«Бизнес не может сам прийти к инклюзии»: как трудоустраивать людей с ментальными и физическими особенностями
В рамках круглого стола спикеры обсудили проблему инклюзии в работу людей с ментальными и физическими особенностями, а также другими трудностями. Модератором беседы вступила Юлия Варшавская, главный редактор Forbes Life и Forbes Woman. Мы публикуем полную видеозапись дискуссии и ее главные моменты.
Спикерами встречи стали:
- Мария Морозова, генеральный директор Фонда Тимченко
- Ирина Рязанова, исполнительный директор Благотворительного фонда «Большая перемена»
- Ирина Шпитальская, директор Центра «СемьЯ»
- Елена Кулагина, исполнительный директор АНО «Квартал ЛУИ»
- Анастасия Лазибная, основатель проекта «Компания для всех возрастов»
- Анастасия Малкова, управляющий партнер Stone Hedge
- Вера Соломатина, директор по персоналу SAP
- Григорий Огибин, руководитель PR Дирекции региональных продаж «Газпром нефти»
Юлия Варшавская: В октябре 2020 года прошел круглый стол, приуроченный к выходу первого в истории Forbes Life номера, полностью посвященного благотворительности и корпоративной социальной ответственности. Тогда мы объявили, что 2021-й станет годом, когда Forbes будет исследовать тему социальной ответственности бизнеса. В марте 2021 года мы провели первый «Форум благотворителей и меценатов России», а в мае вручили премию «Филантроп года». Продолжая эту работу, мы приняли решение провести цикл круглых столов о благотворительности — при поддержке Фонда Тимченко.
Премия «Филантроп года»: Forbes впервые вручил призы главным меценатам страны
Мария Морозова: Нам всегда было очень важно, чтобы каждый человек в нашем обществе, независимо от его состояния здоровья, места жительства, мог прожить максимально достойную и полноценную жизнь. И мы все — как общество — должны в это верить и этому способствовать. Нашему фонду 10 лет, и, оглядываясь назад, я вижу, какой огромный путь наше общество прошло с тех пор. Тогда, 10 лет назад, мы запустили программу «Старшее поколение», и СМИ не хотели писать не то что о фонде — вообще о проблемах людей старшего возраста, говорили: «Это не наша тема», «Это расстраивает читателей». А сейчас в СМИ поднимаются самые разные, очень сложные темы, ими начинают интересоваться в том числе деловые издания. Мне кажется, это такая прекрасная возможность, словно ветер в парусах, что мы не можем ее не поддержать.
— Сегодня мы обсуждаем тему инклюзии в трудоустройстве. В России устройство людей с ментальными и физическими особенностями на работу — проблема. Каков ее истинный масштаб?
Ирина Рязанова: Когда мы говорим про масштаб, мы говорим зачастую о том, сколько у нас нетрудоустроенных людей с особенностями. Но не всегда понимаем глубину проблемы, не осознаем, что ее невозможно решать быстро, однотипно, оптимизированно. Наш фонд работает с сиротами, помогая им получать образование. Среди них много людей с ментальными особенностями, а также с особенностями, вызванными самим фактом сиротства. Это и привычка иждивенчества, и фантазийные мечты о том, что можно получить все и сразу, и неадекватные представления о жизни. Например, ко мне приходит девочка, которая говорит, что хочет быть переводчиком с немецкого. Я спрашиваю: «Немецкий будем учить?» — «Нет, зачем?» С помощью образования мы эти проблемы преодолеваем. Но я хочу подчеркнуть: смотреть надо не только на широту проблемы, но и на ее глубину.
«Сверху падают ножи, снизу клацают зубами крокодилы»: как стать профессионалом в «третьем секторе»
— Есть ли какой-то понятный путь, какой-то трекинг для людей с особенностями, который привел бы их к трудоустройству?
Ирина Рязанова: Я могу говорить именно о сиротах, потому что это сфера моей компетенции. Когда ребенок оказывается в детском доме без поддержки родителей, кто может заниматься профориентацией, развитием, подготовкой к трудоустройству? Те люди, которые работают в этой системе. Система устроена таким образом, что при выходе из нее только 25% сирот начинают самостоятельно строить карьеру. Остальные 75% — это наркотики, преступность, самоубийства. Ни о каких треках там речи не идет.
