«Убивают кино идиоты, а не интернет». Александр Кузнецов о том, почему плохие фильмы в России снимают по инерции

Александр Кузнецов родился в Севастополе в семье моряка, в 16 лет перебрался в Москву, успел ненадолго уехать в Киев, а вернувшись в Россию, окончил ГИТИС — и очень быстро стал получать роли в театре и кино (спектакль Дмитрия Крымова с его участием «О-й. Поздняя любовь» получил в 2016 году «Золотую маску»). Но его стремительный взлет начался только в 2018 году, когда Кузнецов сыграл одну из ключевых ролей в фильме «Лето» Кирилла Серебренникова, затем — главную роль Пети в картине «Кислота» Александра Горчилина и советского солдата — в «Братстве» Павла Лунгина. И наконец, неожиданно разбавил серьезное авторские кино сериалом «Содержанки» Константина Богомолова.

И, судя по количеству наград, стал одним из главных героев российского кино в 2019 году: в рамках ММКФ Кузнецов стал лауреатом ежегодной премии «Аванс» журнала «Кинорепортер», а летом получил приз «Кинотавра» за лучшую мужскую роль — романтичного инкассатора-поэта Виктора в «Большой поэзии» Александра Лунгина. Мы встретились с актером во время международной премьеры «Большой поэзии» в Лондоне в рамках фестиваля Russian Film Week, чтобы узнать, как стать известным российским актером, но при этом выбирать только качественные фильмы и прямо говорить все, что думаешь. Последнее у Кузнецова точно получается. 

Я читала, что в детстве вы серьезно планировали побег из Севастополя в Лондон, но не удалось. А теперь, через каких-то 10-15 лет, приехали сюда на фестиваль Russian Film Week представлять фильм, будучи уже в статусе серьезного российского актера. Есть ощущение: «Я сделал это»?

Вообще ноль.

Серьезно?

Абсолютно, потому что я не сделал того, что планировал сделать к этому возрасту. К 27, по условному плану, я должен был играть большие концерты и сниматься в любых фильмах, в каких захочу. Законченных песен у меня полторы штуки, и я только сейчас начинаю предпринимать какие-то попытки международной работы. Поэтому, совершенно не прибедняясь, скажу: не ощущаю ничего. Кроме того, что я выбился из всех графиков. Мне постоянно говорят: «Саша, хватит уже кокетничать, тебе всего 27, а ты уже и это, и то успел». Но сейчас другое время. Сейчас можно и в 17 лет делать, что ты хочешь, на 100%. Вопрос ведь не в том, насколько ты формально успешен, а в том, насколько ты близок к тому, чтобы жить так, как всегда хотел. Я пока не близко. Я сейчас снимался в «Моем легионере» (французский фильм с Луи Гаррелем и с Александром Кузнецовым в одной из главных ролей. — Forbes Life) в пустыне в Африке, а через буквально одни дюны от нас снимали новые «Звездные войны». И когда ты, как подросток, лезешь на дюну и, прячась в песке, подсматриваешь, как это все выглядит, — чувство невероятной радости оттого, что ты здесь и что в жизни возможно. Все смешивается с тревожным и ясным осознанием, что впереди еще настолько длинная и сложная дорога, что 27 — это уже далеко не мало и не рано.

«Когда стремишься к чему-то недосягаемому, что в миллион раз больше, чем ты, в любом случае по дороге соберешь какие-то волшебные бобы, золотые монетки. Главное, не забыть, куда шел»

Тот мальчик, который планировал сбежать в Лондон, уже был с такими амбициями?

Да, конечно. У мальчика изначальные амбиции вообще не поменялись. Потому что это не амбиции скорее, а желание жить определенным образом. Просто когда стремишься к чему-то недосягаемому, что в миллион раз больше, чем ты, в любом случае по дороге соберешь какие-то волшебные бобы, золотые монетки и все остальное. Как в компьютерной игре «Гарри Поттер» 2003 года. Даже если глобально провалишься и до цели не дойдешь. Это давно всем известная штука. Главное, с этими бобами и монетками в руках не забыть, куда шел. Я очень ценю, что сейчас в России у меня есть возможность работать в хороших проектах с крутыми людьми, что я могу выбирать роли. Но, поверьте, я никогда не думал, что так произойдет.

То есть актерская профессия — это средство, а не цель?

