«Любое пространство сегодня превращается в базу данных»: профессор урбанистики о том, как Google берет города под свой контроль
Современный город уже невозможно отделить от медиа, считает Скотт Маккуайр, доктор наук в области исследований медиа, профессор школы культуры и коммуникаций в университете Мельбурна. В итоге получается то, что он называет «медийным городом». Этому термину посвящена и его книга «Геомедиа» — о том, как экраны, фотографии, камеры слежения, смартфоны и другие медиаинтерфейсы определяют и формируют пространство современного города. Марина Анциперова поговорила с теоретиком городов о том, почему будущее из наших фантазий наступило уже сейчас.
В вашей книге вы называете 11 сентября днем, когда началась новая эра, — в тех аспектах, которые касаются распространения новостей, нашего взаимодействия с медиа, получения информации, ее воздействия на нас. Что вы имеете в виду? Почему именно этот момент стал переломным?
Как я и писал в своей книге, телевидение стало средством жутковатой передачи травматического опыта. Тот факт, что разница между двумя самолетными ударами составила 17 минут, позволила телекамерам приготовиться — и то, как второй самолет врезался в башню, было показано в прямом эфире. Пожар продолжался почти час, и мы могли видеть это в прямом эфире, то, как плавилась арматура и обрушалась башня, — катастрофа такого масштаба впервые разворачивалась на наших глазах на экране телевизора в реальном времени.
Как это изменило нашу жизнь? В чем, на ваш взгляд, состоит главное отличие городов, в которых мы живем сегодня, от городов XX века?
Эти различия можно сформулировать по-разному, но суть их всегда заключалась в способах коммуникации. Крупные компании позволяют нам общаться посредством технических устройств, когда мы перемещаемся по городу. И когда я говорю «общаться», нужно иметь в виду, конечно, что устройства и сети передают все бОльшие объемы информации о нас. Здесь и кроется дилемма: развитие технологий дает нам большую свободу передвижения, но и дает технологиям бОльшие возможности следить за нашим поведением.
Многие футурологи предсказывают, что города будущего будут переполнены экранами и умными технологиями. Но с точки зрения горожан эти перемены могут быть не так очевидны. Допустим, кто-то уснул на последние тридцать лет — не факт, что он заметит, как все вокруг изменилось. Какие конкретные факторы вы бы могли выделить?
Мы все больше и больше делимся информацией. Вы заметили, что города заполняют огромные экраны? Но это еще не все. Есть экраны на фасадах крупных зданий, но есть и те экраны, которые люди носят с собой. Это очень личная сфера, но она тоже меняет то, как функционируют общественные пространства города. Если раньше мы воспринимали медиа как нечто отдельное, то сейчас мы разговариваем с технологиями лицом к лицу. И вы можете это наблюдать на самых простых уровнях: сейчас, когда я сижу и разговариваю с вами, мой экран мигает и мое внимание переключается. Это может быть сообщение от моего сына, который отправил его, находясь за 12 000 км. Оно приходит моментально, поэтому вы находитесь во всех этих различных пространствах одновременно. Новый главный вопрос состоит в том, как эти связи множат наше внимание или фрагментируют, дробят, расширяют, разнообразят сферу нашего внимания.
В вашей книге вы говорите о технологиях и инновациях, созданных различными компаниями. Из нее, кстати, не очень понятно, критикуете вы Google Street View за неэффективность или нет. Какие технологии, на ваш взгляд, определили наш мир?
Google Street View — это действительно интересный пример. Я размышлял об образах города и о том, как первые фотографы запечатлевали их. В XIX веке изготовить снимок было еще непросто. Камеры фиксировали объекты медленнее, и снимать движущиеся предметы было той еще задачей. Если объект двигался, он фактически становился невидимым для камер. Постепенно с XIX по XX век мы начинали замечать новые способы изображать город, фиксировать жизнь города и различные предметы в подвижных снимках, и это оказало на людей большое влияние. Люди в начале XX века говорили: «О, потрясающе, это новый вид изобразительного искусства». Художники развивали кинематографическое видение города. В начале XXI века, когда я увидел Google Street Views, я почувствовал что-то подобное: меня поразили масштабы задачи, сам факт, что мы можем выйти на каждую улицу каждого города мира и сохранить панорамные снимки в базу данных. Чем дольше я об этом думал, тем четче я понимал: это не то же самое, что кино или даже фотография. Даже если мы говорим о снимках. Речь идет о сборе данных, способе превратить физические пространства в базу данных о человеке. Конечно же, Google Street Views — часть Google Maps. Я думаю, что Google Maps — это одна из технологий, которые заметно меняют мир, потому что она позволяет нам как ориентироваться в мире, так и связывать информацию и сервисы с пространством.
