«Человек, у которого есть власть, рано или поздно может ее применить». Как работают с авторами домашнего насилия
Станислав Хоцкий — психолог, специалист по коррекции деструктивно-агрессивного и насильственного поведения в близких отношениях. Опыт работы — 13 лет. Большинство клиентов Станислава — мужчины, применявшие насилие в семье.
Станислав, уже несколько лет вы работаете с мужчинами, которые применяли или применяют насилие к своим близким. Почему вы решили заниматься этой проблемой?
Отчасти это случайная история, отчасти — закономерная, потому что я сам мужчина и по мере своего становления сталкивался с различными проявлениями насилия со стороны других мужчин — и в свой адрес, в отношении других людей — мужчин, и женщин. Я имел возможность это наблюдать, а что-то совершал и сам — к моему большому сожалению. И если говорить про профессиональный путь, начинал я с работы с наркозависимыми — и в их историях было много насилия. Потом какое-то время я работал как бизнес-тренер. У меня специализация в области эффективной коммуникации — и там тоже было много насилия со всех сторон. Люди приходили, чтобы их научили, как манипулировать другими, как давить и как «отжимать». А моя идея была в том, чтобы помогать людям противостоять насильственной коммуникации, но этот запрос не был популярен. И в какой-то момент я ушел в социальную сферу, работал в центре помощи семьи и детям, в котором в мои обязанности входило сопровождение семей в трудной жизненной ситуации. И там тоже я видел много насилия со всех сторон: и внутри этих семей, и по отношению к этим семьям со стороны институций. Я видел, что ситуация везде очень похожа, и понял тогда, что у меня получается с этой темой соприкасаться, не разрушаясь самому. И что мне удается видеть в людях, которые совершают насилие, людей, что принципиально важно. И не пытаться их изменить, а помогать им самим изменить свое поведение или какую-то его часть. И я думаю, что для человека, который хочет заниматься темой насилия, это очень важная способность.
Вы сейчас сказали такую важную вещь — мне кажется, что это пока такой непопулярный подход — с эмпатией, пониманием относиться к людям, которые совершают насилие. Чаще всего дискуссия в медиа, социальных сетях и обществе вообще сводится к обличению тех, от кого исходит агрессия, и к тому, что сейчас на Западе называют cancel culture. Очень редко кто-то старается понять причины поступков насильников, например увидеть, что они тоже переживали опыт насилия. Как вам кажется, важно ли обществу уделять больше внимания попытке понять людей, применявших насилие, и попытке помочь им тоже?
Если мы говорим о работе психологов, то я однозначно убежден в важности помощи таким людям. Если говорить про публичное пространство — не уверен. Не потому, что отношусь к этому плохо, а потому, что у меня нет инструментария для оценки рисков. Ведь при работе с насилием все-таки конечной целью становится обеспечение безопасности тех, кто от него страдает. И я не уверен, что если мы будем развивать идею сочувствия в публичном пространстве, такой подход будет эффективнее, чем тот, мы наблюдаем сейчас. Хотя мне хотелось бы в это верить, потому что лично я как специалист действительно исхожу из идеи, что человек, совершающий насилие, сам страдает. И страдает весьма интенсивно. Вероятно, ваш вопрос вопрос открыт для исследователей.
Мне представляется принципиально важной в разговоре про гендерное насилие первостепенность анализа самого акта насилия. А уже потом той его части, которая относится к гендерной составляющей. Если говорить про развитие чувствительности, то ее важно развивать к насилию как таковому. Потому что, к сожалению, приходится наблюдать, что люди, пропагандирующие идеи равенства и ненасилия, делают это с помощью насилия. Когда я вижу, что мы как общество, защищая одних, не обращаем внимание на то, что страдают другие (пусть и значительно меньше), то наблюдаю ситуацию «лес рубят — щепки летят» — что представляется мне очень опасным путем. И об этом важно говорить —потому что история нам предлагает примеры того, как позиция «лес рубят — щепки летят» оборачивалась трагедией для конкретного количества людей.
Вы сейчас имеете в виду #metoo и какие-то конкретные случаи?
В том числе, да. Идея презумпции невиновности, которая меня волнует и которую я в своей работе исповедую, часто воспринимается как актуальная для правового поля и неактуальная — для общественной дискуссии. И вот это мне кажется странным. С одной стороны, здорово, что мы можем в открытом пространстве сообщить о пережитом насилии и что, возможно, тебя за это сразу же не уничтожат. Но когда после обвинения конкретного человека в насилии его увольняют, аннулируют все его достижения без попытки провести расследование, это кажется опасным.
