Единственный российский фотограф агентства Magnum Георгий Пинхасов — о Тарковском, Картье-Брессоне и портрете России

В петербургском «Манеже» со дня на день откроется выставка «Иной взгляд. Портрет страны в объективе агентства Magnum». Более 250 снимков, созданных фотографами агентства Magnum Photos в СССР и России за последние семь десятилетий. Кооператив Magnum был основан в 1947 году пионерами репортажной съемки, желавшими избавиться от диктата печатных изданий. Отцами-основателями Magnum стали Анри Картье-Брессон, Роберт Капа, Дэвид Сеймур, Джордж Роджер и Вильям Вандивер. До появления Magnum права на фотографии у авторов отбирались, теперь они оставались у агентства. На заработанные деньги Magnum финансирует поездки участников кооператива по миру в поисках «решающих моментов». Этот термин ввел в обиход один из основателей Magnum Анри Картье-Брессон. С малоформатной камерой Leica художник сюрреалист Картье-Брессон променял холст на пленку, заложив основы уличной съемки: ловить момент и не кадрировать свои снимки. В СССР Картье-Брессон побывал дважды, в 1954 году и в начале 1970-х, и не переставал интересоваться Россией до конца своих дней. Создатель московского Дома фотографии и московской фотобиеннале Ольга Свиблова называет Картье-Брессона «крестным отцом» биеннале и месяца фотографии в Москве. В конце 1990-х Картье-Брессон уже не мог прилетать в Россию, но исправно отправлял на выставки свои работы и жену, магнумовского фотографа Мартину Франк.

Сегодня, когда медиасреда переполнена постановочными глянцевыми снимками, многократно пропущенными через Photoshop, призыв основателей Magnum к честности и беспристрастности звучит как идеализм. Но желающих попасть в ряды кооператива меньше не становится. За все это время единственным полноправным членом Magnum Photos стал только один российский фотограф — Георгий Пинхасов, вступивший в агентство в 1988 году. В интервью Forbes Life Пинхасов говорит о профессиональной этике, объясняет, почему Instagram эффективнее выставок и публикаций, а также делится воспоминаниями о семье Тарковских и Надежде Мандельштам.

Георгий, на ваш взгляд, выставка в питерском «Манеже» — это собирательный портрет России или что-то другое?

Организаторы выставки пошли демократическим путем, представив широкий спектр тем и районов страны, подключая всех фотографов, которым удалось побывать в СССР и в современной России. Ценность снимка зависит не столько от автора, сколько от возраста — чем фотография старше, тем она ценнее. Бесспорно, мастерство имеет значение, но фотография живет своей жизнью, соприкасаясь с новыми поколениями. С возрастом она, как хорошее вино, становится лишь ценнее. Как и вино, она зависит от того, где и когда создана. Уникальность этих свидетельств еще выше, если вспомнить, что когда-то наша страна была закрыта для иностранцев, вызывая еще больший интерес. Есть такой миф: как-то Роберт Капа проиграл огромную в послевоенное время сумму в тысячу долларов, после чего решил остепениться и заняться делом. Он захотел создать свое агентство и поехать в СССР. Это ему удалось. Так на свет появился «Русский дневник» Джона Стейнбека с бесценными фотографиями Капы и подробными описаниями их путешествия. Затем последовало не менее пристальное фотоисследование СССР Картье-Брессона. Я безмерно им благодарен за то, что они показали эту атмосферу. Кроме них в СССР приезжало много фотографов, да и сами россияне — профессионалы и любители — много снимали, но не всем удавалось преодолеть предвзятое отношение, поэтому мы чаще видели крайности, наивное и сусальное приукрашивание или наоборот — то, что вызывает неловкость. К сожалению, большинство людей иллюстрирует свои собственные предрассудки. Абсолютно объективным быть невозможно, но можно стараться быть беспристрастным. Основатели Magnum дали нам блестящий пример.

Индивидуальность фотографа важна при репортажной съемке или она мешает?

Если речь идет о репортаже, то, как ни странно, важнее другие качества. Во время репортажа вами управляет инстинкт охотника, а не интеллект. Вы не придумываете событие, а подчиняетесь ему, оно диктует ваше поведение. Чем вы ближе к животному, тем удачнее охота. У Картье-Брессона были на этот счет потрясающие метафоры. Он считал, что фотограф похож на ленивую и беззаботную кошку, но как только начинается охота, ее реакция удивляет. Еще одна из его метафор — это дзеновский охотник, стрелок из лука, которого отличает умение слиться со своей добычей воедино. Картье-Брессон говорил так: «Думать можно до или после, но не во время съемки». Индивидуальность заключается не только в интеллекте, который иногда должен помолчать. Это способность управлять накопленным опытом и всем тем, чем наградила тебя природа. Картье-Брессон говорил, что нельзя ставить в один ряд глаз, руку и сердце. Глаз — это интуиция, рука — мастерство и реакция, а сердце необходимо, чтобы возникло дыхание. Процесс съемки — это страсть, которая рождает гармонию, единство Инь и Янь, добычи и охотника. Если речь не идет о смерти или унижении, то, как и в гендерных играх, страсть охотника овладеть конкретной добычей не меньше страсти добычи принадлежать конкретному охотнику. Фотография выбирает своего фотографа.

