Ким Ки Дук появился в новостях внезапно, нахраписто и агрессивно; точно так же и ушел из жизни — в тот момент, когда этого никто не ждал. В 2000 году его четвертую картину «Остров» показывали на Венецианском фестивале, и тогда показ пришлось приостановить, чтобы вынести из зала потерявшую сознание зрительницу, которая не выдержала концентрации показываемых ужасов. 20 лет спустя он ушел из жизни как раз тогда, когда его сложнее всего будет забыть, — после нелицеприятных новостей о нем в СМИ, после неоднократных появлений на всевозможных московских спецпоказах, после нескольких фильмов, снятых подряд.
В России Ким, наверное, более всего известен не как режиссер невыносимо тяжелых картин, а, наоборот, как поэт и лирик — благодаря его чрезвычайно живописной, неторопливой работе с витиеватым названием «Весна, лето, осень, зима и снова весна» (кстати, все остальные его заглавия были короткими, кроме еще одного фильма 2018 года — «Человек, время, место и снова человек»). Там все действие происходило на одиноко плывущем посреди острова доме на плоту, где живет монах и его юный послушник. Но восприятие Ки Дука лишь лириком не только однобоко, но и попросту неверно. Этот корейский режиссер, мастер шока и аффекта, погружался обычно на самое дно человеческого бытия, искал там всю грязь, кровь и гной.
Все постановщики, у которых в фильмах много сцен насилия, стараются в интервью зарекомендовать себя как пацифистов: мол, им нужна жестокость лишь как изобразительное средство, сами они кровь не любят и презирают, но, к сожалению, без антитез не подчеркнуть ненормальность окружающей их действительности. Ким Ки Дук тоже так оправдывался, например после премьеры «Пьеты» на Венецианском фестивале, где постановщик получил единственный в своей карьере главный приз фестивалей большой тройки, «Золотого Льва»: «Я специально делаю такие сцены, так как без черного невозможно показать белое. Я использовал сцены насилия для достижения драматичного эффекта. У меня тоже болит сердце, когда я смотрю такие сцены, но, если их не смотреть, нельзя понять значение фильма. Я не считаю, что люди рождаются добрыми или злыми, такими их делает окружающая обстановка». С другой стороны, натуралистичная, а не гротескная, как, к примеру, у Тарантино, жестокость в фильмах Ким Ки Дука была столь частой, что создавалось отчетливое впечатление, будто ему это и вправду нравится, будто без постановочных измывательств человека над человеком он кино не мыслит в принципе. Конечно, это мог быть и мазохизм: режиссер так, к примеру, наказывал сам себя, представлял себя на месте жертв чужой бесчеловечности. Это его под видом нерадивой матери из «Пьеты» пытался изнасиловать собственный сын, это его как нищего северокорейского рыбака мучили и свои, и южные спецслужбы в «Сети» и так далее.
Вообще корейскому кино свойственен всеазиатский кинонатурализм: что оскароносец Пон Чжун Хо с усердием вивисектора препарировал мировую экономическую ситуацию в «Паразитах», что Пак Чхан Ук радостно мучил несчастного протагониста в прогремевшем «Олдбое». Но и в национальную традицию Ким никак не вписывался: на родине его не очень-то привечали, а для зарубежья он всегда был слишком не от мира сего — его смотрели, награждали, но все же немного опасались. Всюду изгой, в том числе, видимо, и для самого себя, он в последние годы все больше проводил время не дома, а где угодно: в России, где два года подряд, в 2019-м и 2020-м, заседал на ММКФ (сначала в жюри, а затем участником основного конкурса с последней, как выяснилось, картиной «Растворяться»), в Казахстане, где как раз и снимал финальную свою работу, наконец, закончил свой путь, неожиданно, в Латвии, где собирался купить дом в Юрмале. Поневоле видится здесь странный житейский символизм, который очень точно подметил режиссер Алексей Герман-младший: «Кажется, что он был обречен умереть в одиночестве, в маленькой продуваемой ветрами стране, где много пустых домов. Жаль. Он был настоящий. А история рассудит, где баланс дурного и хорошего. Но его будут помнить. Он останется в истории кино, этот талантливый кореец со странным лицом печальной восточной маски, который умер на краю нигде».
О мертвых, конечно, нельзя рассказывать ничего плохого, но все же публичная биография Ким Ки Дука дает некоторые намеки по поводу того, зачем же он так себя фигурально истязал и скитался. Свою кинокарьеру он, как и многие, начал поздно, сперва отслужил пять лет в морской пехоте, затем работал в приюте для инвалидов, мечтая о пути священника. Удивительно, что он выбрал два столь разных уставных места — словно с самой ранней юности, с 20 лет, взваливал на себя все новые обеты. После этого стал художником и в кино перешел только потому, что в одном фильме, по его словам, мог воплотить сразу несколько идей для живописных полотен, в то время как на холст влезало только одно. Он все увеличивал масштабы своей личности, но, кажется, только для того, чтобы найти новый способ для усмирения внутренних демонов. Поэтому для многих и не стало сюрпризом туманное обвинение в сексуальных домогательствах и рукоприкладстве сначала от одной актрисы, снимавшейся в его «Мебиусе», потом еще от трех. Впрочем, суд приговорил его всего лишь к выплате посильного штрафа, а доказательств харассменту найдено не было. Но это, очевидно, надломило режиссера еще сильнее, в том числе и его здоровье: с момента приговора он прожил чуть меньше двух лет и умер вследствие осложнений коронавирусной инфекции. Неправильно, конечно, воспринимать эту болезнь как результат действий злого рока судьбы, но все же, очевидно, чем больше стресса, тем организму сложнее справляться с любыми напастями.
Предвосхитив взлет корейского кино, начав свою фильмографию в конце 90-х и закончив аккурат через год после величайшей победы в истории этого национального кинематографа, когда «Паразиты» получили в один год «Золотую пальмовую ветвь» и четыре «Оскара», Ким Ки Дук ушел наперекор всем трендам и ожиданиям и, видимо, наконец нашел для себя покой. Пожалуй, он заслужил его больше многих других.