«Сейчас мы доверили свою мечту компьютеризации и новым технологиям»
Считаете ли вы, что сегодня мир и города стали более безопасным местом — более понятным, более структурированным?
Это очень хороший вопрос. Я думаю, мы можем посмотреть на эту ситуацию на разных уровнях. Например, возможности спутниковой фотографии или геоданные позволяют нам замечать в городах определенные закономерности. Тысячи спутниковых снимков города можно приближать или отдалять, на них различимы отдельные лица. Позволяет ли нам это полнее понять город? Я не уверен, мне кажется, что в этом и заключается сложность города, связь между малыми деталями и средой в целом. Это одна из причин, почему так интересно именно жить в городе, рассматривать фонарики, или стикеры на стенах, или еще какие-то мелочи — и чувствовать себя частью чего-то большего. На протяжении всего Нового времени люди мечтают о том, чтобы действительно понять город, постичь его природу, будь то через тексты, будь то через фотографии, будь то через фильмы. Сейчас мы доверили свою мечту компьютеризации и новым технологиям, которые позволяют нам работать с распознанием закономерностей. Конечно, это даст нам новое знание. Но даст ли нам это новое понимание города? Может быть, наше понимание города основано не на данных или информации, но на историях, на нарративе, другом подходе к упорядочиванию.
С другой стороны, тревожным людям жить в городе стало проще: мы знаем, куда приедет такси, кто будет за рулем, мы знаем, где в городе лучшие кафе, потому что они получили девять баллов на Foursquare. Может быть, мы даже знаем заранее, кого из знакомых там встретим, поэтому город в определенном смысле становится более прозрачным.
В определенной степени это так. Но нам нужно быть осторожными: мы становимся очень зависимыми не просто от технологии, но от компании или платформы, в частности от Google. Они доминируют в сфере карт города и потребительских приложений на их основе, поэтому, если вы хотите, например, отыскать меню ресторана или фильм, он может предложить гораздо больше рекомендаций, чем конкуренты, такие как Foursquare и Tripadvisor. Это становится проблемой для тех компаний, зависимых от Google Maps. Они не конкурируют с компаниями вроде Uber и Airbnb, нет, они зависят от Google. Им это, вероятно, не нравится, но они ничего не могут поделать.
Вы полагаете, что в будущем мир станет объединенным королевством Google?
Я думаю, что есть несколько очень влиятельных цифровых платформ, которые занимают конкретные сферы: Google — в поиске и картографии, Facebook — в социальных сетях. Конечно, у Google есть много конкурентов по всему миру: Yahoo! (Китай) и «Яндекс» (Россия), и я бы сказал, что ни одна из этих компаний не строится на демократии.
В книге вы упоминаете «арабскую весну», успех которой, по одной из версий, обеспечил Twitter. Как власть в городах будет распределена между компаниями и людьми, которые создают сообщества в социальных сетях, что произойдет с традиционной властью в лице мэра, правительства, законов?
Конечно, цифровые медиа не спровоцировали «арабскую весну», но они способствовали координации публичных собраний. В малой степени мы видим это, когда пользуемся своими мобильными устройствами: мы не пишем заранее о том, что встретимся в таком-то месте в 12:30, мы обсуждаем это по пути. Я достаточно стар и помню, что в прошлом, если вы хотели устроить публичное мероприятие вроде концерта группы, вы вешали плакат или, может, обзванивали пятерых людей, которые передавали новость дальше, и это занимало много времени.
