Человек без тени

Прощаясь с Максимом Горьким в санаторном номере Сестрорецка, молодой революционер Леонид Красин не без гордости произнес: «Предупреждаю: за мной хвостов нет. Я — человек без тени». Было это зимой 1903 года. Подписался бы под этими словами народный комиссар внешней торговли РСФСР в сентябре 1922 года? Тогда Леонид Борисович, оценивая ортодоксальных соратников, писал жене в Италию: «Дела тут у нас настолько серьезно становятся, что я подумываю об уходе с этой работы совсем: слишком велико непонимание руководящих сфер и их неделовитость, так что буквально опускаются руки». В письме от 8 октября Красин, казалось, обрубал все карьерные концы: «Планы мои от активной работы отойти, поучить англ. язык и, может быть, написать кое-что. К весне буду стараться частным лицом попасть в Америку, прочесть там несколько лекций, а дальше уже будет видно, что и где делать».

С высокой должности Красина никто не гнал. Партийных чисток в сталинском стиле тогда еще не было. Кремлевская столовая для верхушки работала исправно, Красин даже жаловался, что в блюдах слишком много мяса. Наркомовская зарплата в 4000 рублей и трехкомнатные апартаменты в «Метрополе» не позволяли чувствовать себя стесненным. Заграничные командировки в салонах первого класса и на аэропланах, знакомство со звездами европейской политики — все это подогревало самолюбие советского министра торговли. Первые годы на своем посту Красин не страдал меланхолией, любил костюмы от лучших портных, обзавелся второй гражданской женой, которая родила ему девочку.

И вот все оказалось на грани. Что должно было произойти в молодой советской республике, чтобы терпение лопнуло даже у Красина — большевика почти с 20-летним стажем, в прошлом главного «бомбиста» и казначея партии?

Ссоры с ортодоксами у Красина случались чуть ли не с первых его шагов в марксизме. Ровесник Ленина (оба родились в 1870-м), Красин примкнул к социал-демократическому движению раньше будущего вождя мировой революции — в 1890 году. «Кровавое воскресенье» 1905 года застало его в бурлящем Петербурге, а не в эмиграции, как Ильича. Член ЦК партии большевиков с 1903 года, Красин возглавил боевую техническую группу при ЦК — по сути, террористическое крыло партии ультрареволюционеров. Помимо личных качеств (целеустремленность, беспощадность к себе и врагам) Красину помогало образование: в промежутках между отсидками он получил диплом инженера по химии.

Динамит перевозили ящиками. Бомбы шпиговали на квартирах сочувствующих революции писателей и актрис. Некоторые виды адских машин Красин изобрел лично. Например, элегантные коробки из-под шоколадных конфет, которые при открытии уродовали лицо любителю сладкого. На рабочие баррикады попадал не весь смертоносный товар. Часть его боевики приберегали для «эксов», или попросту налетов на банковские кареты. За вклад в финансирование большевиков Красина назначили казначеем ЦК партии.

Налеты в основном препоручались «пехоте», а сам Леонид Борисович любил использовать свои дворянские манеры для более виртуозного добывания денег.

В начале 1904 года Горький познакомил его с Саввой Морозовым.

«— В какой сумме нуждаетесь? — спросил Савва.

— Давайте больше.

— (…) Двадцать тысяч в год — довольно-с?

— Двадцать четыре — лучше! — сказал Красин.

— По две в месяц? Хорошо-с».

Узнав, что Красин — инженер-электрик, Морозов попросил его проверить установку освещения в Орехово-Зуеве и вскоре взял его на постоянную работу. А Горький записал в воспоминаниях о Савве: «Сближение с Красиным весьма заметно повлияло на него, подняв его настроение, обычно невеселое, скептическое, а часто и угрюмое. Месяца через три он говорил мне о Леониде:

— Хорош. Прежде всего — идеальный работник. Сам любит работу и других умеет заставить. И — умен. Во все стороны умен. Глазок хозяйский есть: сразу видит цену дела».

Красин был последним из революционеров, с кем Морозов встречался перед своим загадочным самоубийством. По дороге из Лондона с III съезда РСДРП казначей партии навестил в Каннах оставшегося не у дел фабриканта. Казалось, денег от Морозова не получить больше никогда — семья отстранила его от бизнеса. Красин не растерялся: по его настоянию Морозов выписал страховой полис на имя своей любимой актрисы Марии Андреевой, гражданской жены Горького. В случае смерти Морозова предъявителю полиса причиталось 100 000 рублей. Не без помощи Красина Андреева выиграла суды у вдовы Морозова, 60% страховой суммы поступило в партийную кассу.