Социальный лифт, или, скорее, лестница для тех 25% — образование. Как оно устроено? Если ребенок не успевает, если у него проблемы с поведением, он из общеобразовательной программы перемещается в коррекционную и в итоге никакого образования не получает. Сопротивляться этой системе он не способен, потому что для того, чтобы забираться по этой лестнице, нужен взрослый, который поможет. В результате многие ребята в 25 лет не умеют читать и писать — в XXI веке!
Есть достаточно много самых разных диагностик, но ребята оказываются в учреждениях, которые не дают им «путевку в жизнь». Порядка 30% дееспособных людей находятся в психоневрологических интернатах. 21 000 детей воспитываются в детских домах-интернатах — по достижении совершеннолетия они также окажутся в ПНИ. Ребятам из ПНИ доступны три профессии (их можно получить без среднего образования) — озеленитель, повар и швея. При этом чтобы ребята с особенностями учились в колледже, им приходится выделять отдельного тьютора, который буквально сидит с ними в классе.
Это очень сложный путь, и часто он приводит к отказу от трудоустройства. Представьте девушку, которая устраивается швеей, но из-за своих особенностей быстро теряет работу. Устраивается — теряет. Это неудобно и для нее, и для тех, кто ее трудоустраивает. В конце концов она понимает, что ничего не может поделать со своей ментальностью. Принимает себя такой, какая она есть, видит свои реальные потребности, начинает жить на пенсию.
— Я хотела бы спросить про людей старшего возраста. По данным за 2019 год, 60% граждан предпенсионного возраста в России не работают. Насколько это отражает реальность и является ли это проблемой?
Анастасия Лазибная: Отражает реальность и является проблемой. Хотя возраст — это не особенность развития. Это просто «недоинформированность» российского бизнеса о том, что люди старшего возраста могут быть бизнесу полезны. То, с чем мы боремся, — отсутствие у бизнеса мотивации начать смотреть в сторону возрастных сотрудников. Потому что бизнесу часто страшно. Очень много мифов. И если не работать со стереотипами о людях старшего возраста, то их ничего хорошего, конечно, ждать не будет. И на работу брать не будут, и в личной жизни будут отказывать.
Бизнес может, например, наращивать продажи, если берет на работу людей разных возрастов. Или сокращать затраты на переобучение персонала, потому что люди старшего возраста не покидают компанию через год-полтора, текучка меньше. Если мы будем показывать бизнесу людей старшего возраста как сотрудников, которые могут что-то дать, то бизнес к ним повернется лицом. Проблема в том, что это мало кто делает. Гораздо проще говорить «эти люди достойны, потому что они долго жили», но для бизнеса это плохая аргументация, ему лучше про цифры.
— Правильно ли я понимаю, что, учитывая, как быстро развиваются технологии, людям старшего возраста тоже нужно некое сопровождение в виде обучения? Должны ли существовать какие-то программы по адаптации, обновлению навыков?
Анастасия Лазибная: Конечно. Любой приход отличающегося сотрудника в среду, которая создавалась годами, требует определенных действий со стороны компании. Иначе ни к чему хорошему это не приведет. Невозможно начать менять что-то в компании, не вкладывая какие-то усилия. На это не нужно тратить многомиллионный бюджет. Это может быть, например, подготовка HR, связанная с изменением процессов найма. Часто требуются изменения в обустройстве рабочих мест, потому что важность эргономики особенно ощущается в старшем возрасте.
Тратят карманные деньги на благотворительность: как тинейджеры и студенты становятся филантропами
— Есть стереотип о том, что великие айтишники из Кремниевой доли — через одного люди с РАС. А как у людей с РАС обстоят дела в России?
Вера Соломатина: Действительно, очень много международных компаний сейчас занимаются трудоустройством людей с расстройствами аутического спектра. Это и SAP — они наняли порядка 100 человек по всему миру, и Microsoft, и IBM. Практически у всех крупных компаний есть такие программы. Причем это программы не благотворительного характера — сотрудники с РАС приносят ценность бизнесу, они хороши в своих профессиях. Они полностью адаптируются при помощи тьюторов и различных систем поддержки, получают зарплату.
В России до последнего момента таких программ практически не существовало. Наверное, SAP была первой компанией, которая системно начала этим заниматься в России. Мы кооперируемся с Центром проблем аутизма, совместно делали один из первых проектов по трудоустройству человека с расстройством аутистического спектра. Трудоустроили одного, в плане на этот год еще два человека.