«Часто мужчины приходят тогда, когда привычный мир их отношений разрушается, когда они устают от своих же собственных действий»
Да, огромное количество женщин страдает от насилия со стороны мужчин, но мы не можем исключать, что в некоторых случаях у обвинений может быть корыстный мотив. Здесь важно думать над тем, как сделать так, чтобы одни могли говорить, а другие при этом были защищены от оговора. При этом я знаю, что по статистике оговоры случаются крайне редко. Но этот аргумент меня не устраивает, потому что за этим «крайне редко» стоят люди. И их жизни и судьбы. И неправильно закрывать на это глаза. Но, как говорится, «критикуешь — предлагай», а что предложить сейчас, я не знаю. Кроме того, что просто про это говорить.
С какими запросами и проблемами к вам чаще всего приходят мужчины? Как они решаются до вас дойти?
Часто мужчины приходят тогда, когда привычный мир их отношений разрушается, когда они устают от своих же собственных действий, которые, как им казалось, делали отношения «удобными и правильными». А вместо этого жена, подруга или партнерша говорит о том, что ей плохо и что ее мужчина — тиран и агрессор. Еще приходят те, кого пугают собственные действия. Когда неожиданно для себя мужчина понимает, что он способен ударить, например. А ему казалось, что это «не про него». Многие мои клиенты говорят: «Я всегда знал, что женщин бить нельзя, меня этому учили, так воспитывали. Но тут я ударил и сам от этого охренел». А потом добавляют: «И я боюсь. Если я сделал это, то что я могу сделать еще? Я понимаю, что я себя плохо контролирую или не контролирую вообще». Есть люди, которые действуют на упреждение и говорят: «Вот я чувствую, что я раздражаюсь, что в этих отношениях мне становится все труднее и труднее. И я не хочу причинять боль своим близким. Давайте мы про это поговорим затем, чтобы я не сделал что-нибудь такое, о чем буду жалеть». И здесь речь не только про физическое насилие. А про вообще причинение боли, которой причинять не хочется.
Прийти в кабинет к психологу — это уже большой шаг в осознании проблемы и в желании ее исправить. Можно ли сказать, что чаще всего до вас доходят более осознанные мужчины, понимающие, что проблема именно в них?
Разные люди приходят: и осознанные, прочитавшие специальную литературу и понимающие, что женщина и вообще любой другой человек не является причиной их поведения, что причина кроется внутри них самих. И те, кто не хочет терять отношения. При этом нередко мужчина говорит, что это «не ему нужно к психологу, а ей, потому что проблема с ее стороны». И если она перестанет себя вести «черт знает как», ему не придется делать то, что он делает. Люди разные. И это не означает, что с одними мы работаем эффективнее, чем с другими. Знаете, кто самые трудные клиенты психологов? Другие психологи, потому что мы многое знаем и многое можем сами себе объяснить. И это зачастую усложняет процесс «докапывания» до истинных причин поведения. Также бывает с клиентами, которые склонны к самоанализу и которые до прихода к тебе многое прочитали. Добраться до чувств, связанных с проявлением этого насилия или деструктивного агрессивного поведения, в таких случаях нередко труднее. То есть неправильно думать, что осознанные, склонные к рефлексии люди — более перспективные и простые клиенты. Индивидуальные различия намного важнее, чем общие категории.
Можете рассказать, как проходит процесс коррекции поведения?
Когда мы знакомимся c клиентом, я рассказываю, что моя специализация — это помогать людям отказываться от угрожающего и деформирующего поведения в адрес их близких. Потом я спрашиваю, как я могу быть полезен, о чем мы будем говорить. Я это делаю, потому что мне принципиально важно, чтобы с самого начала наши отношения были построены на принципе равенства и партнерства. Концепция, что специалист лучше знает, как жить, очень непродуктивна.
Тоже в каком-то смысле насильственная?
Да, в том числе. Когда мы говорим про насилие, мы всегда говорим про власть. И у психолога есть власть над клиентом, потому что тот ему доверяется, рассказывает вещи, о которых говорить больно, страшно и небезопасно. К тому же, специалист, как правило, более искусен в выстраивании отношений. И если захочет, может даже этим манипулировать. Об этом крайне важно помнить. Человек с неограниченной властью рано или поздно может ее применить — не во благо, а во вред. Не потому что он плохой, а потому что так устроен мир. Поэтому в самом начале пути я проговариваю, что мы будем равны, что я приложу усилия к тому, чтобы создать правильные условия и сформулировать правильные вопросы, которые помогут клиенту больше узнать про себя и изменить поведение.