К кому перейдет власть в городе — мы уже говорили о консолидации коммерческих компаний. Если предположить, что интернет и распределенные цифровые сети создают возможности для децентрализованных коммуникаций и децентрализации власти, тогда коммерческие структуры, такие как Google, Facebook, Amazon, десятки компаний вроде Alibaba, — это пример мощной рецентрализации власти. Очень интересна роль государства и государственных ведомств в этом контексте на уровне города, региона, государства, потому что они все чаще обнаруживают, что не могут контролировать эти субъекты или могут контролировать их в определенных отношениях. Можно сказать, что интернет сейчас все больше ограничивается территориями стран. В Китае многие из этих сервисов недоступны, и я полагаю, это можно наблюдать во многих странах, в том числе в России. Но государство одновременно нуждается в этих компаниях, поэтому определенные формы управления и публичной власти все чаще находят выражение в цифровых методах. В Китае большой интерес представлял период с 2010 по 2015 год, потому что правительство знало, что люди, особенно молодежь, больше не смотрят телевизор. В частности, они проводили время в соцсетях, поэтому власти позволили этой сфере развиваться и не контролировали ее. Там велись интересные политические дискуссии и происходили другие события. В последние три года регулирование соцсетей значительно ужесточилось.
Бывший мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг — фактически поп-звезда уровня Тарантино или Билла Гейтса. Не кажется ли вам, что это особое значение мэра исчезнет, что он станет гораздо менее заметной фигурой? Или наоборот — если мы ждем, что эру стран сменит эра городов, а в будущем президент станет чисто номинальной фигурой, и в действительности глобальные проблемы в области экономики, экологии, миграции будут решать мэры. Учитывая наш разговор об укреплении позиций технологических компаний, как вы думаете, что же произойдет с могущественными мэрами, как вы думаете?
Я думаю, что дать общий ответ трудно, потому что роль мэра различна в разных годах. Например, в Мельбурне роль мэра достаточно ограничена, тогда как в Брисбене, городе на севере Австралии, мэр контролирует весь город, у него гораздо больше полномочий, его статус ближе к статусу мэра в Великобритании. Отчасти этот ответ будет зависеть от того, какими полномочиями они обладают, потому что, если мэр возглавляет также социальные службы, такие как образование и здравоохранение, тогда он имеет сильно больше влияния. Если его роль скорее символическая, тогда она может стать фикцией. Во многих города Америки заметно, что власть достается тем, у кого есть связи, и это влияет и на то, как финансирование распределяется между компаниями. Я не знаю городов с действительно демократическими системами управления.
Однако, чтобы закончить на более позитивной ноте, я бы сказал, что отчасти исход этого процесса зависит от действий самих людей, потому что в последние несколько лет мы видели ответную реакцию общества на могущественные компании, которые получают власть и зарабатывают на данных, на сборе данных. Мы увидели, что в последние несколько месяцев Google и Facebook начали менять свои политики, может быть, незначительно, но в ответ на требования общества, потому что для продолжения деятельности им нужно одобрение. Поэтому я считаю, что если мы, граждане, жители городов, хотим пространства, где мы могли бы свободно общаться, пространства, где нет автомобилей, если мы хотим сервисы, которые давали бы нам ощущение безопасности, но не хотим предоставлять частной коммерческой организации слишком много данных, то, возможно, нам следует действовать самим.
Как вы думаете, где будет сконцентрирован капитал? Потому что сейчас из нашего разговора можно сделать вывод, что все достанется Google, Airbnb и другим сервисам. Каков ваш прогноз?
Я думаю, что это реальная проблема, и сейчас правительство Австралии создало так называемую комиссию по продуктивности, которая исследует воздействие Google и Facebook как цифровых платформ на рынок рекламы. Как видите, по всему миру реклама покидает традиционные медиа вроде телевидения, но особенно газет и журналов и переходит к цифровым медиа. Однако большая часть роста в цифровых медиа приходится на долю двух-трех компаний, в числе который Google и Amazon. Та же проблема существует и в США, где 90% роста приходится на две компании. Поэтому это непростой исторический этап. Мы уже встречали крупные медиамонополии на региональном уровне вроде империи Уильяма Рэндольфа Херста, но мы еще не видели подобного на глобальном уровне, где компаниям вроде Google принадлежит 90% онлайн-поиска со всего мира, и это дает им огромное стратегическое преимущество. Кроме того, они получают внушительные доходы: годовая выручка Google сейчас достигает 120-130 млрд, и, возможно, 40% от нее — это прибыль. Поэтому они могут покупать конкурентов, могут устраивать все так, как им удобно, и я думаю, людей начинает беспокоить степень их доминирования внутри этого сектора.
