[Путч 1991 года]
Работы в жизни Бориса стало еще больше. В спальне всегда стоял письменный стол. Довольно часто он просыпался часа в четыре утра и садился работать. Главным делом в первые месяцы его президентства была подготовка нового союзного договора. Сегодня стало модно говорить, что это Ельцин и Горбачев «развалили Союз». В публикациях, посвященных тому времени, часто повторяется мысль, что личные отношения между президентом СССР и президентом России мешали им договориться о реформировании Союза. Ерунда. Борис умел забывать о личном, когда речь шла о государственных вопросах. Он вообще не был мстительным человеком. Но, по мнению Бориса, именно Горбачев тормозил переговоры, пытался изо всех сил удержать прежние полномочия союзной власти, а республики не соглашались, хотели большей независимости. Борис не раз говорил: «Горбачев дождется, что республики разбегутся».
В своей полемике с Горбачевым и союзным центром Борис отстаивал право России быть независимой суверенной республикой, равной среди равных, и на таких условиях войти в обновленный Союз. Немногие сегодня помнят, что в СССР до 1990 года Россия не имела собственных руководящих партийных органов, которые были в других республиках, — у РСФСР не было республиканской компартии, собственного центрального комитета, первого секретаря. Президент России должен был защищать интересы своих избирателей точно так же, как их защищали руководители других союзных республик. Именно так и действовал Борис.
Переговоры о новом союзном договоре шли очень тяжело. Подробностей мы не знали — большая часть дискуссий велась руководителями республик с глазу на глаз. Что-то, конечно, просачивалось в прессу и на телевидение. Мы все тогда жили политическими новостями, читали газеты, не пропускали информационных программ. О трудностях переговоров я могла судить по тому, в каком состоянии в те дни находился Борис. Даже на фоне его прежних нагрузок эти дни казались еще более напряженными. Но работа, которую вели руководители республик, в конце концов дала результат. Был подготовлен проект нового союзного договора, на 20 августа назначили его подписание, Борис был уверен, что этому уже ничто не помешает. Я тоже.
Все лето 1991 года мы провели на совминовских дачах в Архангельском по Калужской дороге. Из всех государственных дач, на которых мы жили, Архангельское мне нравилось больше всего. Была там какая-то особая спокойная атмосфера, большой яблоневый сад, речка и удивительные ароматы — нигде больше таких не было. И соседи вокруг собрались замечательные: Сергей Шахрай, Геннадий Бурбулис, Виктор Ярошенко, Николай Федоров, Александр Шохин…
В Архангельском все было очень скромно — никакой роскоши. Двухэтажные кирпичные домики на две семьи. Охраны немного. Чувствуешь себя абсолютно свободно.Я здесь даже огород развела. В августе в нашей самодельной теплице созрели крупные желтые и красные помидоры. Рассаду из Свердловска мне прислала сестра. Наступило воскресенье, 18 августа. Борис был с визитом в Алма-Ате, а мы всей семьей ждали его в Архангельском. Не было только Валеры, он находился в рейсе. Никаких дурных предчувствий не было.
Нам сообщили, что самолет Бориса задерживается и прилетает почему-то на военный аэродром. Мы не особенно удивились, мало ли какие могут быть обстоятельства. Потом я узнала, что Бориса задержал Назарбаев.
Борис приехал в Архангельское поздно. Лег спать. В понедельник, 19 августа, в шесть утра раздался звонок. Наша спальня была на втором этаже, а телефон стоял на первом, где спала Таня. Она взяла трубку, звонили из приемной Бориса, сказали всего два слова: «Включите телевизор». Я всегда оставляла дверь в спальню открытой, чтобы слышать внуков. Вдруг чьи-то шаги по лестнице. В спальню входит Таня и сразу включает телевизор — он стоял у нас. «Ты что? Папа спит!» — удивилась я.
