«Становится все абсурднее»: Александр Хант о фильме «Межсезонье» и самоцензуре в кино
Снять фильм про старшеклассников — мальчика и девочку, которые влюбляются, сбегают из дома, крушат все на своем пути и в конце концов оказываются не в состоянии найти дорогу назад, — Хант задумал еще в 2016-м, когда прочитал историю «псковских подростков» Дениса Муравьева и Кати Власовой. Те тоже сбежали от родителей, прятались на пустой даче, где отыскали оружие, затем погибли при штурме дома полицией (по официальной версии, покончили с собой), а прямую трансляцию своей гибели вели в интернете. Впрочем, режиссер подчеркивает, что «Межсезонье» — не экранизация реальных событий, а совершенно самостоятельное произведение: герои фильма не списаны с прототипов, а вместо Пскова — Екатеринбург. Общее у этих двух историй одно — обе о подростках, которые не захотели играть по правилам взрослых, и о взрослых, не пожелавших услышать своих детей.
В июне 2022-го фильм, который снимали 4 года, наконец добрался до широкого проката. Весной «Межсезонье» вместе с командой отправилось в тур: в городах от Москвы до Новосибирска прошли спецпоказы и обсуждения. Сегодня картину могут посмотреть в кинотеатрах и онлайн все желающие. Как утверждает сам Александр Хант, почти никто из тех, кто видел «Межсезонье», не остался к нему равнодушным — либо полюбил его, либо возненавидел.
Forbes Life поговорил с режиссером о работе над фильмом, новом осмыслении происходящих с нами событий и будущем кино в России.
— Зрительская реакция на фильм вас чем-нибудь удивила?
— Разве что в положительном смысле. Мнения были разные, но в основном я слышал позитивные. Думаю, потому что люди с критической оценкой в большинстве своем эту оценку не очень готовы транслировать. Но резко отрицательные отзывы тоже были.
И я очень рад, что именно так и случилось, потому что больше всего мы боялись, что к фильму будет нейтральное отношение: ни туда и ни сюда. Нашим основным желанием было, чтобы фильм спровоцировал дискуссию, подтолкнул к спору — именно так и случилось.
— Реакция взрослых и подростков разная?
— Да. Чаще всего взрослые на стороне взрослых, подростки на стороне подростков. Бывало даже так, что после показа зал негласно делился на два лагеря и начинались дебаты, что очень здорово. А однажды женщина в зрительном зале встала и сказала: «Я учитель. И я вам ответственно заявляю: таких подростков нет!». Рядом сидели ее ученики, и они тут же ответили: «А как же мы? Вообще-то, мы вот, здесь — мы есть!». Тогда она, гордо подняв голову, вышла из зала. Дискуссия с ней была уже невозможна. Некоторые рассказывали свои истории в ответ на фильм. Был один мальчик, который написал, что в фильме описана его ситуация, его отношения с матерью, и он не знает, как быть, он в тупике. Иногда обращаются не за тем, чтобы получить или дать совет, а просто чтобы выговориться. И это тоже очень ценно.
— Актеров на главные роли в «Межсезонье» вы искали через группу во «ВКонтакте», куда любые ребята могли присылать свои видео с ответами на вопросы. Благодаря этому поиску вы узнали что-то новое, неожиданное о современных подростках?
— Перед кастингом мы с оператором Наташей Макаровой еще и специально ездили работать в детский лагерь вожатыми. Главное открытие заключается в том, что современный подросток абсолютно такой же, каким был подросток во все остальные времена — такой же, каким был я сам. Перед съемками я читал дневники Динары Асановой, где она описывает подростков 1980-х годов, и это те же слова, те же ощущения, те же проблемы.
Единственное отличие современных тинейджеров — то что в силу цифровизации они оказались во многом выключены из живого общения, этого опыта у них гораздо меньше. Как правило, современные ребята более закрытые, зажатые, у них много защит, много масок. В лагере были дети, которые казались очень активными и открытыми, но когда мы им давали достаточно простые актерские задания, чтобы они могли показать свои эмоции, им было сложно. И им катастрофически не хватает живого общения. Когда речь заходила о каких-то совершенно отстраненных вещах, у нас была возможность говорить с ними на равных. И тогда из них выходила просто лавина слов. Думаю, это и есть особенность нашего времени.
— И что с этим делать?
— Я не знаю рецепта. И я не верю, что какой-то фильм способен решить эту проблему. Как минимум об этом нужно говорить. «Межсезонье» — это как раз попытка спровоцировать разговор. Проблемы часто замалчиваются, а решения пытаются найти с помощью запретов. Родители в нашей истории тоже стоят на этой территории: все, что небезопасно, должно быть запрещено. Но если для одних запреты и могут быть благом, то для других они всегда становятся толчком к радикализации.
— Почему и в фильме, и в жизни родители часто не могут понять своих детей-подростков? У них просто нет желания или люди после определенного возраста, в силу каких-то причин уже на это неспособны, даже если захотят?
— Все возможно, если захотеть. Вообще «взрослый человек» — что это такое? Мне кажется, это какая-то совершенно абстрактная история. Да, это человек, который больше социализировался, больше испытал, больше опыта приобрел. Но в корне это все тот же подросток. Я уже стал взрослым и могу сказать, что эта дистанция абсолютно выдуманная.