После чтения вашей книги хочется задать вам личный вопрос — вам нравятся журналисты?
Конечно, многие из моих друзей работали или работают журналистами, хотя и не все. Роль журналиста сейчас должна измениться, потому что тридцать лет назад журналисты говорили: «Ну ладно, я буду работать в газете, или на телевидении, или на радиостанции», а теперь многие из этих работ перестали существовать, или же журналисты работают на себя. Однако есть разнообразные возможности для людей, которые могут работать то там, то тут.
Вы полагаете, что старые медиа вымрут? Мы уже тридцать лет, кажется, обсуждаем смерть бумажных газет.
Они умирают в определенном смысле, не полностью. Думаю, что небольшим городским газетам придется непросто, но мы видим подъем микроизданий. Сегодня медиа становятся цифровыми, ориентированными на вычисления, построение сетей, анализ. Они открыты, их контент трансформируется, если у вас есть доступ к соответствующему программному обеспечению. Тридцать лет назад, если кто-то выкладывал запись песни, на нее делали один ремикс, а сегодня — пятьдесят, сто на основе одного и того же материала. Задумайтесь, как мы фотографируем сегодня: число фотографий достигает астрономических величин, на Facebook хранятся триллионы изображений, никто никогда не сможет просмотреть их всех. Они не для людей, они созданы машиной. Мы делаем изображения, на которые смотрит машина.
Вы думаете, что все становится проще или сложнее?
Я думаю, что жизнь стала сложнее. Меня всегда поражало, что мы генерируем больше информации, чем когда-либо существовало в мире. Многие говорят о больших данных, и я думаю, что они, возможно, путают эту способность регистрировать, распространять, записывать информацию со способностью понимать, знать. С этой точки зрения мир всегда был сложным, но порядок изменился. Есть ли у нас философия, которая отражала бы жизнь в мире больших данных? Или нам больше не нужны теории и данные интерпретируют сами себя? Если вы посмотрите на нарративы прежних времен, они посвящены религиозным или философским проблемам или попыткам понять определенный контекст, то они были очень влиятельными и объясняли, как устроен мир вокруг. Я не уверен, что сейчас у нас есть нечто подобное.
Полгода назад горел Нотр-Дам, и наблюдавшие в социальных сетях за этой трагедией люди плакали как дети. Вы писали о том, что 11 сентября стало началом эры, когда медиа начали транслировать катастрофу в реальном времени, и от этого мы сильнее чувствуем свою причастность ей. Не кажется ли вам, что человек, пропитанный медиа, стал более хрупким существом?
Я думаю, что мы более открыты к этим волнам эмоций, которые стремительно захлестывают мир. Когда люди говорят о медиаинформированности, я думаю, речь идет о том, как событие освещается в медиа. То же, что чувствовали люди в России из вашего рассказа, испытывали и в Австралии, и в Америке. Это необычная ситуация, которая одновременно оказала эмоциональное воздействие на людей по всему миру.
Но вопрос заключается в том, как это событие соотносится с другими. В то же самое время происходила перестрелка на Шри-Ланке, взрывались бомбы, но это не оказывало на людей такого же воздействия, хотя там погибло много людей. Когда мы видим, какие события имеют этот оглушительный эффект, мы узнаем что-то о распределении власти в мире, и это касается не только правительства. Какое место Париж занимает в нашем воображении? Откуда появляется это довольно-таки ностальгическое отношение к Парижу как к символу Средневековья? Конечно, почти триста лет истории были разрушены.
То есть мы все еще романтики, пусть и живем в цифровой эре. Как бы вы объяснили пятилетнему ребенку, что такое геомедиа?