— Мама, что-то случилось, — ответила Таня и стала будить Бориса. Смотрю на экран, а там — «Лебединое озеро». В шесть утра. Мы знали, что такое бывает, только когда в стране происходит что-то экстренное. Потом на экране появился диктор и сообщил о болезни Горбачева и введении в стране чрезвычайного положения. «Это переворот», — сказал Борис.
Сотрудники охраны Бориса рассказали, что все Архангельское окружено автоматчиками. Охрана тогда у Бориса была небольшая, чтобы защитить нас, ребята расположились вокруг дома. Довольно быстро удалось вычислить, где находится группа захвата. Кто-то сказал: дула автоматов нацелены на окна. А в доме дети. Стало не по себе.
Пока он брился, я начала обзванивать коллег Бориса, которые жили в Архангельском. До Руслана Хасбулатова не дозвонилась, побежала к нему, их дача была как раз напротив нашей. Довольно быстро у нас собрались Бурбулис, Шахрай, Шохин, Полторанин, Ярошенко, Силаев, Хасбулатов…
Решили написать обращение к народу России. Каждый из собравшихся добавлял какую-то фразу, все вместе ее редактировали. Пишущей машинки у нас не было. Записывал текст Хасбулатов. Именно записывал, а не писал, как он теперь утверждает. Когда текст был готов, Лена и министр печати Михаил Полторанин пошли его перепечатывать — в служебной половине дома была пишущая машинка. Полторанин диктовал, Лена напечатала под копирку несколько экземпляров. Стали набирать номера знакомых, диктовали им обращение и просили распространить его. Первой дозвонились родственнице Валеры — она работала в каком-то министерстве, где был факс. Потом Таня передала обращение знакомым, которые смогли распространить его по цепочке.
Заехал Анатолий Собчак, который спешил в аэропорт — должен был лететь в Ленинград. Они с Борисом о чем-то коротко поговорили. Помню, Собчак сказал: «Повсюду колонны танков». Я пошла его провожать, было непонятно, сможет ли он добраться до дома. Уже на крыльце он сказал: «Храни вас Бог, Наина Иосифовна». Просто мурашки по коже…
Дачи в Архангельском — это совершенно открытая территория. Вступать в бой с охраной президента России на глазах у всех группа захвата не решилась. Как потом выяснилось, спецназовцы так и не получили приказ председателя КГБ Крючкова штурмовать Архангельское. Борис решил ехать в Белый дом. Машину подогнали к крыльцу. Охранники предложили надеть бронежилет, но он оказался мал. Пиджак из-за бронежилета топорщился. «Ну хорошо, на тебе бронежилет, а голова все равно открыта», — говорю я ему. Несколько экземпляров обращения к народу он взял с собой.
Борис уехал, а мы остались на даче. Волновались ужасно — дадут ли ему добраться до Белого дома? В голову лезли страшные мысли. Считали минуты. С облегчением вздохнули, только когда нам позвонили и сообщили: доехал. Через какое-то время нас — меня, дочерей, внуков — тоже решили вывезти из Архангельского. Надо было собираться. Вдруг понимаю, что вместо того, чтобы складывать вещи, рву помидоры и складываю их в корзинку. Дочери кричат: «Мама, с ума сошла?» Точно, плохо соображала. Хотя собранные помидоры потом с удовольствием съели, а те, что не успела собрать, так и пропали. Когда вернулись в Архангельское, теплица была пустой.
Возник вопрос: куда ехать? Решили, я с внуками Борей, Катей и Машей еду не домой, а на квартиру Бориного охранника Виктора Кузнецова в Кунцево. Это было мужественное решение — предоставить нам убежище в тех обстоятельствах. Лена, Таня и ее муж Леша решили ехать в нашу московскую квартиру.
Схватили самые необходимые вещи, посадили детей в микроавтобус «рафик». Кто-то из охраны сказал: «Если будут стрелять, ложитесь на пол, лицом вниз». И Боря, совсем маленький, услышав это, громко спросил: «Мама, а нам будут сразу в голову стрелять?» Лена и Таня, которые собирались ехать на Лешиной «Волге» отдельно от нас, побелели.