А как вам отъем денег с помощью фиктивного брака? В революцию 1905 года в царской тюрьме погиб мебельный фабрикант Николай Шмит. Вроде бы симпатизировал защитникам Пресни и завещал свое состояние большевикам. Но письменного завещания никто не видел, и по закону имущество Шмита должно было отойти его сестре Екатерине. К счастью для большевиков, девушка оказалась несовершеннолетней и наивной. То есть появись у нее официальный опекун, именно ему откроется доступ к деньгам.

Красин отправил в Париж, где тогда училась Екатерина, видного жениха Александра Игнатьева. Это в большевистской среде его знали как беспощадного боевика, а перед барышней он предстал в качестве дворянина, сына действительного статского советника, человека с положением в обществе. Обвенчались не откладывая, оформили опекунство. Мирная экспроприация прошла по плану.

В отличие от Красина Ленин не умел доставать деньги, но очень хотел их контролировать. Он изошел желчью, узнав, что Красин и Горький профинансировали партийную школу на Капри. А когда в феврале 1909 года Владимир Ильич узнал, что часть из 200 000 рублей партийной кассы может уйти не на его проекты, а на «оппортунистические» течения, обвинил Красина в растрате партийных денег.

Терпение у Красина лопнуло. В конце концов, помимо подпольной жизни у него была вполне успешная карьера инженера и управленца. В 1911 году Красин занял должность заместителя директора берлинского филиала электротехнической фирмы Siemens-Schuckert, а год спустя приехал в Россию главой московского филиала. После того как выручка подразделения в Первопрестольной выросла за год вдвое, Красину вновь пришлось паковать чемоданы для переезда в Санкт-Петербург — в 1913 году его назначили директором общероссийского подразделения Siemens. Кроме того, Красин стал держателем солидного пакета акций немецкой фирмы.

В его квартиру на Мойке зачастили главы банкирских и торговых домов, промышленники. Захаживали и товарищи по революционному прошлому. «Леонид Борисович ежемесячно выдавал из своих личных средств изрядные суммы. Он всегда был щедр»,— вспоминал знакомый Красина по бакинскому подполью Сергей Аллилуев. Сам же Красин называл эти взносы «контрибуциями». Его заботили дела фирмы и технические новшества, которые он мог привезти в Россию, а не дела партийные.

Первая мировая война еще сильнее отдалила Красина от большевизма. Сразу после Февральской революции он вывез жену и трех девочек за границу — «на всякий случай». 3 июня 1917 года большевики организовали в Петрограде антиправительственную демонстрацию — «кашу». «Совпадение всей этой истории с наступлением немцев на фронте слишком явное, чтобы могло оставаться сомнение, кто настоящий виновник и организатор мятежа», — записал об этом Красин. В тот момент бывшие товарищи были для него «изменниками родины» и никем больше.

Октябрьские события Красин воспринял однозначно: военный переворот. Радоваться нечему — телефоны отключены, прекращено железнодорожное сообщение с Царским Селом, где у Красина дача. Красин с горечью пишет жене, что Троцкий и Ленин «продолжают куролесить» и не за горами время «всеобщего паралича». Почему же он не эмигрировал?

Большевики знали слабые места Красина не хуже, чем Красин — слабые места большевиков. Чтобы польстить тщеславию бывшего соратника, Ленин несколько раз приезжал на завод Барановского, где Красин работал управляющим, и звал его к себе.

Наконец Красин соблазнился должностью народного комиссара торговли и промышленности. Ничего, что его начальником стал человек, который, по словам Красина, «то высказывает здравые мысли, то ляпнет что-нибудь вроде проекта замены старых денег новыми» [Ленин. — Forbes] (письмо жене от 31 мая 1918 года). Опытному управленцу была очевидна недееспособность Совнаркома: «И грех, и смех, греха, впрочем, больше, так как разрушаются последние остатки экономического и производственного аппарата...» (16 декабря 1918 года).

Но постепенно Красин втянулся. Ради престижной работы и наркомовских благ демонстрирует веру в догмы, вновь объявляет себя «старым большевиком». Конечно, он сторонится одиозных вещей. По свидетельствам очевидцев, Красину пришлось «не менее 30 инженеров… вызволять из кутузки».

У новой работы были и очевидные плюсы. «...Мне как комиссару многое легче доступно...» — писал он жене, отчитываясь об устройстве ее родственников на хлебные должности. Его сестра Софья любила заграничные командировки, и Леонид Борисович так описал один из ее вояжей: «Сонечка поехала в Швецию со служебным поручением, но пользуется поездкой и для отпуска... Я думаю привезти ее на несколько дней в Италию, чтобы показать ей ребят и девочкам ихнюю тетку».