В чем задача репортажного фотографа?  

В том, чтобы снять все, на что он способен. Есть, конечно, какие-то пределы, но если это не наносит никому вреда, то лучше снять, чем не снять. Это главный принцип. А уже потом можно думать о том, может ли это нанести кому-нибудь вред. Это особенно важно сегодня, когда поменялась система ценностей и все вокруг стали настолько чувствительными. К политкорректности можно относиться как угодно, но при этом важно оставаться деликатным, сохраняя беспристрастность. Задача в том, чтобы показать другой мир, не унижая его. Понятно, что абсолютная объективность недостижима, но к ней нужно стремиться. Настоящий художник всегда немного надсоциален. Мы занимаемся социальной фотографией, а она отличается от фотографии нарративной или декоративной, которую Картье-Брессон называл «геометрией». Мне очень близки моральные императивы, заложенные основателями Magnum, в особенности — Картье-Брессоном. Когда он впервые попал в СССР в 1947 году, это была довольно бедная страна, во многом для него непонятная, вплоть до деталей. Допустим, для французов пижама — это очень интимная вещь, а здесь она была чуть ли не повседневной одеждой, особенно в курортных городах. Фотограф обращает на это внимание очень деликатно, не превращая в карикатуру. Он сам подписывал фотографии, сделанные в СССР, не романтизируя их и не давая им поэтических названий. Он указывал дату, место и скупые факты с беспристрастием монаха. Побывав в СССР, он оставил нам память о стране. Это настоящий подарок следующим поколениям. Особенно ценишь это по прошествии времени, когда происходит переоценка. Если вы фотограф в возрасте, который перебирает свой архив, вы по-другому смотрите на свои старые работы. Оказывается, что снимки, на которые вы раньше не обращали внимания, становятся важными, если на них изображено то, что безвозвратно исчезло. Это невероятно интересная игра, когда вы останавливаете время, а потом пытаетесь разгадать тайну момента. У меня были интересные случаи, как в знаменитом фильме Антониони Blow-Up, когда при увеличении снимка появляется какая-то рука с ножом. Я обратил внимание, что все мои самые лучшие фотографии всегда неожиданные, это всегда сюрприз. Ждешь и ищешь одного, а потом обнаруживаешь, что гораздо интереснее другое. Важно найти мужество, чтобы принять и признать это. Тогда ты выигрываешь, проигрывая, побеждая собственные предрассудки. Не обманывать себя — это лучшая школа, которая ведет тебя к совершенству. Она учит нас ничего не хотеть, воспринимать мир естественно, таким, каков он есть. Этот подход очень похож на практику буддизма, приближающую тебя к пустоте.

На выставке представлены ваши портреты Андрея Тарковского, его отца Арсения Тарковского и Надежды Мандельштам. Как вы их снимали?

Надежда Яковлевна встретила меня очень нарядная и сразу спросила, не снимаю ли я правительство. В свое время, что когда Наппельбаум пришел снимать Осипа Мандельштама, тот отказался, так как Наппельбаум часто снимал правительство. Он просто сказал тогда: «Снимайте Надьку».

Однажды Андрей Тарковский предложил мне поехать с ним в Переделкино, где он хотел взять интервью у своего отца. С нами поехал его старший сын Арсений, тогда еще совсем молодой юноша. Было трогательно видеть встречу двух Арсениев — деда и внука. Я взял с собой два фотоаппарата — одним снимал сам, а второй отдал Андрею. Так я тоже оказался в кадре, когда он снимал отца. Красивая семья, красивые лица и невероятная теплота взаимоотношений. Когда мы ехали туда, мне казалось, что нас ждет писательская дача, но это был обыкновенный дом творчества. Тарковский-старший жил в маленькой комнатке. Напечатав фотографии, позже я приехал к отцу Андрея один, испытав на себе его чрезвычайное обаяние. Воспользовавшись моментом, я показал ему свои фотографии. Один снимок с отражением какой-то лужи привлек его внимание больше остальных. Позже, во время прогулки по лесу, он мне сказал: «Я, как и вы, люблю вглядываться в лужи». До этого момента я никогда не встречал в СССР такой формы мягкости и отсутствия высокомерия. Он был человеком XIX века, по которому хорошенько прошелся ХХ век, покалечив его тело (на войне он потерял ногу), но не дух.