Чистое средство. Наверное, надо быть идиотом, чтобы стремиться исключительно к актерству ради актерства. Мне кажется, нет действительно больших актеров, которые так ставили себе цель. Так же работает и с музыкой, и с искусством: ты создаешь песню, чтобы ее слышали люди. Все делается ради того, чтобы иметь «коннект» с планетой. Так что я никогда, даже в детстве, не испытывал никакой потребности непременно стать актером. И до сих пор не считаю, что эта профессия для меня «единственно возможная» и прочее. Непосредственно процесс актерской игры, здесь и сейчас, не приносит мне какого-то космического удовольствия. Даже наоборот.

А что доставляет удовольствие?

Честно говоря, весь процесс создания фильма, кроме самой актерской игры, как ни странно. Я очень люблю предпродакшн, я абсолютный фанат подготовки, тренировок, разборов, планов, чертежей, вставания в 4 утра, чтобы что-то придумать для проекта и т. д. Этот тот период, когда твой фильм все еще может быть таким, каким его задумали, когда закладывается фундамент. В этот момент у меня огромный прилив сил и веры в светлое будущее. А дальше, когда начинается сам процесс съемки, — это для меня ад и война, которые необходимо пройти, не сломавшись. Как кучке раненых солдат перейти пустыню пешком без еды, чтобы добраться домой к семьям.

В детстве я выбрал из всех возможных вариантов именно актерство, потому что посчитал, что это приведет меня к какой-то цели быстрее. Это эффективная профессия. Я не хочу быть политиком или даже работать в НАСА, хотя стать ученым или изобретателем мог бы. И хотел бы работать в НАСА год, чтобы сыграть человека из НАСА. Или я мог быть моряком, как мой папа. Мне правда интересно вообще все, даже быть помощником бармена в Бруклине — с удовольствием. Но все это не привело бы меня к достижению нужных результатов.

Интересная логика, потому что считается, что актерская профессия — это пан или пропал. И нет ничего страшнее, чем «недопопулярность» многих актеров, которые не смогли стать номером один и перебиваются мелкими ролями. Разве это не самый рискованный путь для успешной карьеры?

Наверное, вы правы. Есть риск и все остальное, но я никогда об этом не думал в таком ключе. Когда ты садишься на лошадь или за руль мотоцикла, ты не думаешь в этот момент о том, что можешь разбиться. Хотя разбиться ты можешь с довольно высокой вероятностью.

Думаю, что довольно большое количество людей именно об этом думают — и поэтому не садятся.

Вы знаете, я перед каждой посадкой на свой условный мотоцикл преодолеваю кучу страхов и сомнений. Буквально перед каждой. Я всегда боюсь и всегда делаю, это и занимает большую часть моей жизни — таскать за шкирку трусливого себя.

«Это абсолютный миф, что в России у всех делающих что-то хорошо людей есть какая-то протекция или «крыша»

Наш кинокритик в рецензии на «Большую поэзию» написал, что вы на сегодняшний день единственный российский актер, который добился быстрого успеха без протекции, без насыщенного пиара — то есть органически. А в России органический успех — вещь немыслимая. Люди сразу начинают искать, что и кто за ним стоит.

Потому что у нас это в крови, к сожалению. И от такого типа мышления нам нужно избавляться как можно скорее. Это одна из самых разрушительных штук в нашем сознании: если ты чего-то добился, то обязательно нечестно. Это просто уничтожает головы людей и их собственное развитие.

Причем это абсолютный миф, что в России у всех делающих что-то хорошо людей есть какая-то протекция или «крыша». По крайней мере в 2019 году. У меня нет, например, знакомых актеров, которые по звонку дяди становились известными. Конечно, есть куча пригламуренных журнально-краснодорожечных талантов, но это вообще не тема разговора, потому что уже давно никто их серьезно не воспринимает. Сейчас другое время. Зритель — не идиот, он не будет терпеть бездарных актеров в плохом кино. Даже в самом продажном коммерческом фильме актер, которого кто-то продвинул на роль, может появиться один-два раза — дальше его сотрут сами же зрители.

«Те, кто продолжает насиловать человеческие глаза массовым, пошлым, продаваемым продуктом, просто сводят на нет все усилия остальных кинематографистов»

Мне кажется, здесь есть еще одна история: даже если тебя не протолкнули наверх, значит, ты ради успеха продал душу — государству, политике, какому-нибудь каналу, за деньги. 

Да, здесь есть другая история, куда более реальная, — ура-патриотическое государственное кино. Вот это реально работает, к сожалению.