Дети уже воспринимают такие вещи как должное: они знают, что на экран не надо смотреть, его нужно трогать, так что они уже понимают принцип интерактивности и взаимосвязи экранов. Эту концепцию нужно объяснять не ребенку, который естественным образом с ней знаком, ее нужно объяснять нам, выросшим в других условиях. Самый простой способ объяснить, что такое геомедиа, — это через идею новой специализации медиа внутри городов и новых отношений, в которые мы вступаем посредством медиа. Старые представления об общении лицом к лицу уже не работают в городском пространстве. Да, мы общаемся лицом к лицу и физически, но мы делаем это и через разнообразные медиа.
Возможно, это справедливо для крупных городов вроде Москвы, Нью-Йорка, Мельбурна, однако если мы отправимся вглубь страны, где не у всех есть iPhone или даже доступ к интернету, это уже не так. Подходит ли геомедиа только для крупных городов или это коснется всей планеты?
Цифровая среда развивается неравномерно, в том числе в городах. Мы видим, что доступ как к технологиям, так и к грамотности и навыкам связан с доступом к образованию, с уровнем богатства и политической повесткой. В прошлом году впервые в истории половина населения мира имела доступ к интернету, однако 51% жителей почти всех регионов, кроме части Северной Европы, не имеет доступа к интернету. Разрыв сокращается — но структурное неравенство все еще существует повсюду. Вы сами знаете, что в загородной местности качество соединения хуже. Да, там вряд ли будут экраны более высокого качества, солнечные батареи, архитектура, но там будут люди с компьютерами, и вероятно, эти вещи гораздо сильнее затронут социальную систему.
Какой ваш любимый город, где вкуснее уличная еда и красивее девушки?
Смотрите, я бываю во множестве разных городов. В последние пять лет я много времени проводил в Шанхае, это мегагород, но он интересен отчасти потому, что сейчас это своего рода центр мирового капитализма, несмотря на то, что это коммунистическая страна. Здесь есть грандиозные здания, за последние двадцать лет было построено 2000 небоскребов, но в то же время люди работают над сохранением местных традиций, когда танцуют на улицах по ночам. Там сохранилось местное сообщество, они даже устраивают выставки и ходят рыбачить в реке. Не уверен, что они вылавливают что-нибудь полезное для здоровья, но они стоят и рыбачат. Это можно увидеть много где, но меня поражает именно Шанхай и усилия, которые его жители прикладывают к созданию большего числа пешеходных пространств.
О Москве в этом аспекте интересно порассуждать. В 2012 году у нас произошел своего рода экономической коллапс, после чего почти никаких новых зданий не строилось — зато ведется большая работа по улучшению улиц, несколько лет подряд ей занималось КБ «Стрелка». Считаете ли вы, что в будущем мы не будем строить столько, скорее будем стремиться упрощать и делать более удобной нашу повседневную жизнь?
Сейчас люди понимают, в чем ценность, а также культурное и политическое значение публичных пространств, намного лучше, чем раньше. Если вы пройдете по центру Москвы, то увидите, что повсюду прокладывают тротуары или устраивают еще что-то подобное. Я думаю, что мы начинаем острее осознавать эту роль публичных пространств. Интернет и телевидение этого не заменят, люди любят встречаться где-то.
Как вы думаете, как города влияют на нас? Москва прежде всего требует определенного темперамента.
Понять город возможно, только если жить в нем, тогда ты сможешь понять историю конкретного места — услышать не просто один случай, но множество голосов. Города полны привычек — и хороших, и плохих, и на протяжении истории мы хотим изменить их. Но вместе с тем города как места, как общественные пространства оказывают на нас большое влияние.
Как вам показалось, какие привычки наиболее распространены в Москве?
В последний раз я был здесь зимой, прямо перед Рождеством, четыре года тому назад, и это было волшебное для меня время. Я приехал из страны, где снег в городах бывает нечасто. А теперь я вижу совсем другой город: летом Москва полна людей, которые любят проводить время на улицах, говорить друг с другом и рады любой возможности посидеть в кафе или пройтись, поэтому кажется, что они полны радости жизни (дословно joie de vivre. — Forbes Life). В прошлый приезд я не обратил внимания на то, сколько здесь статуй поэтов и писателей, поэтому теперь я вижу Москву как город, где ценят поэтов и литературу.