Я точно не буду говорить, что правильно, а что нет. Не буду его критиковать и агитировать. Все, что я могу сделать — это оценить конкретные действия, которые совершает мой клиент, и помочь ему взглянуть на это с другой стороны. Например, мы можем проанализировать переписку клиента с партнером, если оба дали на это согласие, потому что это очень наглядный способ разобрать вместе насильственные формы поведения.
Заметить их самому не так просто. Потом я предлагаю клиенту сформулировать запрос. Моя задача в том, чтобы этот запрос был выполнимый. Очень часто клиенты формулируют его так: «Я хочу перестать раздражаться на свою жену и хочу чувствовать себя хорошо рядом с ней ». И я обычно отвечаю, что это запрос возможный, но, вероятно, для этого придется полжизни проработать в кабинете психолога. И предлагаю начать с чего-то более простого, например, как, раздражаясь на свою жену, вести себя так, чтобы не пугать ее или не причинять ей страданий.
Мы начинаем с коррекции поведения и дальше уже, если все получится, мы можем влиять на то, как человек себя чувствует. После формулирования запроса мы переходим к работе. И тут довольно простая внешне схема. Сначала мы определяем, что именно человек делает. Например, клиент говорит: «Мы ссоримся с женой» или «Я на нее раздражаюсь». И я спрашиваю, как именно это происходит, то есть с помощью серии специальных вопросов помогаю восстановить сценарий его действий.
Смысл в том, чтобы увидеть, какие выборы совершает человек, общаясь со своим партнером. Увидеть, как это приводит его в то место, где он произносит оскорбительные слова, поднимает руку, или делает нечто, угрожающее, деформирующее и обижающее другого человека. Мы восстанавливаем эти факты не для того, чтобы уличить человека в чем-либо, а для того, чтобы помочь ему увидеть точки, где он совершает выбор. И для того, чтобы вернуть ему ощущение контроля, потому что насилие часто рождается из ощущения бессилия. И если мы с клиентом видим, что он управляет процессом (пусть плохо, пусть не так, как ему бы хотелось, но управляет), ему становится лучше уже от этой мысли. И это — профилактика выбора в сторону насилия. После этого важно, чтобы клиент признал ответственность за этот выбор и сказал сам себе: «Я это выбираю, я это вижу теперь». И следующий шаг — поиск ответа на вопрос «почему». И здесь нам нужно восстановить связь прошлого опыта клиента, возможно, травматического с теми действиями, которые он совершает сейчас. Никто же ничего не делает просто так.
«Когда человек осознает и получает возможность прочувствовать, насколько страшно, больно, противно тому другому, с кем он живет, этого бывает достаточно, чтобы человек остановился и перестал это делать»
Если человек совершает насильственные действия, пытаясь подавить другого, он это делает, потому что сам чувствует себя небезопасно рядом с ним. Он может сам себе в этом не признаваться, но где-то на подкорке это ощущение присутствует.
Важно понять, как это поведение сформировалось и закрепилось. После этого мы переходим на следующий этап — детально обсуждаем последствия такого выбора в пользу насилия. Мы не говорим о том, что этот выбор хороший или плохой, а о том, что у этого выбора есть свои последствия, как положительные, так и отрицательные. Например, я могу себе представить, что в некоторых ситуациях окрикнуть или ударить ребенка может показаться действенным и эффективным методом. Прямо здесь и сейчас ребенок перестанет вести себя так, как он себя ведет, перестанет стыдить меня как родителя на людях. То же самое я могу представить по отношению к партнеру. И человек может так поступать ровно потому, что представляет себе положительный эффект.
Как правило, те, кто обращается ко мне, недостаточно внимательно смотрят на долгосрочные последствия своих действий. То что случится через час, через два, через неделю после инцидента. Как это влияет на близкого человека и на отношения с ним в долгосрочной перспективе. Говорить об этом важно, чтобы развить сопереживание у клиента. И порой вообще этого становится достаточно. Когда человек осознает и получает возможность прочувствовать, насколько страшно, больно, противно тому другому, с кем он живет, этого бывает достаточно, чтобы человек остановился.
Таких примером у меня немало среди клиентов.