Или можно сниматься в плохом кино, скармливая его массовому зрителю…

Ничего, в аду есть отдельное место для тех, кто такое кино создает. Потому что они несут ответственность за вкус русского зрителя. Да, у большей половины наших зрителей вкус неразвитый, очень неразвитый. И они в этом не виноваты. Есть «как бы» менеджеры, которых мы нанимаем, как сказал бы Никита Кукушкин про наше правительство. И правительство, как ни крути, ответственно за многие аспекты развития своего народа, особенно за его мышление. С кино та же самая история — те, кто продолжает насиловать человеческие глаза массовым, пошлым, продаваемым продуктом, просто сводят на нет все усилия остальных кинематографистов, которые за 3 копейки пытаются изменить мышление и логику аудитории, приучая их к сложному красивому кино. Это, без шуток, преступление, они просто делают все, чтобы зритель не менялся и продолжал делать кассу. И зрители просто не знают, что может быть по-другому, — и боятся всего. От незнания рождается страх, от страха рождается агрессия к новым формам… К новым формам — это к тем, которыми весь мир уже 50 лет пользуется, чтобы вы понимали. Полвека назад на Западе стали другое кино снимать, а у нас это новые формы сейчас.

Но есть важное замечание: плохое кино уже снимается по инерции. Инерция очень сильная, но это все-таки остаточное движение. Оно рано или поздно затухнет. Сейчас, и я это отчетливо вижу, с огромной скоростью растет количество искренних и вменяемых кинематографистов в нашей стране. Просто потому, что этого требует время.

«Национализм, пропаганда, плохое кино — это все противоестественно»

Есть мнение, что повышение качества кино связано с развитием онлайн-платформ типа Netflix и Amazon.

Это гениальное изобретение человечества, которое отлично влияет на кино. Я не знаю, почему развели панику на этот счет — якобы платформы убивают кино. Убивают кино идиоты, а не интернет. Идиоты, которые не чувствуют время и всего боятся. Кинотеатры не исчезнут никогда, а телевизор люди и так перестанут смотреть очень скоро, даже в самых дальних уголках страны. Телевизор все равно умрет, все это прекрасно знают, даже если мы ничего не будем делать, — как умирает все, что не развивается.

Природа вообще четкий товарищ — это наш самый большой друг, потому что в ней отмирает все, что неестественно. Национализм, пропаганда, плохое кино — это все противоестественно. За них можно держаться сколько угодно, но это похоже на поезд, который уезжает с перрона, а человек в злобной истерике пытается его остановить и волочится по земле.

Вы однажды сказали, что наше поколение — оно для мира ничего особенного не сделает. А вот изменит ли ваше поколение артистов и режиссеров российский кинематограф?

Изменит. Но не потому, что мы какие-то особенные и талантливые, а потому, что мы математически попали в точку спирали времени, где мы должны это сделать. Ведь никто не был готов, наверное, к тому, что царская Россия превратится в Советский Союз. Но был такой момент времени, когда это все равно бы случилось — силами тех или иных людей. Так что мы, безусловно, все изменим — другое дело, что это не будет нашей заслугой. Это произойдет само собой, а нам просто повезло работать в эту смену, так сказать.

В какую сторону все меняется?

Я не самый большой оптимист по жизни, но я на 100% ощущаю, что все меняется исключительно в лучшую сторону. Не только в кино, но и во всех сферах, хоть это сразу и не заметно. Просто когда ты болеешь чем-нибудь и начинаешь принимать противовирусные или антибиотики, организм сначала сопротивляется — и тебе временно может стать еще хуже. Как сказал один мой товарищ, сейчас в стране все бетонируют именно потому, что чувствуют, как приходят перемены. И я говорю не про протесты и борьбу с властью, а про серьезные перемены в наших головах.

Правда ли кино в России становится свободнее? Этот вопрос появился в связи с делом Павла Устинова, когда десятки артистов встали за него с плакатами. Считается, что раньше актеры были очень зависимы от системы кинопроизводства, которая, в свою очередь, зависит от государства. А теперь этого стало значительно меньше.

Я уверен, что сейчас никакие творческие единицы глобально не зависят от государства. Другое дело, что все равно живы отголоски 90-х — и будут присутствовать в нашей жизни еще лет 10. Все равно с утра до ночи тебя обещают «закрыть», обещают, что фильмы с актерами, которые стояли в пикетах, не будут получать финансирование, и т. д.

«Некоторые большие дядьки до сих пор думают, что кино — это базар, где продают мандарины»

Прямо угрожают?

Я много раз слышал эти истории, в свою сторону тоже.

Из Минкульта?

