Теория игр

Седьмое февраля 2008 года. 14:00. Российский рынок акций в свободном падении. Открываю программу QUIK, смотрю, как судорожно дергается график цены мартовского фьючерса на индекс РТС. Вижу, что на цену оказывается серьезное давление вниз: число заявок на продажу вдвое превышает число заявок на покупку. В 14:24:35 делаю ставку: продаю вкороткую 40 контрактов по 191 400 — то есть, теоретически, делаю ставку на то, что индекс РТС в середине марта будет ниже 1914 пунктов. На самом деле ни о какой такой ставке не идет и речи — в 14:29:49 закрываю позицию, купив 40 контрактов по 190 980. И зарабатываю за 5 минут 16 800 рублей. На те 377 560 рублей, которые я внес в качестве гарантийного обеспечения при короткой продаже, это 4% дохода. Не стоит даже переводить эти проценты в годовые, тем более что, потерпи я до 16:00, когда цена докатилась уже до 186 000, я заработал бы 216 000 рублей — 57% дохода на вложенный капитал за полтора часа.

Можно сколько угодно осуждать Жерома Кервьеля — сына бретонского кузнеца, мечтавшего работать трейдером в крупном банке и наконец дорвавшегося до торгового терминала в Societe Generale. Да, нехорошо взламывать компьютерную систему банка и «рисовать» в ней фиктивные хеджи, чтобы никто не заметил огромных непокрытых позиций. И можно сколько угодно осуждать банк, в котором должны были быстро отследить фиктивные позиции Кервьеля — но не сделали этого, пока он выигрывал. Трейдер, скорее всего, виновен в нарушении не только банковских процедур, но и закона. А банк — как минимум в пренебрежении этическими правилами, ведь он обязан стремиться к максимальной надежности ради своих инвесторов и вкладчиков, а он бесшабашно предоставлял Кервьелю площадку для игр.

Но я предлагаю поставить вопрос несколько шире: насколько вообще этичен современный рынок производных финансовых инструментов. Верующие потому и говорят о существовании души, что человеческий мозг в своем стремлении к абстрактному совершенству всегда рано или поздно выходит за этические границы. Изобретает, например, атомную бомбу. Или фьючерс на индекс — ставку на будущую цену товара настолько абстрактного, что он сам по себе не может быть куплен или продан. Мозг, осознавая возможности этих инструментов, стремится тут же их применить: уничтожить с помощью бомбы всех врагов или за день удвоить капитал. В такие моменты душа, предусмотренная всеми основными религиями как сдерживающий фактор, уходит, вероятно, в пятки.

Я не могу осуждать Кервьеля за то, что он не сумел противостоять соблазну сыграть по-крупному. Я не уверен, что сдержался бы на его месте. Или на месте Ника Лисона, который в 1995 году проиграл $1,4 млрд, принадлежавших его банку Barings, на азиатских рынках все тех же производных инструментов. Если вам хоть раз удавалось выиграть миллионы долларов в течение каких-то минут, велики шансы, что вы поверите в свою способность отыграть любые потери. А заодно утратите ощущение денег как всеобщего эквивалента: в разреженном воздухе срочных рынков они эквивалент лишь самих себя. Выстраивая сложные цепочки срочных контрактов, как это делали основатели печально знаменитого хедж-фонда Long Term Capital Management, я, как в свое время они, скорее всего, уверовал бы в свое непоколебимое могущество. В конце концов, в волшебство Лисона верил не только он сам, но и менеджмент и акционеры Barings — ведь в 1992 году он один обеспечил 10% прибыли банка. А в магическую силу мудрецов из LTCM — сотни инвесторов, людей вообще-то умных и небедных.

Вполне вероятно, кстати, что эта магия вполне реальна — развеять чары могут лишь форс-мажорные обстоятельства. Лисон сбежал, оставив записку «I’m sorry», после того как его стратегию разрушило мощное землетрясение в Кобе, вызвавшее падение японских индексов. LTCM пал жертвой азиатского кризиса и российского дефолта. Societe Generale с убытком закрыл позиции Кервьеля в январе, во время обвального падения фондовых рынков по всему миру. А если бы не закрыл — вдруг бы выиграл? Такие мысли наверняка посещают менеджеров банка до сих пор.

На рынке деривативов продается и покупается воздух. Чтобы успешно торговать им, не обязательно много знать (иногда это даже вредно) и почти ничего не надо уметь — достаточно быстро нажимать на кнопки и не терять самообладания перед лицом временных потерь. Между тем индустрия хедж-фондов сейчас располагает активами в $1,4 трлн (правда, за этими активами стоит почти десятикратное «плечо»). Эдди Лэмперт, Стив Коэн и Пол Тюдор Джонс II, все из столицы хедж-индустрии, городка Гринвича, штат Коннектикут, — гораздо менее известные имена, чем Уоррен Баффетт, Билл Гейтс или даже Роман Абрамович. Но все трое — обладатели миллиардных капиталов, заработанных если не по мановению волшебной палочки, то уж точно способами, имеющими мало отношения к созданию стоимости. Что будет с фондами под их управлением в случае глобального форс-мажора — возможно, увидим уже в этом году.

Рынок производных инструментов, в сущности, ничуть не более этичен, чем игорный бизнес. Но он значительно опаснее. Образованные, хорошо воспитанные люди, склонные болезненно морщить лоб при виде неоновых вывесок казино, с гордостью включаются в игру на фьючерсных и опционных площадках. Сказать, что такая игра социально гораздо более приемлема, — значит ничего не сказать.

Не торопитесь осуждать Жерома Кервьеля. Проверьте себя: заведите счет на срочном рынке.