Что касается самого Андрея Тарковского, то я сформировался как художник под впечатлением от его творчества. Я хотел не столько подражать ему, сколько создавать свои работы, созвучные его настроению. Это касалось техники даже не самой съемки, а проявки, печати и тонировки. Я это чувствовал, но не сразу понял. Лишь потом я нашел подходящее слово, один из главных мостиков, соединяющих этику и эстетику. Это меланхолия, состояние души, своими корнями уходящее к вершинам европейской цивилизации. Что бы Тарковский ни включал в свои работы, будь то музыка, поэзия или живопись, автором оставался он сам. Разумеется, вместе с операторами. В его произведениях каждый предмет, звук, мысль и изображение дышат этой меланхолией. В молодости при помощи своих снимков я пытался найти этому разгадку, а Тарковский «развернул» меня лицом к улице, указав на модель Картье-Брессона. Он дал мне ключ, объяснив, что такое «решающий момент». Я об этом нисколько не жалею, как и Картье-Брессон. В свое время в разговоре с Робертом Капой он назвал себя сюрреалистом, на что Капа ему ответил: «Никогда больше этого не говори, потому что ты — репортер». Репортажная фотография не мешает оставаться художником и заниматься искусством. Посмотрите на мой Instagram: когда нет событий, я пытаюсь гармонизировать банальное окружение. Но когда событие возникает, на него надо реагировать.

Получается, что при помощи Instagram вы заполняете паузу в работе?

Нет, это нечто более важное. Instagram заменяет выставки и книжки, которые для меня уже стали атавизмом. На выставку придут 500 человек, а в Instagram твой снимок за три минуты увидят столько же человек. Часто фотографы выкладывают лучшие снимки из своего архива, а мне интересно делать что-то новое. Мне хочется понять, до какой степени я могу меняться, прогрессируя или деградируя, но делать это в присутствии зрителя, а не в одиночестве.

Нет опасения, что ваши эксперименты потеряются в бесконечном потоке котиков и прочих любительских фотографий?

А я как раз и считаю себя любителем, а не профессионалом. Мне кажется, такой снобизм — это ошибка. Нет ничего страшного в том, чтобы быть частью пошлого мира, если тебе самому пошлость чужда. Есть некое высокомерие в том, чтобы презирать непривычное для себя окружение. Оно тебя не меняет, если ты хороший фотограф. Instagram — это всего лишь среда.

Статус «единственного российского фотографа» Magnum вам мешает или помогает?

Со стороны может показаться, что мне это выгодно. Но я тут ни при чем, в этом нет ни моей вины, ни заслуги. На самом деле, мне хочется, чтобы в Magnum уже появился новый россиянин. Хотя ни национальность, ни пол фотографа не имеют никакого значения. Я уже нахожусь в статусе контрибьютора, это что-то вроде «почетного пенсионера», когда ты получаешь право работать самостоятельно. Я могу участвовать в обсуждениях, что-то советовать, но голосовать за новых членов уже не могу. Но я очень надеюсь, что однажды найдется новый фотограф из России, который сможет обаять членов Magnum. Я был бы этому очень рад.

Вы разделяете для себя работу на заказ и то, что снимете «для души»?

Нет, всю свою работу я рассматриваю как творчество, и коммерческий заказ его не исключает. Даже если вас приглашает снимать какой-то банк, вы никогда не знаете, что вы там увидите. Это может быть что-то необычное или недоступное для других. Допустим, Куделка (Йозеф Куделка, чешский документальный фотограф. — Forbes Life) безмерно гордится, что никогда в жизни не занимался коммерцией. У меня такого нет, хотя коммерция сама по себе меня тоже не интересует. Когда у тебя фотоаппарат в руках, всегда есть возможность для творчества. Конечно, если заказчик просит что-то конкретное, не надо выпендриваться — дайте ему то, что он просит. Глупо относиться к этому просто как заданию — сделал, развернулся и ушел. Это всегда невероятный шанс, которым многие сегодня не пользуются. Фотография — редкая профессия, которая тебя обогащает. Современный фотограф всегда хочет что-то придумать. Но Картье-Брессон дает главную инструкцию: выйти на улицу и смотреть. Ничего лучше вы придумать не сможете, да и не нужно. Кроме того, это еще и классная терапия, которая отвлекает от всех забот. На улице вы всегда найдете то, что созвучно вашему настроению. А если получится отстраниться от нарратива, ваша охота превратится в поиск визуальной гармонии. Это и есть непридуманная стрит-фотография. Я видел, как Картье-Брессон переворачивал снимки вверх ногами и долго смотрел, как будто медитируя, на абстрактное изображение. У меня своя методика, помогающая освободиться от содержания. Я отрицаю законы композиции и считаю, что главное — это научиться чувствовать, чтобы каждый раз изобретать новые.