Нет, от них как раз ничего такого не слышал. Я же очень часто снимаюсь в фильмах Минкульта и Фонда кино, просто потому, что в противном случае я был бы вынужден отказываться от хороших сценариев. Дело же не в конкретных организациях, а в том, что некоторые большие дядьки (благо их уже все меньше и меньше) до сих пор думают, что кино — это базар, где продают мандарины. Миру уже давно нужно только творчество, всем плевать на старые законы, паттерны и как это работало раньше. Я где-то прочитал замечательную цитату: когда караван идет в правильном направлении, собаки лают громче всего. Именно это и происходит. Так что все нормально.

Как будут наказывать? Отсутствием кино? Лишая возможности дальше сниматься?

Есть много неприятных и даже обидных моментов, но это неотъемлемая часть развития. Я сейчас был в жюри международной премии «Эмми», выложил в «Инстаграм» фото с церемонии закрытия. И мне несколько людей написали: «А вы не боитесь, что вас объявят иностранным агентом?». И я подумал: что же творится в голове у этих людей, если они действительно об этом думают. Люди не думают, что ты представляешь их страну на «Эмми» как российский актер, они думают о том, что ты враг. Этого пока еще очень много.

Но в этом же весь рок-н-ролл — сейчас одновременно будет и свободнее, и жестче. Это как зрелость приходит к подростку —  в этот же момент у него самые тяжелые переживания и сопротивление. Но потом он вырастает, отращивает бороду и поступает в Оксфорд. Надо этот момент, конечно, перетерпеть.

«Я сразу напрягаюсь, когда вижу в сценарии искусственно внедренные актуалочки»

Вам нравится быть в авангарде этого прогресса?

Да я не выбирал. Либо просто ты нигде, либо в авангарде. У тебя нет вариантов, потому что авангард — это единственное место, где вообще что-то происходит. Нельзя просто держаться за старое, даже за хорошее старое. При этом даже в свои 27 лет иногда чувствую, что не понимаю какие-то новые вещи, потому что сейчас действительно очень быстро все меняется. И в этот момент мой глупо настроенный организм реагирует агрессивно — что за ерунда, я за олдскул, за старую музыку и кино. Я с этим внутри себя борюсь. Не бывает такого, чтобы человек сразу родился прогрессивным и в авангарде, это постоянный процесс работы над собой. Если это происходит даже с такими, как я, представляю, как сложно тем, кто постарше и вырос в закрытой стране. Но есть и обратная сторона насчет чувствования времени. Все должно быть органично и искренне. И если вы хотите снимать кино на актуальные темы, не надо делать это ради хайпа. Это моментальный провал по всем фронтам. К сожалению, есть часть киношников, которые изначально вносят в сценарий какие-то актуальные вещи, — вот здесь добавим феминисток, вот здесь сделаем героя геем, здесь про протесты, здесь про свободу/несвободу обязательно. И это всегда отвратительно, всегда видно на всех этапах. Я сразу напрягаюсь, когда вижу в сценарии искусственно внедренные актуалочки — лучше показать какие-то моменты через контекст и ощущение целого. Но это уже, ребята, вопрос таланта создателей, это никто не отменял.

«Главный предмет моих рефлексий в юности: почему я родился не там, где все уже правильного цвета, запаха и звучания?»

Иногда так совпадает: ты делаешь то, что актуально. Мне повезло попасть в «Кислоту», «Лето», «Папа, сдохни», те же «Содержанки». Я просто попал в какие-то хайповые проекты. Я не мог предположить даже, что эти проекты будут настолько популярными. Когда мы это снимали, это все выглядело адским рок-н-рольным трешем в большинстве случаев. Но все в это верили на 100% и получали настоящее удовольствие. Поэтому обязательно, до конца жизни, надо делать только то, что приносит тебе радость. Если тебе не приносит радость бежать за поездом в огне, не беги. Если ты за ним погонишься — ты упустишь свой поезд, который будет идти ровно в другом направлении, а ты, как идиот, убежишь в другую сторону — и будешь сидеть там на пустыре в кустах, потерянный и злой.

Ваш новый фильм — «Большая поэзия» — во многом говорит именно о новом поколении людей в России и их проблемах. Об этом стремлении найти внутри себя поэзию посреди тлена, обыденности и даже мусорки в Люберцах. Вам это знакомо? Когда вы были маленьким в Севастополе, вы замечали «большую поэзию» в себе и окружающих?