Сам нарком тоже старался поменьше бывать в Москве, выбивая для себя в правительстве статус полпреда то в Лондоне, то в Париже. Но образ профессионального дипломата вроде Чичерина, коего он видел рядом, Красина мало привлекал. Хотелось дела с инженерной мыслью и ощутимым результатом.

И оно подвернулось. Совнарком решил победить разруху с помощью западного капитала. Остановившиеся заводы и фабрики надумали сдавать в аренду иностранцам. Свои предприятия могли получить в концессию и бывшие хозяева. Один из таких, англичанин Лесли Уркарт, до революции владел рудниками и заводами на Урале (Кыштым, Таналык), Алтае (Риддер), в Северном Казахстане (Экибастуз). Сорок тысяч его рабочих добывали уголь, медь и железо, обслуживали 550 км частных железных дорог, пароходство.

Все это не с неба упало. Проработав в молодости 10 лет на бакинских нефтяных промыслах, Уркарт прекрасно говорил по-русски. И вообще в нем ничего не было от долговязого англосакса. Широкоплеч и круглолиц, не без брюшка, он скорее походил на русского купчину. Основанное им «Русско-Азиатское объединенное общество» славилось с 1912 года высокими дивидендами. И это несмотря на значительные инвестиции в постоянную модернизацию предприятий.

К 1918 году большевики отняли у Уркарта, по его собственной оценке, имущества на 56 млн фунтов стерлингов. К 1921 году капиталист понял, что политическим давлением через английское правительство с Советов ничего не взять, и решил попробовать хоть что-то получить от большевиков через концессии.

В истории с концессиями Красин и увидел то дело, ради которого стоило вступить в игру. Не зря Горький окрестил его «ловцом человеков». 20 июня 1921 года представитель России в Великобритании Красин известил Совнарком, что к нему официально обратился Уркарт с предложением взять в концессию все свои бывшие предприятия.

— Поймите, — убеждал Уркарт Красина, — без моего содействия ваше правительство никогда не восстановит мои шахты и заводы. Результаты геологоразведки, чертежи, схемы хранятся здесь, в Лондоне. Технический персонал разъехался по всему миру. Но мне известно, кто и где сейчас. И они вернутся только по моему приглашению.

Красин понимал, что перед ним серьезный предприниматель. Уркарт вдохнет жизнь в уральские заводы, считая их кровными. Будучи вхож в высшие правящие круги, он как таран пробьет экономическую блокаду, установленную Великобританией по отношению к Советам.

Итак, Красин принялся за договор. Встречались в загородном доме Уркарта. Даже устраивали семейные ужины. Из их разговоров становилось понятно, почему «красный дипломат» Литвинов полгода не мог уговорить Лесли ни на какие контакты с Советами, а нарком Красин добился этого быстро. У бывшего менеджера Siemens и англо-русского капиталиста оказалось много общих знакомых в деловом мире. В конце июня 1921 года в черновике договора появился срок концессии — 99 лет — и доля продукции, которую предприниматель обязан отдавать государству бесплатно, — 5%. Из Лондона казалось, что Кремль пойдет на любые условия ради спасительной сделки.

Ленин вроде бы пошел навстречу. 2 июля 1921 года он прислал полпреду одобрительную телеграмму: «Согласны дать в концессию все четыре предприятия (Кыштым, Экибастуз, Риддер, Таналык)… 3) О сроке торгуйтесь. 4) Советских денег известную сумму дадим; торгуйтесь…» Политбюро в принципе поддержало предложение англичанина, но «для согласования деталей» создало специальную правительственную комиссию.

Двадцатого августа Уркарт приехал на переговоры в Москву. Кремль устроил ему пышный прием, поселив в особняке сахарозаводчика Харитоненко на набережной Москвы-реки. Но тем дело и ограничилось. Не помог даже привезенный англичанином проект займа, по которому Советы получали продовольствия и товаров на 25 млн фунтов стерлингов. Этот заем, напротив, сыграл роковую роль. Уркарт предложил распределять товары через Всероссийский комитет помощи голодающим — Помгол. Откуда ему было знать, что Ленин ненавидел эту организацию и готовил ее разгон.

Но основная претензия к Уркарту, конечно, не связь с Помголом, а малый процент, отчисляемый концессионером государству. Советские переговорщики настаивали на 10%.

— Почему не 6, не 7, не 8? — кипятился Лесли.