Другое дело, что может прийти ощущение нехватки инструментария. А что делать вместо этого? Я не хочу делать это, а как быть по-другому? Когда я понимаю, что другому плохо от моих действий, но мне тоже становится плохо. Но если мы говорим про ссоры и конфликты, я не хочу со всем соглашаться и быть ведомым в этих отношениях. Я хочу чувствовать собственное достоинство, но я этого не умею.
Я могу быть либо подавляющим, либо подавляемым. Ни то, ни другое мне теперь не подходит и получается, что я как будто бы не могу ничего сделать. Словно бы теряю власть над своей жизни. Это пугает. И вот на последнем этапе работы мы говорим о том, чем можно заменить собственно насильственное агрессивное воздействие — так, чтобы чувствовать себя могучим, но от слова «могу». При этом не ранить, не деформировать, не пугать, не унижать тех, кто рядом.
В чем природа домашнего насилия? И есть ли какая-то российская специфика?
Думаю, что нет никакой российской специфики, но есть закономерности. Насилие в близких отношениях очень связано с культурными нормами и представлениями о том, кто такие мужчины и женщины. Если общество поддерживает и культивирует образ традиционной маскулинности, образ воина или добытчика, то насилия больше. Большинство стремится соответствовать нормам, поэтому какие нормы, такие и люди. Это касается России. Если говорить про природу насилия вообще, я бы назвал несколько факторов. Первый — культурные установки и нормы. Второй — опыт переживания насилия в свой адрес. Третий — уровень текущего стресса. Если человеку очень тяжело, ему может недоставать сил и желания для того, чтобы быть аккуратным по отношению к другим людям. И человек начинает вести себя, как слон в посудной лавке. Четвертый фактор — это какая-то личная безответственность и неверие в то, что ты можешь управлять тем, что делаешь. Этот фактор отчасти базируется на культурных установках, отчасти — на личном опыте взросления.
Ну и пятый последний фактор — положительное подкрепление или научение. Классическая история, которую я все время привожу в пример, — про офигенный секс после конфликта. Часто можно услышать: мы поссорились и у нас такой секс, просто улет. А если не ссоримся, не улет. И это закрепляется на бессознательном уровне. Дело даже не в сексуальном удовлетворении, а в близости.
Например, человек не умеет выстраивать близкие отношения с людьми, а потребность в этом у него есть, как у любого другого. Но для него близость равняется опасности: например, потому что в детстве значимый для него взрослый — мама или папа должны были дать ему ощущение безопасной близости, но не дали. Его отвергали или стыдили за проявление его чувств по отношению к ним. И теперь этот уже взрослый человек боится близости, но при этом нуждается в ней — как в естественной потребности. И секс после конфликта и насильственных действий дает ощущение этого близкого контакта. И получается шаг вперед, два шага назад.
И в каждой конкретной истории один или несколько из этих факторов имеют ведущее значение. Если это культурные установки, я предлагаю клиенту поиграть в игру про гендерные стереотипы, чтобы проверить их на жизнеспособность, и спрашиваю: «Кто такие мужчины и кто такие женщины?». И клиент, к примеру, рассказывает классическую историю про мужчину-добытчика и женщину, хранительница очага. А дальше я спрашиваю, а почему так?
И вот адекватного ответа на этот вопрос человек, как правило, не находит. Говорит: «Так всегда было, мамонты и все такое». И он в этот момент сам зачастую удивляется — тому, что совершает очень важные выборы в своей жизни, исходя из идеи, которую он не может сам себе объяснить. И это очень крутой поворотный момент в работе.
А иногда человек приводит в качестве объяснений различные причины, например, что мужчина в среднем физически сильнее или что мужской мозг в среднем весит больше, а значит он якобы умнее. И сам верит, что это важно. И тогда мы с ним обсуждаем не то, какие разные мужчины и женщины, а то, насколько это в современном мире актуально. Есть ли какие-то области в современном мире, где мужчина более эффективен, потому что у него больше физическая сила или якобы лучше способности к точным наукам. И оказывается, что это тоже в современном мире уже нерелевантно, особенно если мы говорим о больших городах.
Как правило, мужчины называют одной из главных мужских функций защиту. И тогда я спрашиваю: «Когда в последний раз вам приходилось защищать женщину?» Человек задумывается и понимает, у него не возникало повода никого защищать в последние лет десять, а скорее его собственные действия на протяжении этих лет несли угрозы. То есть он исходил из идеи защиты, а сам при этом делал так, что нужно было защищаться от него. И эти логические нестыковки побуждают мужчину задуматься и делать более осознанный выбор.