К сожалению, это не такой простой процесс. С одной стороны, это достаточно серьезная работа со стороны работодателя, — учитывая, что наши менеджеры очень открыты и дружелюбны. С другой, мы сталкиваемся с нехваткой кандидатов, которые будут профессионально обучены, обладать необходимыми компетенциями. Мы увидели очень большой зазор между тем, что нужно компании, и теми компетенциями, которые есть у людей с инвалидностью. И как раз сейчас совместно с ЦПА мы делаем программу для детей с расстройством аутистического спектра по профессиональной ориентации. Потому что со взрослыми людьми именно в технологической сфере работать уже достаточно сложно — нехватка компетенций становится очень заметна, подтянуть их уже невозможно. Если мы начинаем работать с детьми, с подростками, к тому возрасту, когда возникнет необходимость в трудоустройстве, можно достигнуть хороших результатов.
Что может делать любая компания? Во-первых, разрабатывать методы трудоустройства людей с особенностями. Во-вторых, поддерживать и вдохновлять другие компании на рынке, делиться опытом, предоставлять площадки по обмену опытом. В-третьих, заниматься обучением подростков. Это мы считаем самым перспективным направлением работы.
— Вера упомянула, что трудоустроили одного человека, на этот год план — еще двоих людей трудоустроить. То есть это очень точечная работа. При этом в России есть федеральный проект «Успех каждого ребенка», где прописана такая цель: к концу 2024 года не менее 70% детей с ограниченными возможностями должны обучатся по дополнительным общеобразовательным программам, в том числе подразумевающим обучение их технологиям и последующую помощь в попадании на работу. Как вы относитесь к таким планам?
Ирина Шпитальская: Я могу рассказать об опыте нашего центра. Мы сотрудничаем с Фондом Тимченко, и это, на мой взгляд, очень большая удача — когда получается такой продуктивный партнерский союз.
Года два назад у нас была прекрасная стажировка в Финляндии, где мы знакомились с финским опытом организации сопровождаемого проживания. Тогда нас очень сильно зацепила модель колледжа подготовки к самостоятельной жизни. Мы долго думали, как это реализовать в наших условиях, в условиях стационарных учреждений, когда у ребенка путь лежит из ДДН в ПНИ. И реализовали.
В Москве открыто первое учебно-тренировочное общежитие для выпускников детских домов-интернатов. В октябре 2020 года мы в него приняли 50 выпускников детских учреждений — мы их называем студентами. Для каждого с учетом функциональных возможностей составляется образовательная программа. Ее обязательная часть — трудовое обучение, назовем его так. Цель — трудоустройство либо работа в мастерских некоммерческих организаций на адаптированных рабочих местах.
Со всеми работодателями сразу договариваемся о том, что с нашими ребятами они работают вбелую — либо по ГПХ, либо по трудовой книжке. Причем трудовой договор должен быть составлен понятным языком, если наш выпускник неговорящий или нечитающий, то с использованием пиктограмм. Чтобы он понимал свои права, свою ответственность, был равноправным членом трудовых отношений. Те, кто прошел стажировку, зарплату получают на карту. Из 50 человек 11 уже устроены — в IKEA, на завод Renault. Сейчас [заместитель мэра Москвы в правительстве Москвы] Анастасия Ракова запускает программу по трудоустройству в МФЦ, и мы в тесном партнерстве с руководителями центров подбираем ребят.
В детских учреждениях действительно недостаточно готовят к взрослой жизни. Поэтому сейчас мы начинаем проект «Ранняя подготовка к выпуску и жизнеустройству». Мы столкнулись с тем, что выпускники ДДИ не понимают всю серьезность трудовых отношений. А еще для них совершенно непонятно такое явление, как подоходный налог. Это был сложный процесс — объяснить, что у них теперь появляются и обязательства.
20 лучших благотворительных фондов богатейших россиян. Рейтинг Forbes
Мне кажется, очень важно, чтобы в этой истории принимал участие бизнес. Я принципиально не согласна, что наши ребята могут быть только озеленителями, швеями и поварами. У нас есть небольшая типография с полным циклом производства — от получения заказа и его занесения в базу до печати и курьерской доставки. Это социально состоявшийся трудовой процесс: ты и приносишь пользу, и зарабатываешь деньги, и реализуешь свои возможности. Система меняется, но важно, чтобы бизнес разговаривал с сотрудниками с ментальными особенностями на понятном языке.
Есть и другие варианты. Например, на многих производствах есть виды монотонной работы, не требующей квалификации. Мы сотрудничаем с заводом игрушек, наши ребята раскладывают фишки для настольных игр по пакетикам. Это тоже способ обеспечить трудовую занятость. Важно транслировать, что такие варианты есть.