Но председатель главного концессионного комитета Георгий Пятаков в подсчеты не вникал. Политбюро прервало переговоры. Уркарт 12 сентября отбыл восвояси. Красину поручили за две недели переделать договор в пользу России. Уркарт был близок к тому, чтобы согласиться на 10%, но в двух других пунктах уступать не собирался. Кому решать технические споры на предприятиях? «Независимому арбитру от американского Института горных инженеров и металлургов», — настаивал концессионер. «Нет, решать споры вправе только советский гражданин», — возражала комиссия. «Пожалуйста, избавьте моих работников от всяких трудовых мобилизаций, — пытался требовать Уркарт.— И если их арестовывают, то по приговору суда, а не по ордеру ЧК». Этот наивный вопль вообще остался без ответа.

В английских газетах Уркарт опубликовал отрывки из письма Красину. Их суть: с Советами нельзя иметь дело, во все хозяйственные дела там вмешиваются партия и ВЧК. После этого органы стали активнее присматриваться к адресату письма. Почему жена и дочери «богатого инженера» (так называл Красина Ленин) проводят уик-энды в поместье Уркарта? Не наживается ли нарком на биржевом ажиотаже вокруг уркартовских акций, торговавшихся на Лондонской бирже? В недавно родившемся ГПУ завели папку на подозрительного наркома.

Красин же без оглядки продолжал бороться за концессию. Он нашел сторонников. Председатель Высшего совета народного хозяйства Александр Богданов в начале 1922 года предложил возобновить переговоры с Уркартом. Его одернул нарком иностранных дел Чичерин: нечего нам первыми шапку ломать, пусть англичанин сам попросится. И продолжал гнуть эту линию на Генуэзской конференции, где Уркарт участвовал как советник английского премьера Ллойд Джорджа. Западные политики говорили правительству советской России: раз вы просите у нас кредиты, компенсируйте потерянную в революцию собственность. Красин отвечал: мы постепенно вернем через концессии и совместные тресты, где у иностранцев будет решающий голос. Чичерин тянул время, выполняя директиву Ленина: «Нам выгодно, чтобы Геную сорвали… но не мы конечно. (…) Надо придумать маневры половчее, чтобы Геную сорвали не мы». Не зная секретной директивы, Красин сначала в Италии, а затем в Лондоне обещал Ллойд Джорджу, что Россия сдаст в концессию 90% предприятий. Иначе не выйти из кризиса.

Трудные времена вроде бы разворачивали ортодоксов к новым переговорам с Уркартом. Полит-бюро даже наделило Красина полномочиями срочно подписать концессионный договор во время Гаагской конференции. Несколько раундов переговоров, и 9 сентября 1922 года под договором появляется размашистая подпись: «Лесли Андреевич Уркарт».

Через британскую «Таймс» Уркарт призвал британское правительство предоставить России кредит в 150 млн рублей. Ллойд Джордж аплодировал сделке. В деловых кругах Запада заговорили о том, что с Советами, кажется, можно вести бизнес. Но эйфория длилась недолго.

«Кабала и грабеж», — впал в истерику, прочитав подписанный договор, Ленин и остановил его ратификацию Совнаркомом. Вождя затрясло от мысли, что по одному из пунктов правительство должно сразу выплатить концессионеру 1,5 млн золотых рублей — в виде компенсации за прошлые потери. При этом на первые три года Уркарт освобождался от уплаты налогов. Комиссия, назначенная Политбюро, не увидела в концессии Уркарта ничего, кроме вреда советской власти.

Красин пытался достучаться до вождя: «При… внимательном обсуждении, особенно с привлечением хозяйственников… обнаружится как абсолютная выгодность для нас при данной обстановке этого договора, так и в особенности то обстоятельство, что политический, моральный и материальный ущерб от разрыва и его последствий в сотни раз превзойдет те в значительной степени воображаемые невыгоды и опасности, которые связывают с договором».

Научить ортодоксов заключать сделки оказалось делом безнадежным. 8 октября 1922 года Красин с горечью написал жене: «Все труды, работа, энергия, талант пропали даром, и небольшое количество ослов и болванов разрушило всю мою работу…» Человеку без тени хотелось бежать прочь из большевистской Москвы. В те «вегетарианские времена» это было еще возможно.

В 1924 году Красин выпросил пост полпреда в Париже. Там его часто встречали в «Гранд-Опера», Лувре, «Максиме». В сувенирных лавках бойко торговали фигурками «monsieur Krasine». Его приезд вызывал у французов надежду, что Россия вернет им долги по царским займам.

Красин знал, что большевики не пойдут на это. Во всяком случае, при его жизни. Врачи отводили ему немного времени. Лейкемия не знала пощады.

Полпред умер в Лондоне 24 ноября 1926 года. В процессии, идущей к крематорию, удивительным образом соседствовали два венка: «От федерации шахтеров Великобритании» и «От Лесли Уркарта, горнодобытчика».