда в старших классах у нее появилась возможность анонимно написать о своих проблемах в школьную газету, ее классный руководитель отправил обеспокоенное сообщение школьному консультанту, а также директору. Консультант решил, что ее мысли не имеют отношения к обсессии, и Лавинг исключили из школы как «представляющую опасность для других учеников».
Лавинг называет культуру, в которой запрещено говорить о навязчивых мыслях и в которой люди норовят забить тревогу, когда что-то кажется им хотя бы минимально подозрительным, «темной стороной навязчивости». Несмотря на совет обращаться за профессиональной помощью не откладывая, совет, который терапевтическое сообщество обычно предлагает с полным основанием, жизнь «на темной стороне» сильно снижает шансы того, что этому совету будут следовать.
Когда Самюэль в компании жены посмотрел изобилующий сценами насилия фильм «Город Бога» и у него перед глазами пронеслось, как он вспарывает жене живот, он тут же ушел в спальню. Сжавшись в комок, Самюэль пытался изгнать из памяти образы насилия, но они лишь становились все ярче. После долгого периода беспокойства и растерянности он обратился за помощью к психотерапевту. Однако это не помогло. Терапевт Самюэля придерживалась фрейдистского подхода, и у него сложилось впечатление, что она тоже боится его мыслей.
«Я думаю, она была напугана моими словами, образами убийства, изнасилований, увечий... По-моему, она решила, что я опасен».
После четырех сессий психотерапевт перестала отвечать на звонки Самюэля.
Американский исследователь в области клинической психологии Фред Пензель рассказывает о нескольких попавших в беду молодых матерях. На женщину, которая в конце концов обратилась к нему, заявил в социальную службу ее первый психотерапевт, которому она рассказала, что боится причинить вред своему ребенку. Другой пациентке пришлось звонить Пензелю из опеки: у нее, недавно родившей, забрали ребенка. Женщина пыталась изложить персоналу свои навязчивые мысли, но медики, кажется, услышали только «я что-нибудь сделаю с ребенком».
Мысли о причинении вреда ребенку настолько распространены при послеродовой депрессии, что их иногда называют одним из симптомов этой болезни. Так, при проведении одного опроса 41 процент матерей, страдающих послеродовой депрессией, заявили, что им пришлось бороться с мыслями о причинении вреда малышу. И все же об этом мало кто знает. При таком раскладе сценарии судебных процессов, происходящих в голове у одержимой навязчивыми мыслями женщины, которая тревожится, что у нее изымут ребенка, а ее фотография и имя попадут в прессу, становятся не такими уж далекими от реальности.
Путь к этим бедам вымощен, как водится, благими намерениями. Толкованиям мыслей как проявлений внутренней воли, благодаря долгой череде материальных и культурных трансформаций общества, несть числа. Но отличить аномально нравственного от аномально агрессивного не так уж сложно. Психотерапевты обычно спрашивают не только о том, что думают пациенты, но и о том, что они чувствуют, говоря об убийстве своих детей, а также совершали они в прошлом насилие или нет. Чувства тоже не определяют нашу сущность, но они всегда дают лучшее по сравнению с мыслями представление о том, что происходит у нас в душе.
Ничего особенно сложного здесь нет. То и дело возникающие недоразумения демонстрируют, что можно жить в обществе, помешанном на насилии, и в то же время не знать, как выглядит насилие реальное. Изображение насилия, которое предыдущие поколения вынесли бы с большим трудом, сегодня привлекает больше читателей и зрителей, чем любой другой жанр.
Из книг лучше всего продаются детективы. Часто утверждают, что этот жанр рассказывает читателям о темных сторонах современности и, следовательно, играет роль общественного критика. Но немногие исследования, посвященные вопросу, решительно опровергают эту идею. Убийцы, о которых мы читаем в книгах и которых видим в фильмах, имеют мало общего с реальными; убийство как сюжетообразующий момент изжило себя, и чем больше истории об убийствах стремятся к зрелищности, тем дальше они от реальности.
Трудно утверждать, что «развлекательное насилие» порождает агрессивных личностей, однако исследователи, изучающие средства массовой информации, более или менее единодушны: СМИ содействуют развитию так называемого mean world syndrome. Мы верим, что в мире больше насилия, чем на самом деле, у нас развивается параноидальное представление о том, что склонность к насилию может таиться в каждом. Неизменный сюжет детективов, основаный на вопросе «Кто убийца?», допускает существование призрачной параллельной жизни. При таком раскладе достаточно малейшего намека на насилие, чтобы в человеке пустило корни подозрение к другим, а то и к самому себе.
Но мысли о насилии время от времени появляются у всех, и иногда весьма эмоциональные. Кому-нибудь достаточно завязнуть в пробке в час пик, чтобы захотеть «убивать». Не бывает такого, чтобы панический страх убить своего ребенка действительно толкнул человека на детоубийство. Клинический психолог Ли Бауэр, пациенты которого часто мучились мыслями о детоубийстве, подробно описывает, почему родители действительно убивают своих детей. И если это не хладнокровный способ избавиться от человека, превратившегося в проблему, то к таким сигналам, как неконтролируемый гнев, агрессия, обусловленная приемом наркотиков, или определенные типы галлюцинаций, стоит отнестись серьезно. Так, женщина, страдавшая послеродовым психозом, увидела исходящий из ноздрей младенца желтый дым. Она решила, что ребенок — порождение дьявола и лучше всего выбросить его в мусорный бак. Там ее муж позже и нашел малыша.