— Многие скажут: а зачем интегрировать в работу людей с ментальными и физическими особенностями? Пусть они получают от государства пенсию по инвалидности и лепят какие-нибудь глиняные игрушки в мастерских. Что можно на это ответить?
Ирина Шпитальская: Хочу ответить на вопрос о том, зачем заниматься инклюзией. Мне кажется, помимо общечеловеческих гуманистических ценностей, есть две причины. Первая — распад большой семьи, которая была достаточно мощным институтом поддержки уязвимых членов общества. У каждого из нас повышается риск, столкнувшись с проблемой, оказаться с ней один на один. Компенсацией, заменой большой семьи должно выступать солидарное общество. И усиливать эту взаимную солидарность выгодно всем. В России вообще проблема с горизонтальными социальными связями — низкий уровень доверия, деление на своих и чужих, позиция «а почему мы должны». Но что-то меняется.
Второе — рост ценности человеческого капитала, в том числе и для экономического развития. Население в силу демографических причин стареет, пенсионный возраст повышается, и в этой ситуации ценность каждого человека, даже в чем-то другого, в чем-то особенного, становится выше.
Мария Морозова: Мне очень откликается идея солидарности, я для себя ее называю социальным партнерством — когда государство, частные компании и НКО совместно решают какие-то задачи. Это возможность находить нестандартные решения. Пускай они поначалу будут реализовываться в небольших масштабах, но чтобы их и государство поддерживало, и нормативка подтягивалась. И, конечно, нужно идти пилотными проектами. Запускать по всей стране реформу сразу, во всех регионах — это страшное дело. И еще один важный момент — просвещение.
Я согласна с тем, о чем говорила Ирина. Мы уже увидели, насколько мощный толчок солидарности дала пандемия. Мир схлопнулся, мы оказались заперты в своих домах и можем помочь только тем, кто рядом. Но какая взрывная активность, когда в подъездах люди, которые вообще не знали, как кого зовут, начали расклеивать листовки: «Дорогие пожилые, не молчите, мы вам принесем продукты, я еду на машине, вот мой телефон, если что-то нужно, в любое время». Дай бог, чтобы это сохранилось.
Елена Кулагина: Ребята с ментальными нарушениями такие же, как и все. Они действительно могут многое, просто нужно дать им какой-то толчок, помочь добиться того, чего они хотят и что они могут. У нас проживает восемь ребят с ментальными нарушениями, они находятся под опекой организации. С ними занимаются педагоги, тьюторы. И они работают на производстве, работают на стройке.
В 2014 году мы столкнулись с тем, что никуда не смогли трудоустроить ребят, и решили создавать социально-предпринимательские площадки сами. Сейчас у нас шесть таких площадок. Проблема в том, что ребята не дееспособны, находятся под опекой и по закону не могут вступать ни в какие трудовые отношения. Мы нашли выход — сейчас они работают в формате стажировки, а когда мы им вернем дееспособность, будут работать по ГПХ или даже смогут официально трудоустроиться.
Ирина Шпитальская: Здесь как раз важно сотрудничество с НКО, потому что они более гибкие, менее заорганизованные. Дееспособность для заключения договора ГПХ значения не имеет (для трудовой книжки — да, наверное). И еще такой момент: очень многие ребят с ментальными особенностями склонны к творчеству — кто-то шьет, кто-то лепит. В этом смысле стоит прорабатывать формат самозанятости (но это уже только для дееспособных).
— Если я правильно понимаю, в системе ПНИ находится огромное количество людей, которые признаны недееспособными, но на самом деле они вполне дееспособны, могли бы работать и жить самостоятельно.
Ирина Рязанова: По статистике, таких 30%. У нас сейчас есть одна девушка, которая в образовательном центре называется «маляр-художник», а у нее выставки проходят, ее работы музей приобрел. Другая выпускница психоневрологического интерната учится в Академии искусств во Флоренции. У них совершенно другой тип мышления, и важно, чтобы они получали поддержку.
Что касается создания адаптированных рабочих мест, тут есть несколько путей — в том числе подготовка самих ребят, чтобы они могли трудоустроиться в уже существующих условиях. А также создание специальных рабочих мест и выстраивание индивидуальных маршрутов.
— А с чем сталкивается компания, когда в нее приходит работать человек с особенностями?