Но даже если ведущий фактор не культурные установки, мы про них все равно поговорим, потому что они всегда имеют значение — у кого-то больше, у кого-то меньше.
«История про мужчин, которые откровенно оскорбляют всех женщин вокруг себя и говорят, что они второй сорт, — это только верхушка айсберга»
То есть, на ваш взгляд, традиционные патриархальные установки так или иначе оправдывают и питают насилие?
Да, они делают насилие ненасилием. Например, вам в детстве говорили, что «бить женщин плохо». Но насколько вы уверены, что перед вами женщина? Вам ведь еще говорили, что «настоящая женщина» должна вести себя определенным образом. И в этой логике то, что она выглядит как женщина, женщиной ее еще не делает. А если она вам изменила, в этой системе координат она уже не женщина, а, простите, шлюха. А если она шлюха, значит к ней можно «относиться соответственно». И даже не можно, а должно. И выходит, что агрессия и насильственное поведение по отношению к «шлюхе» — это вовсе не насилие, а норма. И тогда мужчина может вполне себе верить, что вообще-то он никакого насилия по отношению к нормальным женщинам не применяет.
А к «ненормальным» — отношение «они сами виноваты». Это очень хитрая штука. Я сейчас грубый пример привожу, чаще бывает, что преломляется это куда более тонко. Представим ситуацию. Человек живет с женой много лет, в какой-то момент она ему изменяет. Он об этом узнает. И после этого он не уходит, а начинает вести себя по отношению к ней насильственно. И объясняет себе, что он имеет на это право, потому что если он не будет этого делать, то дискредитирует себя как мужчину. Потому что настоящий мужчина не прощает измен, а тот, кто прощает, — подкаблучник.
История про мужчин, которые откровенно оскорбляют всех женщин вокруг себя и говорят, что они второй сорт, — это только верхушка айсберга. В этом случае стратегия обличения в средствах массовой информации эффективна. Но под водой невидимая часть айсберга — люди, которые такие вещи не говорят и даже не думают. Они живут, исходя из очень понятных прекрасных идей справедливости и равенства, но только они их реализуют так, что это все равно причиняют страдания и окружающим, и им самим. Анализ гендерных вещей — это очень сложная штука.
А можно ли какой-то фактор назвать главным? Я всегда считала, что детская травма — один из главных факторов. Одна травма порождает другую. Дедушка бил папу, папа бьет меня, я буду бить своих детей.
Все те, кто применяет насилие по отношению к своим близким, когда-то сами пострадали от него. Но не все, кто когда-то от него пострадали, станут его применять. Я не встречал среди своих клиентов людей, которые бы не пережили насилие.
Во-первых, мы знаем, что женщины страдают от насилия в огромном количестве. Мы знаем статистику: цифры довольно драматичные. Как правило, чаще всего, это мужское насилие, либо сексуализированное насилие, либо просто гендерное насилие, дискриминирующие отношения.
При этом мужчины тоже подвергаются насилию регулярно — просто по мере своей социализации. Способ формирования настоящего мужчины — это его деформация с помощью насильственных действий по отношению к нему. Эта деформация начинается с юного возраста, когда мальчику запрещают плакать. Набивший оскомину пример, но тем не менее. Есть личность со своими проявлениями и эти проявления запрещают. И, конечно, это насилие. Знаете, это большой вопрос, есть ли в мире люди, никогда не переживавшие опыта насилия в отношении себя. Я думаю, что таких людей нет. Есть те, кто забыл или кто себе объяснил, что это было не насилие, а нечто другое.
Приходят ли к вам клиенты с проблемой харассмента на работе, с запросом, что они хотят изменить отношение к своей подчиненной, коллеге и так далее?
Вы знаете, слово «харассмент» ни разу не звучало. Но при этом звучали другие вещи, например, приходили мужчины с запросом «я хочу изменить отношение к женщинам». Вот так — ни больше, ни меньше. И это про то, что человек осознал, что он социализировался и сформировался так, что у него есть такая преднастройка дискриминировать женщин. И его взрослая сознательная часть не хочет этого делать. Кстати, я могу сказать про себя то же самое. То есть когда я спрашиваю себя, а сексист ли я, то скорее всего, отвечу что да, сексист, потому что культура, в которой я воспитывался и рос, была сексисткая. Как и у абсолютного большинства. При этом когда я повзрослел и стал об этом думать, я понял, что мне это не нравится и не подходит. И я не хочу жить, исходя из подобных убеждений.