На посту в «рафик» заглянули, увидели детей и меня, пропустили без слов.
Первую ночь, с 19 на 20 августа, я не спала совсем. Сидела в кресле перед телевизором. Тишина, чужая квартира, нечем себя занять. Дети спали прямо в одежде кто где. Кто-то в кресле, кто-то на диване. Вечером я вышла позвонить из автомата, меня попросили с домашнего телефона не звонить. Вышла на улицу, а двух копеек, чтобы бросить в телефонный автомат, нет. Попросила у прохожего. Дозвонилась в приемную, там кто-то ответил, что все в порядке, но с Борисом соединить не смогли. Утром решила: все, не могу тут больше, еду домой. Позвонила Лене и Тане. Служба безопасности не возражала.
Вторую ночь мы провели уже в нашей квартире вместе с вооруженной охраной.
Ребята просили к окнам не подходить. Я спросила почему. «Во дворе стоит «хлебовозка». Скорее всего, это спецфургон, в котором сидят автоматчики», — объяснили мне.
Вторая ночь была, пожалуй, страшнее первой. Прошел слух, что будет штурм Белого дома. Маша, самая маленькая, все время спрашивала: а что будет с нами? С трудом удалось уложить внуков спать. А ночью нас разбудили, надо было срочно уезжать из квартиры.
Ждем. Какая-то заминка. Обстановка очень нервная. Помню, я сказала охране: «Если в нас будут стрелять, не отстреливайтесь. У вас семьи. Вы с ними все равно не справитесь, раз там автоматчики».
Но они сказали: «Это наша работа». Никто из нас не паниковал, держали себя в руках. Ждали молча.
Охранники должны были получить какой-то сигнал. Потом им позвонили: штурма Белого дома не будет. Все выдохнули. Значит, и нам ничего не угрожает.
Рано утром 21 августа позвонил Борис, чтобы поздравить Лену с днем рождения. Сказал: «Извини, не могу сделать подарок». А Лена в ответ: «Ты сделал мне самый главный подарок — подарил нам свободу». Сейчас эта фраза кажется слишком красивой, но она была абсолютно искренней. Мы тогда все так чувствовали.
Теперь, вспоминая эти дни и ночи, я думаю, что все было действительно на грани.
[Егор Гайдар]
Борис постарался организовать процесс передачи власти от президента СССР президенту России максимально уважительно по отношению к Горбачеву. В конце декабря они провели переговоры, в которых участвовал близкий соратник президента СССР Александр Николаевич Яковлев, все вопросы были урегулированы. Прежде всего, конечно, государственные. Но и те, которые касались Горбачева лично, тоже — ему была обеспечена охрана, президентская пенсия, дача, выделено здание для Горбачев-фонда. Борису было важно, чтобы руководитель СССР ушел со своего поста достойно. Это не было игрой на публику, Борис считал: так будет правильно и с государственной точки зрения, и просто по-человечески.
25 декабря президент СССР обратился к гражданам страны и объявил о своей отставке. В тот же день над Кремлем был поднят российский флаг.
Это было очень непростое время: своих государственных институтов в России не существовало, экономическое состояние было тяжелейшим. Советская экономика была построена так, что все республики были связаны хозяйственными цепочками. Как цехи на одном заводе. Сырьевая база была в одном месте, заводы по ее переработке в другом. И вдруг все эти связи начали рваться. В стране уже не первый год была карточная система, но к осени 1991 года ситуация стала катастрофической. Магазины были абсолютно пустыми, в какой-то мере выручала только гуманитарная помощь. Хорошо помню эти разговоры: хватит гуманитарной помощи или не хватит, на три дня или на неделю. Борис много ездил по стране и видел весь этот ужас. На страну надвигался голод. Действовать надо было быстро.