Анастасия Малкова: Я представлю компанию-застройщика. Мы специализируемся на премиальной недвижимости. В последний год наше внимание было сконцентрировано на деловом районе на Белорусской, где и случилась судьбоносная встреча с благотворительной организацией «Ночлежка», которая помогает бездомным и которая собиралась построить там приют.
О бездомных людях много стереотипов, у нас они тоже были. Местные жители протестовали против приюта, мы тоже думали о том, как его убрать. Но благодаря [члену управляющего совета фонда помощи хосписам «Вера», режиссеру] Александру Семину мы познакомились с «Ночлежкой» и семь месяцев назад начали думать, как мы могли бы быть друг другу полезными. Ведь для большинства развитых стран объекты социальной помощи — это максимально естественно, это часть городской среды. А для нашего города, для нашей страны это не норма.
В апреле мы объявили о запуске глобальной программы трудоустройства бездомных в штат компании. Так как мы компания полного цикла — мы и строим, и управляем своей недвижимостью, у нас есть возможность обеспечить рабочие места людям с разными компетенциями. На сегодняшний день у нас есть первый кейс трудоустройства, буквально неделю назад мы приняли первого человека в штат управляющей компании на позицию разнорабочего.
«Ночлежка» для нас является экспертом, проводником в этом направлении. Они проводят первые собеседования и передают нам потенциальных кандидатов. Конечно, многие бизнес-процессы пришлось поменять. Типовыми вопросами на интервью теперь не обойдешься. Приходится быть более гибкими в отношении резюме таких кандидатов.
Если говорить о бездомных, то их самый большой страх — что в большой компании их не примут, обманут, кинут. Многие не могут перебороть этот страх и просто не доходят до собеседований. Поэтому мы, например, сделали их коллективными, чтобы сократить время до встречи и чтобы кандидатам было комфортно. Мы попытались снизить требования — например, если есть судимость, но она погашена, мы готовы рассматривать таких кандидатов.
Мы постарались внедрить программу поддерживающего устройства, систему наставничества, которая была адаптирована специально под эту программу. Два-три раза в неделю и новый сотрудник, и его непосредственный руководитель пишет комментарии HR-директору о том, как прошел рабочий день, что происходило, как он себя ощущает и так далее.
Мелинда Гейтс, Лорен Джобс, Опра Уинфри: миллиардеры в сотне самых влиятельных женщин 2020 года
— Наверняка часть сотрудников вашей компании были не очень рады этой инициативе?
Анастасия Малкова: Да, предубеждения были и до сих пор есть, несмотря на то что у нас достаточно мощная корпоративная культура. На внедрение этой кампании у нас ушло где-то пять месяцев.
У нас в компании много приезжих, и первая реакция была: «А почему? Нам же не помогали. Мы же всего добились сами. Почему мы должны помогать этим людям?» Были стереотипы о том, что бездомные — сплошь алкоголики, наркоманы. Мы работали с сотрудниками, показывая, что многие бездомные люди могут вернуться к нормальной жизни, если протянуть им руку.
Перед тем как запустить программу трудоустройства и объявить о ней, я запустила такую волонтерскую акцию: в течение недели наши сотрудники участвовали в работе «Ночного автобуса» (специально оборудованный микроавтобус, в котором нуждающиеся могут получить горячую еду, средства гигиены, одежду. — Forbes Life) и своими глазами увидели этих людей, которые совершенно не соответствуют стереотипам. Появились амбассадоры среди разных компаний, у нас есть чатик волонтеров, я радуюсь каждый раз, когда кто-то из моего окружения туда добавляется. Думаю, что через такое включение в волонтерскую деятельность можно изменить отношение к инклюзии.
— Если компании-застройщику пришлось провести колоссальную работу, то что происходит с инклюзией в такой огромной компании, как «Газпром нефть»?
Григорий Огибин: Я отвечаю за пиар в той части компании, которая занимается реализацией топлива через АЗС. Для меня пиар — это не хайп, а системное увязывание интересов бизнеса и интересов общества. Интерес бизнеса в принципе изначально увязан с интересами общества, потому что бизнес решает какой-то запрос. Дальше есть две развилки. Первая — благотворительность. Когда мы пять лет назад формировали политику благотворительности, я на совете директоров говорил: «Если вы получаете от благотворительности какую-то выгоду, то это не благотворительность совсем», то есть никаких бизнес-интересов тут быть не может. А вторая — это то, о чем мы говорим здесь сейчас: когда-то ты что-то хорошее встраиваешь в бизнес-процессы.