И тогда моей задачей стало развивать то, что психологи называют «наблюдающим эго» — ту свою часть, которая наблюдает за тем, что было сформировано когда-то кем-то и не допускать того, чтобы это проявлялось. Я сейчас смотрю сериал «Чики» — такой классный сериал, хоть и трагичный. И когда я вижу четырех девушек, которые собрались заниматься бизнесом, я ловлю себя на мысли: «Да ладно, ну камон, ну куда!» И я понимаю, что это сексистская история в моей голове. Я ее отслеживаю и задаю себе вопрос: а почему так? А если бы этот сериал был про четырех парней ровно в таких же условиях, я бы к этому по-другому отнесся? И я понимаю, что да, по-другому. Дальше я задаю себе вопрос: «Исходя из какой идеи я хочу дальше действовать, говорить, проявляться?» И это выбор. И я выбираю действовать из других идей, которые мне кажутся правильными и близкими.
Но при этом отрицать в себе то, что было уже сформировано, я не могу. Это неправда. И я так сформулировал свою задачу — давать себе труд изучать себя, находить то, что мне чуждо, мне, взрослому сегодняшнему. И отказываться от этого, противостоять. И во многом тем же самым мы занимаемся и с клиентами. И в этом смысле мой собственный опыт мне помогает, потому что я их понимаю.
Что касается темы харассмента —несмотря на то, что с этой проблемой ко мне не обращались, эта тема всплывала в разговорах. Например, пришел ко мне клиент по поводу проблем в отношениях с женой. И в процессе я вижу, что и на работе у него есть отношения, которые я бы характеризовал как харассмент по отношению к подчиненной. Я могу обратить его внимание на это и спросить, а что он думает — не для того, чтобы обвинить, а чтобы сделать видимым то, что, вероятно, он не видит. То же самое касается отношения к проституции, отношение к порно, потому что все эти вещи являются следствием или частью системы, угнетающей женщин. Но при этом в массовом сознании эти вещи воспринимаются как некая норма, якобы это свободный выбор тех людей, которые там находятся. Про такие тонкие вещи очень сложно говорить: свободный выбор, не свободный, чем он продиктован. И лично у меня занял много лет процесс, прежде чем я начал понимать, как это работает и почему это так.
«Бывает, что женщина приходит и выясняется, что у нее был предыдущий опыт отношений, где к ней применяли насилие и теперь она из них вышла. И теперь она бьет первой»
Выросло ли количество мужчин, которые обращаются к вам сейчас с проблемой насилия?
Да, безусловно, за последние годы стало гораздо больше обращений. И, конечно, это заслуга той самой популяризации. Не очень правильное слово «популяризация», но те активисты и активистки, которые про это говорят, безусловно, оказали влияние. Например, еще лет семь назад, можно было говорить про то, что у такого специалиста, как у меня, было около трех-пяти обращений по этой теме за год, а остальные клиенты были бы по другим темам. А сейчас это мой основной профиль. Все мои клиенты по этой теме — параллельно может быть около пятнадцати человек.
Обращаются ли к вам женщины, которые применяют насилие по отношению к близким?
Обращаются. Чаще обращаются мужчины, но это скорее, как мне кажется, связано с маркетинговой историей. Я постоянно говорю о том, что я работаю с мужчинами и поэтому ко мне обращаются мужчины. А у женщин, которые были социализированы по мужскому типу, примерно такая же динамика развития их насильственного поведения и работа с ним строится по тому же принципу, потому что вообще неважно, какой у человека пол, важно, как он был воспитан. Но женщины чаще обращаются по поводу насилия в адрес детей. И часто — тоже нельзя про это не сказать — выясняется, что эта женщина либо прямо сейчас страдает от насилия со стороны своего партнера, либо страдала в прошлом и весьма интенсивно. И поскольку мы знаем, что насилие иерархично и спускается от более сильного к более слабому, то насилие со стороны женщины по отношению к ребенку зачастую можно преодолеть, когда, если она получает поддержку и реабилитацию от насилия в ее адрес.
А бывает, что женщина приходит и выясняется, что у нее был предыдущий опыт отношений, где к ней применяли насилие и теперь она из них вышла. И теперь она бьет первой. То есть она боится до какого-то уровня сближаться с мужчиной, потому что это рискованно для нее, у нее есть для этого основания и она начинает доминировать сама. И она замечает и говорит: «Я так не хочу, но я ничего с собой поделать не могу, и я теперь всех мочу». И тогда мы с ней пытаемся повысить уровень ее собственной безопасности без попыток уничтожать партнера.