Мне часто задают вопросы, а я вынужден отвечать — будто у меня есть ответы. А я ведь так же блуждаю, так же ищу. Как только взрослый чувствует, что может кому-то объяснить все, ситуация становится опасной. Мне кажется, важно помнить, что мы не можем становиться чужими судьями. Нельзя забывать, что мы многого не знаем и не понимаем. И вообще то любопытство, которое у нас есть в детстве, его нужно сохранять и приумножать. А взрослые часто будто бы обретают комфортную среду, и им этого становится достаточно. Это, увы, проблема, потому что достаточно вспомнить, какими подростками они были.
У нас была такая история. Мы ехали в поезде — я, наш продюсер и Игорь, исполнитель главной роли, — и к нам подсел мужчина. По всем ощущениям, ему было за 60 — очень такой серьезный дядечка с усами. У нас завязался разговор, и в какой-то момент мы начали интересоваться, каким же он был в подростковом возрасте. Тогда он рассказал, как он, патлатый, играл Pink Floyd, ходил с гитарой и в клешах и был грозой района. Было удивительно, что эти воспоминания до сих пор с ним. Сначала он смотрел на нас с подозрением — мы еще в футболках из мерча фильма ехали (на интервью на Александре была футболка с фразой из «Межсезонья» «Нужно устроить революцию». — Forbes Life). Казалось, он вообще не уверен, что стоит с нами разговаривать. А в конце он был счастлив, что вспомнил такое о своей жизни. Я думаю, именно это как раз важно — не забывать.
— Тема взросления сейчас одна из самых популярных в российском авторском кино. Почти одновременно в прокат вышли «Страна Саша» Юлии Трофимовой и «Асфальтовое солнце» Ильи Хотиненко, а на фестивале «Зеркало» состоялась премьера «Тембота» Тины Мастафовой. Откуда такой внезапный интерес?
— Мне кажется, просто пришло время, настал этап, когда молодость о себе заявила. Это, например, и в музыке заметно. Музыка, которая пытается говорить про наше время, озвучивать проблемы, снова выходит на первый план — и она пришла с молодыми. Чувствуется, что поколение, которое раньше занимало основное место в культурном пространстве, отходит, и на его место приходят молодые. Думаю, поэтому молодость стала так актуальна.
Но, опять же, посмотрим, что будет дальше. Все работы, которые вы перечислили, были сняты до февраля 2022 года. Новые события требуют нового осмысления. Но как мы можем про них рассказать? Это загадка для многих. Темы постепенно запрещаются, в том числе негласно. Понимаешь, что на эту территорию уже нельзя и на ту тоже. И вот ты должен придумать что-то особенное. Так что не знаю, как развернется история с молодостью в ближайшем будущем.
— Может ли ситуация, когда западные прокатчики ушли с рынка, стать для наших кинематографистов стимулом к развитию?
— Не знаю, это большой вопрос. Я пока не понимаю, как на этот вызов отреагирует киноиндустрия. Есть ощущение, что огромное количество ресурсов будет потрачено на фильмы, которые транслируют «генеральную линию партии», причем они будут транслировать ее так, что это невозможно будет смотреть. Пока я точно болею за документалистов. Они как были крайне независимыми, так и останутся. На их территории пока не ходит этот каток, потому что документальное кино не добирается до большой аудитории. Оно пока не способно спровоцировать улицу.
— А что будет с сериальным рынком? Наши онлайн-платформы вообще переживут этот кризис? У них уже серьезно падает аудитория.
— Думаю, что они не выживут — лопнут, схлопнутся, ничего хорошего их не ждет. Хотя это, конечно, только мои предположения, я не очень хорошо знаю эту кухню. Могу сказать только, что сейчас они боятся больше, чем все остальные. Раньше они били себя в грудь, говорили: «Приходите к нам! У нас можно быть рискованными, делать что хотите!». А теперь я вижу: один сериал закрыли, второй закрыли. И это буквально из-за того, что где-то фигурируют отсылки к ФСБ или просто эта аббревиатура. Денег в индустрии сейчас стало сильно меньше, поэтому они требуют: «Давайте сгладим углы». Потому что есть риск, что весь проект заморозят и они потратят эти деньги впустую.
— На себе лично вы тоже ощущаете несвободу?
— Да, хотя это может быть не так явно. Нет такого, что кто-то приходит и что-то запрещает. Но в разговорах с продюсерами, при поиске денег, при подаче заявок в Минкульт какие-то вещи начинают оговариваться. Не то что «нельзя», а скорее «не стоит рисковать». Со временем это становится все абсурднее. Но, самое главное, мне хочется оставаться на этой территории. Хочется рассказывать истории про то, что происходит здесь и сейчас. И я очень надеюсь на то, что каким-то образом у меня эти возможности будут.
Хотя что конкретно нам делать в этой ситуации, на этот вопрос ответа пока ни у кого нет. Даже до всех событий к нашей киноиндустрии была масса претензий. Она будто все время работает мимо: мимо зрителя, мимо проблематики. А мне кажется, даже если ты снимаешь, например, жанровое фантастическое кино или детскую сказку, актуальность твоей истории должна хорошо считываться, она должна рассказывать о насущных проблемах. Но это будто бы полностью игнорируется. Мы будто вообще стараемся стереть реальность, не думать про нее всерьез.