России и Европейскому союзу пора задуматься об общей судьбе
Двадцать лет назад рухнула Берлинская стена, олицетворявшая идеологический раскол мира. За это время Старый Свет преобразился до неузнаваемости. Но главного так и не произошло — Европа не стала единой.
Парижская хартия для новой Европы, торжественно принятая главами государств в ноябре 1990 года, официально провозгласила «новую эру демократии, мира и единства» на континенте. Путь к ней своим «новым политическим мышлением» прокладывал Михаил Горбачев, на тот момент самый яркий из идеологов мироустройства. Но тогда же социолог Ральф Дарендорф написал в книге «Размышления о революции в Европе»: «Общеевропейский дом будет построен не по проекту Горбачева... Европа заканчивается на советской границе, где бы последняя ни проходила».
Ученый определил Европу как политическое сообщество малых и средних стран, которые «пытаются совместно определить свою судьбу». «Среди них нет места сверхдержаве, даже если она уже не является экономическим, а возможно, и политическим гигантом», — резюмировал Дарендорф. Пожалуй, более четкой дефиниции с тех пор никто не дал.
В основе расширения ЕС, задуманного в начале 1990-х годов, лежали технические и правовые критерии членства, а вопрос о пределах этого расширения, то есть о границах Европы, не поднимался. Публично говорить об этом считалось неполиткорректным. Но в какой-то момент по умолчанию сформировалось представление, что Европа и ЕС — синонимы. По крайней мере, предполагалось, что постепенное расширение сферы применения европейских правил и практик, а так происходит экспансия ЕС, рано или поздно превратит географическую территорию Европы в общее пространство. Одни станут членами интеграционного объединения. Другие, в том числе и Россия, останутся вовне, но будут руководствоваться его нормами.
Могла ли Россия, которая внесла решающий вклад в разрушение СССР, стать частью такой Европы? На коротком этапе демократической эйфории Москва была готова вливаться в евро-атлантическое сообщество почти на любых основаниях. Никто не говорил, что двери для нее закрыты. Но никто и не думал всерьез о возможности ее принятия.
Пока Россия оставалась слабой и стремилась к интеграции, Европа занималась перевариванием «трофеев». А когда поглощение Центральной и Восточной Европы в основном завершилось, выяснилось, что Москва, оправившись от геополитического нокаута, ощутила вкус к великодержавию.
Отказаться от «сверхдержавной» сущности, о которой писал Дарендорф, Россия не могла, даже находясь на низшей точке своих военно-политических возможностей. И дело не только в имперских амбициях, но и в уникальном положении, в ответственности страны, столетиями составлявшей геополитический каркас Евразии, а во второй половине ХХ века служившей одной из двух опор мирового порядка.
«Границы Европы», которые никто так и не смог очертить (последним пытался Николя Саркози, но и его инициатива тихо сошла на нет), определились эмпирическим путем. С одной стороны, объединив культурно-исторический Старый Свет, Евросоюз исчерпал лимит управляемости. С другой — вышел на рубеж, после которого автоматическое расширение наталкивается на противодействие России.
Москва же теперь не стремится к интеграции, а хочет видеть себя субъектом притяжения, альтернативным Брюсселю. Возникает развилка амбиций: быть центром «второй» Европы, существующей параллельно Европейскому Союзу (чем по сути являлся СССР с соцлагерем), либо вторым равноправным центром Европы первой, расширившейся дальше и по-настоящему единой.
Горбачев предусматривал второй вариант, но крах СССР поставил на нем крест. На создание устойчивой «второй» Европы у России нет ни воли, ни ресурсов, ни умения. Одна Европа, но без России, не складывается, зато провоцирует и подогревает соперничество, которое расшатывает европейское единство. По сути, за 20 лет произошло не объединение Европы, а смещение линии размежевания на восток. Но если раньше именно эта линия определяла содержание мировой политики, то сегодня и ослабевшей России, и усилившейся Европе грозит маргинализация, потому что основные события происходят в других частях света.
Так что попытки «совместно определить свою судьбу» жизненно важны уже не для «малых и средних стран», о чем писал Дарендорф, а для России и остальной Европы, которые в мировом масштабе постепенно сами превращаются в «малые и средние».
Автор — главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»