Да, конечно. Наверное, только она и помогла мне не остаться в Севастополе. Просто моя поэзия — она другая, не такая, как в фильме. Я называю это романтизмом. Я ходил, как дурачок, сочинял себе жизнь, слушал Nirvana в плеере, собирал выпавшие перья голубей, красил пакетиком чая листы бумаги и записывал там какие-то заклинания из Гарри Поттера, на полном серьезе. Мы с другом гуляли по городу в уверенности, что где-то за углом могут снимать «Звездные войны» и мы попросимся туда рабочими. Да что уж там, мы нашли в школьной библиотеке маленькую книжку–учебник — на секунду! — по эльфийскому языку и несколько лет переписывались на уроках по-эльфийски. Не говоря уже о том, что я собственноручно писал 7-й эпизод «Звездных войн» (тогда еще не было ни намека на продолжение — у меня до сих пор дома лежит эта тетрадь с синим журавлем на обложке, там 90 страниц совершенно по-идиотски и очень драматично описывается сражение дроидов с джедаими, и все погибали. Я не шучу сейчас. Надо мной смеялись все, что я романтизирую жизнь, ищу везде какую-то необязательную красоту и эстетику. Но на самом деле только это мне всегда и помогало. Не какой-то закаленный характер — я вообще довольно мягкий человек, и мне тяжело дается борьба. Просто это необходимость, у меня есть сила воли, и я это делаю, но это мне не комфортно. И абсолютно ничего, просто ни одного миллиметра в Севастополе не способствовало тому, чтобы через 15 лет я сидел здесь с вами в Лондоне и давал интервью. Все случилось только благодаря придуманному мною миру, вот этой поэзии.

Я думаю, так многие живут в России. И это был главный предмет моих рефлексий в юности: почему я родился не там, где все уже правильного цвета, запаха и звучания? Почему я должен все это просто из помойки доставать? Я злился ужасно, хотел быть Гарри Поттером, который вдруг однажды просто очутился в волшебном мире. Но сейчас понимаю, что если бы не надо было бороться с обстоятельствами, возможно, у меня не было бы сейчас ничего, кроме правильных цветов, запахов и т. д.

В центре сюжета «Большой поэзии» — два сотрудника ЧОПа, инкассаторы. Работа над этой ролью помогла вам лучше понять людей с оружием?

Во-первых, я всегда их понимал, потому что вырос не в рафинированной обстановке, а скорее в той, которая описывается в «Большой поэзии». Мне это все никогда не нравилось, но я всегда их понимал. Я не романтизирую войну, ни в коем случае. Я романтизирую только войну с войной, скажем так. Когда ты жестоко борешься с теми, кто несет и культивирует агрессию. И особенно с террористами. Это все меня страшно заводит, трогает и волнует. Я считаю, что единственная агрессия в мире, которая должна остаться, – это агрессия к агрессии. И к тем, кто просто токсично отравляет планету войной. Я глубоко убежден, что никакого прощения они не заслуживают.

«Я просто не хочу терять время на тех, кто живет сапогами, автозаками, дубинками и ксивами»

Но я ни в коем случае не романтизирую посттравматический синдром, который описан в нашем фильме. В чем суть посттравматического синдрома? В том, что люди ничего, кроме войны, делать не могут. Они приходят разбитые и очень часто потом идут наемниками. Это самый жесткий ад, который только можно выдумать и воплотить. Человек идет стрелять в других людей просто потому, что ему это комфортно и это получается качественно. Это практически преступление против человечества. Когда-нибудь люди будут с ужасом слушать легенды о том, что в прошлом такое было возможно и нормально.

Я задала этот вопрос еще и потому, что после событий этого лета, когда росгвардейцы жестоко разбирались с митингующими, многие задавались вопросом: как так можно? Почему такая агрессия? Должны ли мы их понимать или это наши враги? Есть ли в «Большой поэзии» ответ на эти вопросы?

Я объективно не могу воспринимать фильм, потому что я там работал. Но сам сценарий, конечно, антивоенный. Против насилия, против агрессии, против войны.

На ваш вопрос у меня два ответа. С одной стороны, отвечу как глобалист. Конечно, мы должны научиться их понимать, в этом и суть. Мы должны их лечить, мы должны их вытаскивать, мы должны общаться, мы должны терпеть. Не терпеть агрессию, а терпеть то, что они пока вот такие. Это очень сложный процесс — и весь прогрессивный мир должен приложить к этому усилия.

Второй мой ответ будет более приземленным, потому что я могу сколько угодно делать вид, что я мать Тереза, но я не хочу их понимать. Мне вообще не интересно, что они думают. Я не хочу их видеть даже, я не хочу тратить на эту войну время. Я вам скажу честно, я абсолютно не верю ни в какую вторую жизнь, по крайней мере на этой планете. Так что второго шанса прожить жизнь у меня не будет. И я просто не хочу терять время на тех, кто живет сапогами, автозаками, дубинками и ксивами. И во мне борются эти две позиции, потому что я принял для себя как аксиому, что правда всегда посередине. И мир должен лечить мир.