Научно подтвержденных «маркеров» насилия, на которые можно указать, немного, и они слишком — на грани банальности — просты для понимания. С другой стороны, потребители насилия — СМИ — наделяют его ореолом таинственности. Доктор Джекил и мистер Хайд служат моделью детской игры в «ку-ку» если не между сознательным и бессознательным, то между убийцей и его окружением.
Представление о врожденной склонности к насилию имеет еще более долгую историю, чем представления о сексуальности. Медицина уже больше 250 лет пытается выяснить, как распознать склонную к насилию «натуру». Живший в XVIII веке врач Франц йозеф Галль утверждал, что все возможные душевные качества человека можно определить по форме его черепа. Более современную версию френологических теорий Галля предложил в XIX веке Чезаре Ломброзо, один из основателей криминологии и пионер расовой биологии. Ломброзо придавал большое значение форме и размеру черепа, а также доказывал, что у людей, от рождения склонных к совершению преступлений, delinquente nato, отсутствуют «высшие нервные центры», в наличии которых и заключается разница между цивилизованным человеком и дикарем. Склонные к насилию люди были ближе к природе, чем законопослушные, и их считали в большей степени животными, чем людьми.
Изрядная доля этих представлений жива и сейчас, хотя в наши дни они сосредоточены не столько на форме черепа, сколько на мозге и генах. В своей знаменитой книге «Анатомия насилия» психолог Адриан Рейн представляет «программу Ломброзо» как мысленный эксперимент, в ходе которого всех мужчин в возрасте восемнадцати лет подвергают сканированию, чтобы определить, у кого из них мозг убийцы.
Рейн откровенно считает, что потомки несправедливо обошлись с Ломброзо. Он признает, что обнаруженных наукой биологических маркеров склонности к насилию очень немного, они ограничиваются узким кругом корреляций. Но, как и все, кому нужно защищать свою область исследований, Рейн убежден, что мы скоро все выясним, если исследования будут продолжать хорошо финансировать. По его словам, уже сегодня можно предсказать, какие дети рискуют вырасти агрессивными.
Рейн и другие исследователи врожденной склонности к насилию высказывают предположение о заранее установленной модели поведения, в соответствии с которой человек может быть «предрасположен» к насилию, но не «предопределен к нему изначально». Одни люди становятся более жестокими, чем другие, из-за «триггеров», содержащихся в окружении человека. Благодаря этой теории позиционная война между «наследственностью и средой», которую вели поведенческие науки, несколько поутихла. Но она укрепила идею человеческой натуры, которая предшествует социальному, — механистическую модель «человеческая природа + окружение = индивидуум», где выбор у человека небольшой: либо принимать свою судьбу, либо противиться ей. Эту идею высказывал уже маркиз де Сад, который, что неудивительно, восхвалял ценность следования своей природе. йозеф Фритцль, живший через несколько столетий после де Сада, 24 года держал в подвале, избивал и насиловал свою дочь. Когда его арестовали, Фритцль, хорошо осведомленный насчет заранее предопределенной модели поведения, заявил, что он, несмотря на умеренный образ жизни, был «рожден насильником».
В попытке опровергнуть идею о том, что врожденная предрасположенность к насилию даст менее сознательным людям карт-бланш на совершение всевозможных злодеяний, Рейн честно рассказал, что сам является обладателем мозга с аномальной структурой серийного убийцы, а еще у него замедленный пульс. Внимание средств массовой информации привлекло еще одно схожее признание: нейробиолог Джеймс Фэллон написал книгу о том, как он случайно обнаружил, что нейровизуализация его собственного мозга идентична той, что бывает у психопатов. В книге Фэллон описывает, как радовался своему открытию и как понял, что вел себя как психопат: жажда мести, романы на стороне, постоянная ложь и эмоциональный холод по отношению к семье. Однако Фэллону тоже надо было защищать свое поле исследований, и он, к сожалению, не стал конкретизировать то, как вообще выглядит МРТ мозга при психопатии, ограничившись лишь поверхностными наблюдениями и корреляциями.
Как я уже упоминал, есть веские причины считать, что представление о врожденной психопатии само по себе является психопатическим, поскольку предполагает свойственный больному психопатией механистический взгляд на человека. Рассматривая психопата как вещь, как сломанный и не поддающийся ремонту механизм (психопаты обычно описываются как невосприимчивые к терапии), мы относимся к психопату с тем же бесчувствием, с каким он, как принято думать, относится к своему окружению. Тем не менее, нельзя списывать со счетов тот факт, что разные люди по-разному казнят себя за «грандиозное я», «отсутствие чувства вины», «безответственность», «множество коротких браков» и еще по 20 критериям, применяемым при диагностике психопатии. Точно так же люди с минимумом психопатических черт могут тревожиться, что в глубине души они психопаты.