От редактора
Когда Наина Иосифовна готовила рукопись к печати, мы, конечно, подолгу разговаривали, и я не могла удержаться от вопросов. Ее ответы я записывала на диктофон в надежде, что позже мы вместе дополним ими текст. Но оказалось, что механически сделать это невозможно. Есть вещи, о которых человек по разным причинам не станет говорить сам, – другое дело, если его об этом спросят. Я спросила – и мне очень захотелось, чтобы наши разговоры тоже вошли в книгу. Рада, что она согласилась. Так в ее мемуарах появились мои «Вопросы на полях».
— Людмила Телень
Вопросы на полях
— Вас не удивило, что Борис Николаевич доверил экономику страны человеку без опыта руководящей работы?
— Нет, Борис сам стал руководителем очень рано. А молодым он всегда доверял — так было и на стройке, и в обкоме. Это был его принцип.
— Но тут масштаб был другим. Он осознавал риск?
— Не могу сказать. Но точно знаю, что Борис редко ошибался в людях, у него была хорошая интуиция.
— Он без внутреннего напряжения принимал тот факт, что Гайдар лучше его разбирался в экономике, был в этом смысле более образован?
— Борис всегда говорил, что хочет, чтобы его окружали умные люди. Лучше — чтобы умнее его самого.
Как раз в это время Борис познакомился с Егором Гайдаром. Его привел Геннадий Бурбулис, с которым у Бориса были доверительные отношения. Он тогда занимал пост госсекретаря. Помню, что первый раз они встречались с Гайдаром у нас в резиденции. Разговаривали очень долго — несколько часов. Когда Егор Тимурович ушел, Борис сказал про него: «Глыба в экономике». И добавил: «Прорвемся». Очевидно, они обсуждали план действий, и Гайдар сумел убедить Бориса в том, что его программа может спасти страну. Борис поверил в Гайдара и не сомневался в своем выборе.
После того как Гайдар был назначен в правительство, Борису стало как-то спокойнее. Очевидно, он почувствовал в нем опору. Не только он. Мне казалось, что появление во власти Гайдара и его команды в какой-то мере успокоило всех здравомыслящих людей. Было ясно, что за экономические реформы взялись профессионалы. Стала вырисовываться перспектива.
Конечно, когда заговорили о либерализации цен, у всех были сомнения. Я, как и многие, не понимала, как можно быстро изменить ситуацию. Сегодня еще пустые прилавки, а завтра, когда цены отпустят, они заполнятся? Чем? Откуда вдруг возьмутся продукты и товары?
Но после объявления о переходе к рыночным ценам прилавки действительно стали быстро наполняться. Безусловно, все это было очень болезненно для людей. Продукты и вещи появились, но денег не было. Борис очень переживал, но это было неизбежно.
Он понимал, как непросто живут люди, какие трудности свалились на их плечи. Но он понимал и другое: без решения копившихся годами проблем жизнь людей облегчить невозможно. От нерешительности руководителей страны простым людям будет только хуже.
1992 год стал для экономики страны переломным. Борис старался сделать так, чтобы команда Гайдара могла осуществить задуманные реформы. Но это было непросто. Ситуация оказалась настолько тяжелой, что о планомерной работе не приходилось даже мечтать. То один, то другой регион оказывался на грани голода, останавливались предприятия, приходили сообщения о перебоях с электричеством и теплом… Надо было спасать страну от экономического краха и одновременно проводить реформы. А нефть была десять-пятнадцать долларов за баррель…
Правительство Гайдара справилось с невероятно трудной задачей, несмотря на то что сопротивление реформам было огромным. Вместо того чтобы объединить людей в этот тяжелый для страны момент, коммунисты всеми способами обостряли ситуацию. Подконтрольный им съезд отклонял необходимые для реформ законы, партийные функционеры выводили людей на улицы с требованием отставки правительства. Борис понимал, что только он своим авторитетом может в этой ситуации защитить команду Гайдара — и защищал молодых реформаторов как мог.
Вопросы на полях
— Борис Николаевич не жалел потом, что выбрал путь шоковой терапии?