У нас есть центр аналитики и работы с данными, в котором есть задача по разметке данных для обучения нейросети. И есть центр [социальной абилитации для взрослых людей с аутизмом] «Антон тут рядом». Пандемия нам даже помогла в том смысле, что не надо было организовывать рабочие места. И вот с апреля прошлого года трое ребят вполне успешно у нас работают, им не нужен никакой тьютор. До них за полгода было обработано 10 000 фотографий, с их приходом за год — 200 000, по 40 000 в неделю (притом что они работают три дня в неделю по три часа). Сейчас коллеги хотят еще троих ребят нанять. Обучение нейросетей — это рынок, который в 2018 году оценивался в $150 млн, а к 2023-му вырастет до $1 млрд.
— А команда готова? Вы прощупали, просчитали?
Григорий Огибин: Мы просчитали, прощупали, конечно, готовы. Я как раз смотрю на эту историю с большим оптимизмом. Это не благотворительность, бизнесу это нужно. Разнообразие помогает решать разные задачи.
Что мешает? Во-первых, люди часто просто не знают о таких возможностях — и поэтому наша задача быть пилотом. Во-вторых, я согласен с тем, что с бизнесом важно разговаривать на языке цифр. Но бизнес останавливает не столько отсутствие выгоды, сколько страх риска. Требуется кропотливая работа, связанная с организационными моментами, — оформление договоров, выделение ставок, работа с репутационными рисками. Мне кажется, выходом было бы появление какого-то посредника с опытом организации инклюзии, который давал бы бизнесу попробовать.
Но бизнес — это не какая-то сущность, это огромный социальный агрегат, в котором есть разные люди с разными интересами. К этим интересам и нужно апеллировать. А фондам, которые занимаются трудоустройством людей с особенностями, важно выстраивать методики и перенимать лучшие практики. Это не разовая история.
— Что можно сделать, чтобы люди, которым при прочих равных сложнее получить работу, могли это сделать?
Анастасия Лазибная: Государство могло бы предложить дотации работодателям. Не тому крупному социально ответственному бизнесу, у которого есть ресурсы, а малому и среднему, который не всегда сам может прийти к инклюзии.
10 благотворительных фондов, которые стоит поддержать прямо сейчас
— Одно из решений для стимулирования инклюзии — квоты. Но есть данные, что там, где эти квоты установлены, компании предпочитают платить штрафы, нежели нанимать сотрудников с инвалидностью. Почему квота — это плохо?
Анастасия Лазибная: Потому что кнут — это плохая мотивация, в отличие от пряника. У нас государство, к сожалению, выбирает обычно кнут, но лучше было бы все-таки конструктивно работать совместно с компаниями. Если мы хотим строить солидарное общество.
Григорий Огибин: Я не сторонник государственного формализма. Есть прекрасная книга «Nudge. Архитектура выбора» о том, как подталкивать к правильному выбору тех, кто и так готов этот выбор сделать, просто забыл, не до того и так далее. С помощью маленьких изменений контекста, которые дают колоссальный результат. Мне эта история кажется перспективной. Дело в деталях, и надо искать их.
Ирина Шпитальская: Даже если бизнес скажет: «Ребята, все в гости к нам, у нас готовы адаптированные рабочие места», но у человека с ментальными особенностями, да еще сиротским прошлым, не будет мотивации, то ничего не сложится. Существующая система, особенно в стационарных учреждениях, мотивации не способствует. За тебя решают, во что ты будешь одет, что ты будешь есть, сколько тебе необходимо дотаций и так далее. Человек не может выражать свое мнение и тем более не способен приложить усилия к тому, чтобы заработать деньги. Формируется своеобразный государственный паразитизм. Это потихоньку меняется, но пока со скрипом, и на эту тему тоже надо разговаривать.
— Много ли в российских компаниях специалистов по D&I (diversity & inclusion)? Есть ли на них запрос? Может быть, НКО в том числе могли бы заниматься поиском и обучением людей, которые внутри компаний отвечали бы за инклюзию и разнообразие?
Вера Соломатина: Это прекрасная мысль. Но специалисту, который войдет в компанию, которая еще не доросла до инклюзии и разнообразия, будет достаточно сложно подбрасывать эти идеи снизу вверх, это потребует титанических усилий. Мне кажется, важно просвещать владельцев бизнеса, генеральных директоров, потому что, когда пассионарность исходит сверху, изменения происходят быстрее. Надо двигаться с двух сторон.