— Как он мог жалеть? Выхода не было. Он же не мог сказать: потерпите год-два, пока мы будем постепенно реформировать экономику. Людей надо было накормить сегодня, а не через год.
— Он понимал, что за это ни ему, ни Гайдару никто спасибо не скажет?
— Борис знал, на что он идет. Он и Егору Тимуровичу говорил: «На вас набросятся все».
— Гайдара это не напугало?
— Он считал, что надо делать дело. И по-моему, совсем не боялся.
Председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов и вице-президент Александр Руцкой, которые еще недавно поддерживали президента, при первых же трудностях предали его, встали в оппозицию к тому курсу, который проводило правительство Гайдара. Это еще больше осложнило ситуацию.
Для меня 90-е, как и для всех, были очень трудным временем. Я видела, как тяжело было всем. Наши соученики в Свердловске, сестра и братья, их семьи, просто знакомые испытали на себе все тяготы 90-х — о том, что выпало на долю обычных людей в те годы, я знала не из газет. Но мы очень надеялись, что наши жертвы не напрасны. Надежда — это, наверное, самое важное слово для понимания сути 90-х, которые теперь стали называть «лихими». Конечно, были разочарования, были ошибки. Хотелось двигаться вперед быстро и без потерь. Однако так бывает только в сказках, а в жизни все сложнее. Но то, что народ у нас больше не давится в унизительных очередях, — результат реформ, которые проводились в начале 90-х. То, что люди получили в собственность квартиры, земельные участки, кто-то открыл свое дело, — тоже. Вообще то, что мы сегодня живем по-человечески в современной цивилизованной стране, тоже заслуга 90-х. Не было бы «лихих» 90-х, не было бы и благополучных 2000-х. Да, всем было очень тяжело, но и Борис, и Егор Тимурович, и другие члены команды сделали все, чтобы не только вывести страну из кризиса, но и заложить фундамент будущего. И им это удалось.
Я очень расстраиваюсь, когда пренебрежительно говорят о 90-х, ругают тех, кто взвалил на себя реформы. Почему-то забылось, кто довел страну до такого состояния, что она в мирное время перешла на карточки, а золотовалютные запасы оказались исчерпаны. Это же все произошло не в России при Ельцине и Гайдаре, а в Советском Союзе при коммунистах.
Борис очень хотел, чтобы Гайдар стал председателем правительства. Я и сегодня думаю, что, если бы Егор Тимурович оставался во главе кабинета министров два-три года, экономические реформы прошли бы менее болезненно. Не получилось.
Хорошо помню декабрьский день 1992-го, когда на Съезде народных депутатов России проходило рейтинговое голосование по кандидатуре председателя правительства. Было ясно, что съезд даст бой президенту и его команде. Когда Борис уходил из дома, мы с Таней почти хором сказали: «Надо отстоять Гайдара». Борис шел на съезд очень неспокойным. Мы все сидели у телевизора и переживали. Когда Борис вернулся, всё уже знали: провести Гайдара на должность премьер-министра не удалось. Борис вошел в дом и сразу сказал: «Я сделал все, что мог, у меня не получилось». Продолжать разговор не стал. Ушел в кабинет — ему было очень тяжело.
И хотя Гайдар продолжал позднее работать в правительстве, Бориса мучило, что Егор Тимурович не смог завершить начатое так, как считал нужным. Но, я считаю, стране очень повезло, что Гайдар тогда оказался рядом с Борисом. История расставит оценки, и Гайдару будут установлены памятники как большому российскому реформатору. Я уверена.
Борис всегда поддерживал отношения с Егором Тимуровичем. И до, и после его ухода из правительства. И до, и после своей отставки. Гайдар приезжал к нам домой. Он поражал меня своим спокойствием и неизменной улыбкой, какой бы сложной ситуация ни была. У него были очень теплые глаза, он взглядом согревал тех, с кем общался. Как же несправедливо рано он ушел из жизни — ему было всего пятьдесят три.